|
7 сентября 1933, Москва.
«В общем впечатление такое: идёт пьеса, идёт. Всё в основных чертах более или менее правильно. Я именно так представлял, как изображают, с некоторыми дополнениями, которые, мне кажется, требуются, так как кое-что не отвечает моему представлению о некоторых характерах».
«Вы играете отлично, - обращается М.Горький к артистке, исполнявшей роль Ксении. - Это как раз в быте нашем очень значительный тип, на который не обращали внимания. Люди такого типа, они так всю жизнь свою прожили неизвестно почему, с закрытыми ушами, с закрытыми глазами, истощаясь или на детей, или как-то бесплодно жизнь протекала. И это вы очень хорошо подаёте.
Таисья. Несколько несвойственна ей суетливость. У неё профессия соглядатая, причем она соглядатайствует в двух направлениях: потому что это нужно для игуменьи, а с другой стороны, это нужно для себя, для неё лично. Она хочет на этом как-то тут притереться. Девушка битая, обозлённая, девушка, у которой нет основания верить людям, - они ей причинили достаточно всяких неприятностей. Поэтому причины для известной настороженности по отношению к людям у неё есть. Такой суетливости и такого протеста против необычайности для неё новых фраз, слов, которых она в монастыре не слыхала, - такого прямого протеста у неё нет. Её это больше изумляет, чем сердит, изумляет и, конечно, доверия не возбуждает. А вот к молодому человеку, каким является Тятин, у неё другое. У неё нет доверия к людям, а слова на неё действуют; эмоционально она чувствует, что здесь что-то другое - есть другой мир, другие возможности. Что и люди какие-то другие, очень необыкновенные, говорят чёрт знает что и при этом говорят как будто мимо неё, не заботясь о ней, сообщают свои умопомрачительные вещи, - это всё бунтует её. И вот, взрыв против игуменьи; он должен быть оправдан. Именно такова линия её поведения. Потому что тут ей понравился человек, явно понравился, а в него вдруг стрелять начинают. Это её взорвало. Не надо думать только, что взрыв этот может быть таким, который уже определённо переламывает человека, делает его другим. Она может вернуться на старый путь, опять кому-то служить в качестве соглядатая и т.д., но она говорит иными словами: «Волчиха». Это слово она особенно подчёркивает, оно ей запало. Так что её нужно острей сделать, острей, наблюдательней и - более изумлённой, недоверчивой, принюхивающейся ко всему: «Что такое?» Так что основным мотивом её поведения является удивление, которое вызывает в ней перелом, чувство просвета с одной стороны, а с другой стороны - как бы: «А вдруг это всё что-то страшное разыгрывается», которое её задавит, погубит.
У Тятина в сцене с Шурой немножко больше надо в конце сцены возмущения его, потому что девушка издевается. Что она его полюбить может, на это он и не надеется и не верит в это. Он мягкий, интеллигентный человек, тоже много испытавший; был письмоводителем у брата своего, Звонцова. В сцене с Достигаевым своё смятение, своё опасение, как бы Достигаев чего-то не понял, он даёт довольно хорошо.
Я говорил, что Достигаеву надо заменить словечко «приспособляться» словом «примкнуть». В другом месте, где он познакомился с Дарвиным, там уже можно.
Мне думается, что несколько скучновата в течении спектакля будет сцена Глафиры и Антонины, несколько затянута. Нужно быстрей сделать. И Глафира, против её обыкновения, тут говорит не так уверенно, не так твёрдо, как она должна уже говорить. Она присмотрелась к господам, хозяевам, знает, что в данном случае непоправимое дело. Поэтому она говорит твёрдо. Это не значит, что она говорит сердито. В то же время человеческое чувство заставляет её пойти за Антониной, она чувствует, что здесь что-то неладно.
необходимо их прятать. Они говорят часто больше, чем слова, и могут выговорить такое, что вовсе никому не надо знать. Так что их прятать надо. В сцене с Нестрашным и Губиным он немножко высоко поднимает тон. Он человек иронический, он - скептик. По отношению ко всем он сам себе партия, так что ему нужно немножко сдержанней держаться. Он только немножко на попа рявкнет: «Верую в бога, но предпочитаю коньяк». Попа он знает!
У Рябинина тоже руки надо бы сделать более подвижными. Это - действующие, умные рабочие руки, привыкли что-то делать. И всё его как-то интересует: «А как это сделано?» Он всё это видел, но тем не менее его интересует. Это человек, который смолоду привык что-то делать, хороший слесарь. Эта игра в руках у него должна быть. В сцене с Достигаевым и Меланией он несколько излишне сердится. Сердиться ему причины нет, он эту публику знает. Агитировать - тоже, «чего тут агитировать?» А он именно иронизирует, дразнит. Тут надо как-то потише. А вот когда приходит после выстрела, тут он говорит как следует, он говорит, как с уголовными преступниками. Тут он твёрд.
Немножко истерично кричит Мелания, это не в её тоне. Должно быть больше ненависти у неё, озлобления больше, но кричать особенно смысла нет.
Достигаев вообще очень интересно сделан. И когда он приходит и видит Тятина на полу, с этого момента сразу показывает и юмор свой и всё; он видит: что-то такое здесь есть.
Шура. Действует как следует. На колени поставила правильно. Вот только тарелку жалко. (В сцене с Тятиным Шура бросала на пол тарелку - ) Но я всё-таки поставил бы его на колени с улыбочкой: кривенько усмехнулся бы и встал - «всё равно дело безнадёжное».
Пропотей. Тут, понимаете ли, человек чувствует, что идти той тропой, которой он шёл, - опасно. Видимо, уже было какое-то против него выступление, против его стихов, против его чепухи. Это убедило его, что надо как-то свёртывать с этой дороги. Слышал Доната, ораторов на митинге; особенно импонировать ему должен был Донат - старый человек. Он является к этому Донату, где-то с ним познакомился. Доверять сразу он не может, дело ясное, а всё-таки надо посмотреть. Может быть, как-нибудь пристроят к чему-нибудь. Он не очень требовательный человек, так что если пристроят его убить кого-нибудь, он на это пойдёт. И вот у него некоторая настороженность; смотрит на этих людей: «Одеты ничего, по-человечески, а что-то такое есть». Некоторое недоуменьице. Когда он стихи начинает петь, так он поёт устрашающе: «Могут они это почувствовать?» или: «Другой народ пошёл, какой-то другой».
Нестрашный. Человек с большим прошлым. Вождь. Его губернатор знал. Это очень важно. Так что ему особенно сердиться не нужно. А он больше в положении таком же, как Пропотей. Какое-то недоумение: «Как это может быть - в Москве, в Ленинграде какие-то рабочие вдруг взяли власть в свои руки. В чём тут дело? Ну, Звонцов - это понятно, а это - рабочие, это - вообще из области фантастики». Здесь есть недоумение. Но он человек реальный и знает, что факт есть факт. Значит - нужно драться. Когда он говорит, то взвизгивает, прорываются какие- -то слова со свистом.
Губин. Это человек, влекомый в дело Нестрашным, своим врагом. Не верит ему, но всё-таки идёт. Тот уже руководил в 6-м году, ему это удалось. Вот Губин за ним и пошёл, но, как только эта история оказалась - пришли солдаты, - он не Достигаеву говорит, что на него с палкой пойдёт, а он говорит Нестрашному: «Погубил ты меня, Перфил».
можно положиться на этого человека, с ней можно работать, не предаст. По одной линии предаст, но она и не скрывает этого: полковники, генералы. Но она - хозяйка, своя, она - неглупая, она посоветует. Она совершенно искренна. И он ей верит. Рога наставит, но хорошая женщина, свой человек. И она это знает, что он к ней относится так. Он говорит с ней так, что она не сердится. Тут надо что-то изменить.
Затем Лаптев. Немножко чересчур строг. Можно и не вынимать ему из кармана пистолета. Он спокойно говорит. Несмотря на то, что он молодой, у него всё-таки известный революционный опыт есть. Так что не надо ему кричать.
Антонина. Она немножко медленно, немножко вяло ведёт себя. В основном же она совершенно правильна. Но что-то с темпом надо сделать. И потом, когда она разговаривает с Глафирой, - вот её вопрос: «Шура вернётся, ну завтра, ну когда-нибудь?» Глафира молчит - значит, не вернётся, она одна осталась, ей нечего делать. А потом и нечем верить. Это в сущности своей очень драматическая фигура, несчастная. Это из тех несчастных людей, которые несчастье своё хорошо понимают. Воля убита. А книжка - ежедневное питание, и при этом книжка рафинированная, безнадёжная - она насыщает сознание бессмыслием бытия. И в этом случае она не за себя говорит, а как бы за многих. Она должна быть (мне это, вероятно, не удалось), она должна быть типичной; таких было много. В тот момент были коллективные самоубийства. В Москве, около Художественного театра: Тарасов, Журавлев, Губов, затем два студента и курсистка - из чувства обречённости. Случаев таких было очень много. Они всегда, видите, бывают в моменты повышенного и бурного течения общественных событий. Такие события всегда убивают самостийно людей, которым места нет. А людям таким, как она, стоять зрителями событий - нет надобности и желания нет. Представьте вы Антонину в голодные годы 19 - 20-ый. Что бы она делала? Ничего. Она даже проституткой не может быть вследствие своей биологической брезгливости, физиологической брезгливости. Она воспитана тонкой иностранной литературой.
Алексей правильно ведет себя.
Сын Нестрашного - тоже правильно. Щёголь, говорит таким языком, как: «идеологическое питание»!
увесисто, серьёзно. Погладит её по плечу, но скажет увесисто. Там, где Шура бросает книгу после того, как отошёл Лаптев, - этого не надо, но так посмотреть на него: «Невежа, дурак какой!» - это надо.
Павлин идёт как следует, по-моему. Только, когда о солдатах говорит, немножко должен быть более ярко показан, подчёркнут. И когда Нестрашный является и его удерживают, он хочет спрятаться. Тут то же самое: он соображает: «А почему его удерживают?» Какая-то есть минута у него: «Почему?» Он чувствует, что его ставят свидетелем событий. «А надо ему это или нет?» Так что несколько секунд недоумения у него есть. И потом тут есть у него некоторое: «Может быть, Елизавета, дама вкусная, а вдруг... всё может быть...» Он это так понимает, когда она говорит, что будет его защищать.
Бородатый солдат. Его надо сделать отчётливо. Он эпический солдат. Чёрт его знает, чего он не видел на своём веку; он был конюхом, он не то, что понял что-то, но он почувствовал, всем своим существом почувствовал: «Вот что надо делать!» Это типичный человек того времени. Он понял: «Вот что надо делать - надо хозяев убивать всех»; и вот пришёл убивать. Собственно говоря, ему люди эти - и даже его старый хозяин Нестрашный - сами по себе они ему безразличны: «Да чёрт с ними!» Это был такой тип, время таких очень много образовало. Так что он такой спокойный, эпический человек. Он говорит чуть-чуть с маленьким юмором: «Проиграли». Он прошёл путь от 6-го года; в 12-м году - ленский расстрел; видел, как страдали товарищи, массы страдали. Это какой-то массовый человек, палец чьей-то руки. Я не хочу сказать, что он исторически чувствовал эту боль, но лично - чувствовал. Так что ему особенно беспокоиться, особенно говорить не нужно; он говорит спокойно. Он злорадствовать не будет, но и жалеть не будет. Если нужно, то и сам расстреляет.
Рябинин. У вас всё в общем благополучно. Вот только - руки. Хотелось бы больше движения в руках, активности такой. Это - рабочий человек, а с другой стороны - активист, политик. Физическая привычка действовать руками и дополняет образ. Юмор, с которым он говорит с Таисьей о «незаконнорождённом боге»: ему на это наплевать, но - «ведь девчонку всё-таки жалко!» У него есть сожаление к ней; не то что надежда, что из неё что-нибудь выйдет (хотя - почему? Может быть, и выйдет!), но он по натуре своей - всё претерпевший человек, много видел, и у него есть юмористическое отношение к людям, которых он чувствует не своими. Например: как он говорит Тятину относительно прокламаций? Тут есть некоторое отношение человека, гораздо более жизненно и политически опытного, но не отношение сверху вниз. Он по отношению к нему чувствует себя учителем, да и по отношению к этой девчонке. Он привык. Он пропагандист. Он пропагандирует где угодно, и в трамвае, это вошло в привычку.
Когда Достигаев, поглядевши на дочь, выходит на сцену, у него какого-то жеста не хватает. Когда он приходит, садится к роялю - тут чего-то не хватает, какого-то жеста. Но дело, конечно, для него не в том; не так серьёзна сама по себе смерть дочери, как: «А вот что будет дальше?» Вот это - серьезно. Он - жизнелюбивый человек, жизнеспособный. И у него отцовское горе застилается другим. Он видит, что сидят двое, которые могут потянуть его в неприятную историю. «Почём знать, а может быть, ещё повернётся?» Так что у него скорбь отца, который от дочери далеко живёт, эта скорбь заглушается вопросом - как он сам поставлен, Елизавета поставлена, как надо жить?
с ней разговорчик будет. Она умная, и она над Достигаевым будет издеваться совершенно серьёзно: «Купец, хозяином был, слышала, а теперь - с кем знакомится, кого в гости принимает? Знаем мы таких людей - грабители!» Вот тут ему придётся повертеться. Он чувствует, что за этим большая правда, что ведь так миллионы думают. Тут ему придётся очень неудобно. И у Глафиры с этой бабой будут суровые отношения. Глафира - уже партийный человек, гражданскую войну прошла. А Достигаев - у него дача, приёмы, автомобильчик свой. Так что вы разбогатели опять.
Шура в левый загиб входит.
Судьба Достигаева остаётся неопределённой судьбой, но ясно, что дальше деваться ему некуда. Ходов у него больше нет никаких. «Можно пожить и похуже, лишь бы пожить!»
Чугунова - очень древняя старуха, лет 80, она сухая старуха и маленькая. А у вас она крупная. Тогда дайте ей больших сыновей, чтобы они были больше её. Сухая, тёмная, жёлтые руки, тонкие пальцы, подбородочек острый, острый носик и голос властный, резкий. Старший сын, не спрося, бороду себе подстриг, она так ударила его, что он с завязанной рукой ходил. Она их воспитывала «от руки». Её дети - деревянные такие люди, ходят вымуштрованными. Старшему сыну она жениться так и запретила. Младший был женат, а старшему запретила, потому что нет в доме никакого хозяина. Но фактически он управляющим у неё был, а хозяйка была она. Выдавала ему определённое количество денег специально на женщин - 150 рублей полагалось. В Москву ездил он, так с ним посылала человека своего. У неё был такой человек - Антоныч, с широким носом, без бровей, но с глазами, которые занимали всю глазницу - совершенный сыч. Молчаливый человек, он ходил только и смотрел. На Нижегородской ярмарке Софрон - ему было тогда 60 лет - наделал долгов; там такие дамы были, разных национальностей - он увлёкся; так, говорят, она его выпорола. Она останавливала на улице людей и начинала их пробирать: «Не так живут»
(газета «Вахтанговец», 1938, номер 8 от 28 марта)