|
XXII
Однажды в праздник мать пришла из лавки, отворила дверь и встала на пороге, вся вдруг облитая радостью, точно теплым, летним дождем, - в комнате звучал крепкий голос Павла.
- Вот она! - крикнул хохол.
Мать видела, как быстро обернулся Павел, и видела, что его лицо вспыхнуло чувством, обещавшим что-то большое для нее.
- Вот и пришел... и дома! - забормотала она, растерявшись от неожиданности, и села.
Он наклонился к ней бледный, в углах его глаз светло сверкали маленькие слезинки, губы вздрагивали. Секунду он молчал, мать смотрела на него тоже молча.
Хохол, тихо насвистывая, прошел мимо них, опустив голову, и вышел на двор.
- Спасибо, мама! - глубоким, низким голосом заговорил Павел, тиская ее руку вздрагивающими пальцами. - Спасибо, родная!
Радостно потрясенная выражением лица и звуком голоса сына, она гладила его голову и, сдерживая биение сердца, тихонько говорила:
- Христос с тобой! За что?..
- За то, что помогаешь великому нашему делу, спасибо! - говорил он. - Когда человек может назвать мать свою и по духу родной - это редкое счастье!
Она молча, жадно глотая его слова открытым сердцем, любовалась сыном, - он стоял перед нею такой светлый, близкий.
- Я, мама, видел, - многое задевало тебя за душу, трудно тебе. Думал - никогда ты не помиришься с нами, не примешь наши мысли, как свои, а только молча будешь терпеть, как всю жизнь терпела. Это тяжело было!..
- Андрюша очень много дал мне понять! - вставила она.
- Он мне рассказывал про тебя! - смеясь, сказал Павел.
- Егор тоже. Мы с ним земляки. Андрюша даже грамоте хотел учить...
- А ты - сконфузилась и сама потихоньку стала учиться?
- Уж он подглядел! - смущенно воскликнула она. И, обеспокоенная обилием радости, наполнявшей ее грудь, предложила Павлу: - Позвать бы его! Нарочно ушел, чтобы не мешать. У него - матери нет...
- Андрей!.. - крикнул Павел, отворяя дверь в сени. - Ты где?
- Здесь. Дрова колоть хочу.
- Иди сюда!
- Надо сказать Николаю, чтобы дров привез, - мало дров у нас. Видите, ненько, какой он, Павел? Вместо того чтобы наказывать, начальство только откармливает бунтарей...
Мать засмеялась. У нее еще сладко замирало сердце, она была опьянена радостью, но уже что-то скупое и осторожное вызывало в ней желание видеть сына спокойным, таким, как всегда. Было слишком хорошо в душе, и она хотела, чтобы первая - великая - радость ее жизни сразу и навсегда сложилась в сердце такой живой и сильной, как пришла. И, опасаясь, как бы не убавилось счастья, она торопилась скорее прикрыть его, точно птицелов случайно пойманную им редкую птицу.
- Давайте обедать! Ты, Паша, ведь не ел еще? - суетливо предложила она.
- Нет. Я вчера узнал от надзирателя, что меня решили выпустить, и сегодня - не пилось, не елось...
- Первого встретил я здесь старика Сизова, - рассказывал Павел. - Увидал он меня, перешел дорогу, здоровается. Я ему говорю: "Вы теперь осторожнее со мной, я человек опасный, нахожусь под надзором полиции". - "Ничего", - говорит. И знаешь, как он спросил о племяннике? "Что, говорит, Федор хорошо себя вел?" - "Что значит - хорошо себя вести в тюрьме?" - "Ну, говорит, лишнего чего не болтал ли против товарищей?" И когда я сказал, что Федя человек честный и умница, он погладил бороду и гордо так заявил: "Мы, Сизовы, в своей семье плохих людей не имеем!"
- Он старик с мозгом! - сказал хохол, кивая головой. - Мы с ним часто разговариваем, - хороший мужик. Скоро Федю выпустят?
- Всех выпустят, я думаю! У них ничего нет, кроме показаний Исая, а он что же мог сказать?
Мать ходила взад и вперед и смотрела на сына, Андрей, слушая его рассказы, стоял у окна, заложив руки за спину. Павел расхаживал по комнате. У него отросла борода, мелкие кольца тонких, темных волос густо вились на щеках, смягчая смуглый цвет лица.
- Садитесь! - предложила мать, подавая на стол горячее.
За обедом Андрей рассказал о Рыбине. И, когда он кончил, Павел с сожалением воскликнул:
- Будь я дома - я бы не отпустил его! Что он понес с собой? Большое чувство возмущения и путаницу в голове.
- Ну, - сказал хохол усмехаясь, - когда человеку сорок лет да он сам долго боролся с медведями в своей душе - трудно его переделать...
Завязался один из тех споров, когда люди начинали говорить словами, непонятными для матери. Кончили обедать, а всЈ еще ожесточенно осыпали друг друга трескучим градом мудреных слов. Иногда говорили просто.
- Мы должны идти нашей дорогой, ни на шаг не отступая в сторону! - твердо заявлял Павел.
- И наткнуться в пути на несколько десятков миллионов людей, которые встретят нас, как врагов...
но всякий раз, когда он говорил Павлу что-нибудь, она, насторожась и задерживая дыхание, ждала ответа сына, чтобы скорее узнать, - не обидел ли его хохол? Но они кричали друг на друга не обижаясь.
Иногда мать спрашивала сына:
- Так ли, Паша?
Улыбаясь, он отвечал:
- Так!
- Не дури! - посоветовал Павел.
- Да я - как на панихиде!..
|