|
XVII
На следующий день, когда Ниловна подошла со своей ношей к воротам фабрики, сторожа грубо остановили ее и, приказав поставить корчаги на землю, тщательно осмотрели всЈ.
- Простудите вы у меня кушанье! - спокойно заметила она, в то время как они грубо ощупывали ее платье.
- Молчи! - угрюмо сказал сторож.
Другой, легонько толкнув ее в плечо, уверенно сказал:
- Я говорю - через забор бросают!
К ней первым подошел старик Сизов и, оглянувшись, негромко спросил:
- Слышала, мать?
- Что?
- Бумажки-то! Опять появились! Прямо - как соли на хлеб насыпали их везде. Вот тебе и аресты и обыски! Мазина, племянника моего, в тюрьму взяли - ну, и что же? Взяли сына твоего, - ведь вот, теперь видно, что это не они!
Он собрал свою бороду в руку, посмотрел на нее и, отходя, сказал:
- Что не зайдешь ко мне? Чай, скучно одной-то...
Она поблагодарила и, выкрикивая названия кушаний, зорко наблюдала за необычайным оживлением на фабрике. Все были возбуждены, собирались, расходились, перебегали из одного цеха в другой. В воздухе, полном копоти, чувствовалось веяние чего-то бодрого, смелого. То здесь, то там раздавались одобрительные восклицания, насмешливые возгласы. Пожилые рабочие осторожно усмехались. Озабоченно расхаживало начальство, бегали полицейские, и, заметив их, рабочие медленно расходились или, оставаясь на местах, прекращали разговор, молча глядя в озлобленные, раздраженные лица.
Рабочие казались все чисто умытыми. Мелькала высокая фигура старшего Гусева; уточкой ходил его брат и хохотал.
Мимо матери не спеша прошел мастер столярного цеха Вавилов и табельщик Исай. Маленький, щуплый табельщик, закинув голову кверху, согнул шею налево и, глядя в неподвижное, надутое лицо мастера, быстро говорил, тряся бородкой:
- Они, Иван Иванович, хохочут, - им это приятно, хотя дело касается разрушения государства, как сказали господин директор. Тут, Иван Иванович, не полоть, а пахать надо...
Вавилов шел, заложив руки за спину, и пальцы его были крепко сжаты...
- Ты там печатай, сукин сын, что хошь, - громко сказал он, - а про меня - не смей!
Подошел Василий Гусев, заявляя:
- А я опять у тебя обедать буду, вкусно!
И, понизив голос, прищурив глаза, тихонько добавил:
- Попали метко... Эх, мамаша, очень хорошо!
Мать ласково кивнула ему головой. Ей нравилось, что этот парень, первый озорник в слободке, говоря с нею секретно, обращался на вы, нравилось общее возбуждение на фабрике, и она думала про себя: "А ведь - кабы не я..."
Недалеко остановились трое чернорабочих, и один негромко, с сожалением сказал:
- Нигде не нашел...
Третий оглянулся и предложил:
- Идемте в котельную...
- Действует! - шепнул Гусев, подмигивая.
Ниловна пришла домой веселая.
- Жалеют там люди, что неграмотные они! - сказала она Андрею. - А я вот молодая умела читать, да забыла...
- Поучитесь! - предложил хохол.
- В мои-то годы? Зачем людей смешить...
Но Андреи взял с полки книгу и, указывая концом ножа на букву на обложке, спросил:
- Это что?
- Рцы! - смеясь, ответила она.
- А это?
- Аз...
Ей было неловко и обидно. Показалось, что глаза Андрея смеются над нею скрытым смехом, и она избегала их взглядов. Но голос его звучал мягко и спокойно, лицо было серьезно.
- Неужто вы, Андрюша, в самом деле думаете учить меня? - спросила она, невольно усмехаясь.
- А что ж? - отозвался он. - Коли вы читали - легко вспомнить. Не будет чуда - нет худа, а будет чудо - не худо!
- А то говорят: на образ взглянешь - свят не станешь!
- Э! - кивнув головой, сказал хохол. - Поговорок много. Меньше знаешь - крепче спишь, чем неверно? Поговорками - желудок думает, он из них уздечки для души плетет, чтобы лучше было править ею. А это какая буква?
- Люди! - сказала мать.
- Так! Вот они как растопырились. Ну, а эта?
Напрягая зрение, тяжело двигая бровями, она с усилием вспоминала забытые буквы и, незаметно отдаваясь во власть своих усилий, забылась. Но скоро у нее устали глаза. Сначала явились слезы утомления, а потом часто закапали слезы грусти.
- Грамоте учусь! - всхлипнув, сказала она. - Сорок лет, а я только еще грамоте учиться начала...
хорошо живем! А что в том хорошего - и сегодня человек поработал да поел и завтра - поработал да поел, да так все годы свои - работает и ест? Между этим делом народит детей себе и сначала забавляется ими, а как и они тоже много есть начнут, он - сердится, ругает их - скорей, обжоры, растите, работать пора! И хотел бы детей своих сделать домашним скотом, вот они начинают работать для своего брюха, - и снова тянут жизнь, как вор мочало! - Только те настоящие - люди, которые сбивают цепи с разума человека. Вот теперь и вы, по силе вашей, за это взялись.
- Ну, что я? - вздохнула она. - Где мне?
- А - как же? Это точно дождик - каждая капля зерно поит. А начнете вы читать...
Он засмеялся, встал и начал ходить по комнате.
- Нет, вы учитесь!.. Павел придет, а вы - эгэ?
|