|
XXVII
Она вышла из суда и удивилась, что уже ночь над городом, фонари горят на улице и звезды в небе. Около суда толпились кучки людей, в морозном воздухе хрустел снег, звучали молодые голоса, пересекая друг друга. Человек в сером башлыке заглянул в лицо Сизова и торопливо спросил:
- Какой приговор?
- Поселение.
- Всем?
- Всем.
- Спасибо!
Человек отошел.
- Видишь? - сказал Сизов. - Спрашивают...
Вдруг их окружило человек десять юношей и девушек, и быстро посыпались восклицания, привлекавшие людей. Мать и Сизов остановились. Спрашивали о приговоре, о том, как держались подсудимые, кто говорил речи, о чем, и во всех вопросах звучала одна и та же нота жадного любопытства, - искреннее и горячее, оно возбуждало желание удовлетворить его.
- Господа! Это мать Павла Власова! - негромко крикнул кто-то, и не сразу, но быстро все замолчали.
- Позвольте пожать вам руку!
Чья-то крепкая рука стиснула пальцы матери, чей-то голос взволнованно заговорил:
- Ваш сын будет примером мужества для всех нас...
- Да здравствует русский рабочий! - раздался звонкий крик. Крики росли, умножались, вспыхивали там и тут, отовсюду бежали люди, сталкиваясь вокруг Сизова и матери. Запрыгали по воздуху свистки полиции, но трели их не заглушали криков. Старик смеялся, а матери все это казалось милым сном. Она улыбалась, пожимала руки, кланялась, и хорошие, светлые слезы сжимали горло, ноги ее дрожали от усталости, но сердце, насыщенное радостью, все поглощая, отражало впечатления подобно светлому лику озера. А близко от нее чей-то ясный голос нервно говорил:
- Товарищи! Чудовище, пожирающее русский народ, сегодня снова проглотило своей бездонной, жадной пастью...
- Однако, мать, идем! - сказал Сизов. И в то же время откуда-то явилась Саша, взяла мать под руку и быстро потащила за собой на другую сторону улицы, говоря:
- Идите, - пожалуй, будут бить. Или арестуют. Поселение? В Сибирь?
- Да, да!
- А как он говорил? Я, впрочем, знаю. Он был всех сильнее и проще, всех суровее, конечно. Он чуткий, нежный, но только стыдится открыть себя.
- Когда поедете к нему? - тихонько и ласково спросила она Сашу, прижимая ее руку к своему телу. Уверенно глядя вперед, девушка ответила:
- Как только найду кого-нибудь, кто бы взял мою работу. Ведь я тоже жду приговора. Вероятно, они меня тоже в Сибирь, - я заявлю тогда, что желаю быть поселенной в той местности, где будет он.
Сзади раздался голос Сизова:
- Кланяйтесь тогда ему от меня! Сизов, мол. Он знает. Дядя Федора Мазина...
Саша остановилась, обернулась, протягивая руку:
- Я знакома с Федей. Меня зовут Александра.
- А по батюшке?
Она взглянула на него и ответила:
- У меня нет отца.
- Помер, значит...
- Нет, он жив! - возбужденно ответила девушка, и что-то упрямое, настойчивое прозвучало в ее голосе, явилось на лице. - Он помещик, теперь - земский начальник, он обворовывает крестьян...
- Та-ак! - подавленно отозвался Сизов и, помолчав, сказал, идя рядом с девушкой и поглядывая на нее сбоку:
- Ну, мать, прощай! Мне налево идти. До свиданья, барышня, - строго вы насчет отца-то! Конечно, ваше дело...
- Ведь если ваш сын - дрянной человек, вредный людям, противный вам - вы это скажете? - страстно крикнула Саша.
- Ну, - скажу! - не вдруг ответил старик.
- Значит, вам справедливость - дороже сына, а мне она - дороже отца...
Сизов улыбнулся, качая головой, потом сказал, вздохнув:
- Ну-ну! Ловко вы! Коли надолго вас хватит - одолеете вы стариков, - напор у вас большой!.. Прощайте, желаю вам всякого доброго! И к людям - подобрее, а? Прощай, Ниловна! Увидишь Павла, скажи - слышал, мол, речь его. Не все понятно, даже страшно иное, но - скажи - верно!
Он приподнял шапку и степенно повернул за угол улицы.
- Хороший, должно быть, человек! - заметила Саша, проводив его улыбающимся взглядом своих больших глаз.
Матери показалось, что сегодня лицо девушки мягче и добрее, чем всегда.
Дома они сели на диван, плотно прижавшись друг к другу, и мать, отдыхая в тишине, снова заговорила о поездке Саши к Павлу. Задумчиво приподняв густые брови, девушка смотрела вдаль большими мечтающими глазами, по ее бледному лицу разлилось спокойное созерцание.
Окинув мать пытливым взглядом, Саша спросила:
- А вам разве не хочется сейчас ехать за ним?
Вздохнув, мать сказала:
- На что я ему? Только помешаю, в случае побега. Да и не согласился бы он...
Саша кивнула головой.
- Не согласится.
- К тому же я - при деле! - добавила мать с легкой гордостью.
- Да! - задумчиво отозвалась Саша. - Это хорошо...
И вдруг, вздрогнув, как бы сбрасывая с себя что-то, заговорила просто и негромко:
- Жить он там не станет. Он - уйдет, конечно...
- А как же вы?.. И дитя, в случае?..
- Там увидим. Он не должен считаться со мной, и я не буду стеснять его. Мне будет тяжело расстаться с ним, но, разумеется, я справлюсь. Я не стесню его, нет.
Мать почувствовала, что Саша способна сделать так, как говорит, ей стало жалко девушку. Обняв ее, она сказала:
- Милая вы моя, трудно вам будет!
Саша мягко улыбнулась, прижимаясь к ней всем телом.
Явился Николай, усталый, и, раздеваясь, торопливо заговорил:
- Ну, Сашенька, вы убирайтесь, пока целы! За мной с утра гуляют два шпиона, и так открыто, что дело пахнет арестом. У меня - предчувствие. Что-то где-то случилось. Кстати, вот у меня речь Павла, ее решено напечатать. Несите ее к Людмиле, умоляйте работать быстрее. Павел говорил славно, Ниловна!.. Берегитесь шпионов, Саша...
Говоря, он крепко растер озябшие руки и, подойдя к столу, начал поспешно выдвигать ящики, выбирая из них бумаги, одни рвал, другие откладывал в сторону, озабоченный и растрепанный.
- Давно ли я все вычистил, а уж опять вот сколько накопилось всякой всячины, - черт! Видите ли, Ниловна, вам, пожалуй, тоже лучше не ночевать дома, а? Присутствовать при этой музыке довольно скучно, а они могут и вас посадить, - вам же необходимо будет поездить туда и сюда с речью Павла...
- Ну, на что я им? - сказала мать.
Николай, помахивая кистью руки перед глазами, уверенно сказал:
- У меня есть нюх. К тому же вы могли бы помочь Людмиле, а? Идите-ка подальше от греха...
- Коли так - я уйду.
И, неожиданно для себя самой, сказала уверенно, но негромко:
- Теперь я ничего не боюсь, - слава тебе, Христе!
- Чудесно! - воскликнул Николай, не глядя на нее. - Вот что - вы мне скажите, где чемодан мой и мое белье, а то вы забрали все в свои хищнические руки, и я совершенно лишен возможности свободно распоряжаться личной собственностью.
Саша молча жгла в печке обрывки бумаг и, когда они сгорали, тщательно мешала пепел с золой.
- Вы, Саша, уходите! - сказал Николай, протянув ей руку. - До свиданья! Не забывайте книгами, если явится что-нибудь интересное. Ну, до свиданья, дорогой товарищ! Будьте осторожнее...
- Вы рассчитываете надолго? - спросила Саша.
- А черт их знает! Вероятно, за мной кое-что есть. Ниловна, идите вместе, а? За двоими труднее следить, - хорошо?
- Иду! - ответила мать. - Сейчас оденусь...
Она внимательно следила за Николаем, но, кроме озабоченности, заслонившей обычное, доброе и мягкое выражение лица, не замечала ничего. Ни лишней суетливости движений, никакого признака волнения не видела она в этом человеке, дорогом ей более других. Ко всем одинаково внимательный, со всеми ласковый и ровный, всегда спокойно одинокий, он для всех оставался таким же, как и прежде, живущим тайною жизнью внутри себя и где-то впереди людей. Но она знала, что он подошел к ней ближе всех, и любила его осторожной и как бы в самое себя не верящей любовью. Теперь ей было нестерпимо жаль его, но она сдерживала свое чувство, зная, что, если покажет его, Николай растеряется, сконфузится и станет, как всегда, смешным немного, - ей не хотелось видеть его таким.
- Чудесно! Это, я уверен, очень хорошо для него и для вас. Немножко личного счастья - это не вредно. Вы готовы, Ниловна?
Он подошел к ней, улыбаясь и поправляя очки.
- Ну, до свиданья, я хочу думать - месяца на три, на четыре, на полгода, наконец! Полгода - это очень много жизни... Берегите себя, пожалуйста, а? Давайте обнимемся...
Худой и тонкий, он охватил ее шею своими крепкими руками, взглянул в ее глаза и засмеялся, говоря:
Она молчала, целуя его лоб и щеки, а руки у нее тряслись. Чтобы он не заметил этого, она разжала их.
- Смотрите, завтра - осторожнее! Вы вот что, пошлите утром мальчика - там у Людмилы есть такой мальчуган, - пускай он посмотрит. Ну, до свиданья, товарищи! Все хорошо!..
На улице Саша тихонько сказала матери:
- Вот так же просто он пойдет на смерть, если будет нужно, и так же, вероятно, немножко заторопится. А когда смерть взглянет в его лицо, он поправит очки, скажет - чудесно! - и умрет.
- Я удивляюсь, а любить - нет! Уважаю - очень. Он как-то сух, хотя добр и даже, пожалуй, нежен иногда, но все это - недостаточно человеческое... Кажется, за нами следят? Давайте разойдемся. И не входите к Людмиле, если вам покажется, что есть шпион.
- Не входите! Тогда - ко мне. Прощайте пока!
Она быстро повернулась и пошла обратно.
|