• Наши партнеры
    Крепеж производство метизов каталог крепежа.
  • Н.Ф. Анненский

    Н.Ф.Анненский

    В 90 или 91 году, в Н.-Новгороде у адвоката Щеглова, Павел Скворцов, один из первых проповедников Маркса, читал свой доклад на тему об экономическом развитии России. Читал Скворцов невнятно и сердито, простудно кашлял, задыхался дымом папиросы. Слушали его люди новые для меня и крайне интересные: человек пять либеральных адвокатов, И.И.Сведенцов, старый, угрюмый народоволец-беллетрист, много писавший под псевдонимом Иванович; благожелательный барин-революционер А.И.Иванчин-Писарев; Аполлон Карелин, длинноволосый, как поэт Фофанов; Н.Н.Фрелих, красавец, о котором я знал, что он тоже революционер. Было и ещё несколько таких же солидных людей, с громкими именами, с героическим прошлым.

    Когда Скворцов кончил читать, на него почти все закричали, но особенно яростно — брат казнённого Степана Ширяева, Пётр, человек бородатый, с лицом алкоголика. Грубо кричал Сведенцов, ему вторил Егор Васильевич Барамзин, тяжело переживавший в то время свой отход от народничества к марксизму. Скворцов огрызался во все стороны, размахивая длинным камышовым мундштуком, но сочувствующих ему в гостиной не было, его не слушали, забивали криками, уже оскорбляли. Сведенцов, сказав что-то очень сильное, проклинающее, парадно отошёл в угол, в облако синего дыма, а навстречу ему из угла поднялся плотный человек, седоватый, с красным лицом и в костюме более небрежном, чем на всех остальных; не то чтоб он был бедно одет, но именно небрежно, как человек, не чувствующий нужды украшать себя извне.

    — Я протестую, господа, — сказал он неожиданно молодым голосом; глаза у него тоже были очень молодые, ясные; помню, я подумал: "Вот удивительные глаза!"

    Откровенно поддёрнув брюки, что вышло у него вовсе не смешно, он выдвинулся из дыма и горячо, но не сердито, а как-то особенно неоспоримо и внушительно стал говорить об уважении к человеку и свободе человеческой мысли. Мне очень понравилась необыкновенная ясность его речи, умелый подбор простых, но веских слов, они ложились в память, как слова песни.

    - Человеческая мысль, стремясь разрешить загадки жизни, имеет право ошибаться, — сказал он между прочим.

    Эти слова пришлись мне так по душе, что я впоследствии попросил Николая Фёдоровича написать их на оттиске его статьи "О катедер-социалистах".

    Расхаживая "на поисках истины" из квартиры в квартиру "неблагонадёжных" людей, я несколько раз встречал Н.Ф. у Н.И.Дрягина, где собирались воспитанные Анненским известнейшие статистики: Кисляков, Константинов, остроносый Шмит, маленький М.А.Плотников и много других людей.

    Каждая встреча с Николаем Фёдоровичем вызывала у меня удивление перед этим человеком и углубляла уважение к нему. Удивляла меня бодрость его духа, его вера и добрые силы жизни, его рыцарское отношение к человеку.

    Во время столкновения двух миропонимании, непримиримых по сущности своей, были люди, переживавшие свой личный раскол глубоко и тяжко, но встречалось немало любителей новизны, которые слишком торопливо натягивали европейский костюм марксизма на русский зипун народничества. Не один раз случалось мне наблюдать, с какой удивительной чуткостью, как бережно относился Н.Ф. к первым и с каким безжалостным остроумием обнажал он суетливую поспешность вторых.

    В речах своих он был юношески горяч, великолепно владел острым словом, метко, как художник, попадал им в цель; он умел высмеять противника, даже немножко уязвить его, но я не помню случая, когда бы его слово обидно задело человека. Всегда бывало так, что противник вместе с другими искренно смеялся над тем, как Н.Ф., поймав его на противоречиях, ставил в тупик. Помню, возражая Барамзину, он так и начал:

    — Рыбу ловят на червей, человеков — на противоречиях.

    Он был по-русски красноречив, и особенно подкупало меня блестящее умение, с которым он владел афоризмом, этой характерной особенностью подлинной русской речи. Точно фольклорист, он знал бесчисленное количество пословиц, поговорок и артистически вплетал их в свою яркую речь, однако не перегружая её. Не знаю, это ли называется "талантом оратора", но слушать его было наслаждением. Помню, что по поводу какой-то статьи М.Меньшикова о Льве Толстом или о князе Вяземском, толстовце, он сказал:

    — Верблюд, рассказывая о коне, неизбежно изобразит его горбатым.

    Два человека были для меня в ту пору "настоящими" — В.Г.Короленко, который всегда знал, что надобно делать, и говорил о трудных делах жизни со спокойствием стоика, и Н.Ф.Анненский, чья духовная бодрость действовала благотворно на меня, переживавшего в ту пору весьма тяжёлые дни. Конечно, эта бодрость заражала всех, кто знал его, но мне она была действительно "лекарством по недугу".

    В лице Н.Ф. я видел человека, который счастлив тем, что он живёт, и тем, что умеет наслаждаться делом, которое он делает.

    Через десять лет я видел Н.Ф. в Петербурге, на демонстрации 4 марта. Как раз в тот момент, когда казаки и полиция со свирепостью, которая вначале показалась мне наигранной и театральной, — так неестественно внезапна была она, — так вот в минуту, когда пьяное воинство бросилось в толпу демонстрантов, тесно сгрудившуюся на паперти и на крыльях между колонн Казанского собора, я увидел характерную фигуру Николая Фёдоровича.

    Он один бежал от монумента Барклая-де-Толли встречу публики, стремительно спасавшейся от избиения, бежал к паперти, где уже сверкали шашки, шлёпали нагайки, мелькал красный флаг и откуда раздавался оглушительный, тысячеустый вой, рёв, стон. Казаки, ловко повёртывая лошадей в людском потоке, гикали, сбивали бежавших с ног, хлестали нагайками по головам. Пешая полиция била шашками плашмя. Полицейские были, кажется, трезвы, а казаки — пьяны, это я знаю совершенно точно, видел, как легко стаскивали их за ноги с лошадей и выбивали палками из сёдел. Николая Фёдоровича я, конечно, тотчас потерял из глаз.

    Вечером он пришёл в Дом литераторов с разбитым и опухшим лицом. Битых людей в тот день я видел немало, и хотя это грустно, а надо сказать правду: очень многие из них оценивали синяки и царапины свои несколько высоко, как, примерно, солдаты — георгиевский крест. В этой повышенной оценке чувствовалось нечто смешное и конфузившее, ибо ведь шишка от удара на затылке человека не всегда свидетельство мужества его.

    Н.Г.Гарин-Михайловский сказал что-то сочувственное, он услышал, должно быть, не очень любезный ответ, потому что смутился и, покраснев, отошёл.

    Н.Ф. очень оживлён, мягко улыбался, дружелюбно командовал. Сказал краткую речь о необходимости гласного протеста против действий полиции; стоявшая рядом со мной Капитолина Назарьева "единогласно" откликнулась:

    - Всех и вышлют из Петербурга.

    - Не знаете куда? — спросил Н.Ф. и усадил кого-то писать протест.

    Но, должно быть, вспомнив пословицу "Без спора скоро, да не крепко", несколько голосов заговорило о литературных недостатках протеста. Тогда Н.Ф. сказал очень серьёзно:

    Е.А.Соловьёв-Андреевич, человек, который не любил говорить о людях хорошо, сказал:

    — Есть в Анненском что-то неотразимое, импонирующее, — и, покусав губу, пьяную, как всегда, добавил, вздохнув:

    — Поистине "рыцарь без страха и упрёка". При этом — весёлый рыцарь,

    9 января 1905 года я с утра был на улицах, видел, как рубили и расстреливали людей, видел жалкую фигуру раздавленного "вождя" и "героя дня" Гапона, видел "больших" людей наших в мучительном сознании ими своего бессилия. Всё было жутко, всё подавляло в этот проклятый, но поучительный день.

    под руки, — не помню кто, кажется, Т.А.Кроль и ещё кто-то. Я вот сейчас вижу перед собою его хорошее лицо, невыразимо измученное, в судорогах и мокрое от слёз. Рыдал он, кажется, беззвучно, но показалось мне, что он оглушительно кричит.

    Наверху, в зале библиотеки, истерически шумели, точно на погибающем пароходе. Николай Фёдорович, поддерживаемый под руки, медленно, как очень древний человек, спускался с лестницы, ноги его подгибались, и он плакал.

    Я много видел слёз отчаяния и скорби, но мне думается, что слёзы Н.Ф.Анненского в день 9 января — самые страшные и сжигающие душу человеческие слёзы.

    ПРИМЕЧАНИЯ

    Н.Ф.АННЕНСКИЙ

    Впервые напечатано в сборнике М.Горького «Воспоминания. Рассказы. Заметки», издание «Книга», 1927.

    Воспоминания о Н.Ф.Анненском, очевидно, как отклик на его смерть, были задуманы М.Горьким в 1912 году. Редактор журнала «Вестник Европы» Д.Н.Овсянико-Куликовский 24 апреля 1913 года писал М.Горькому: «На пароходе» печатается в майской книге. Ждём других очерков, а равно и повести и воспоминаний об Н.Ф.Анненском» (Архив А.М.Горького).

    Печатается по тексту девятнадцатого тома собрания сочинений о издании «Книга», сверенному с рукописью (Архив А.М.Горького).