XXVI
Пепе - лет десять, он хрупкий, тоненький, быстрый, как ящерица, пестрые лохмотья болтаются на узких плечах, в бесчисленные дыры выглядывает кожа, темная от солнца и грязи.
Он похож на сухую былинку, - дует ветер с моря и носит ее, играя ею, - Пепе прыгает по камням острова, с восхода солнца по закат, и ежечасно откуда-нибудь льется его неутомимый голосишко:
Италия прекрасная,
Италия моя!..
Его всё занимает: цветы, густыми ручьями текущие по доброй земле, ящерицы среди лиловатых камней, птицы в чеканной листве олив, в малахитовом кружеве виноградника, рыбы в темных садах на дне моря и форестьеры на узких, запутанных улицах города: толстый немец, с расковырянным шпагою лицом, англичанин, всегда напоминающий актера, который привык играть роль мизантропа, американец, которому упрямо, но безуспешно хочется быть похожим на англичанина, и неподражаемый француз, шумный, как погремушка.
- Какое лицо! - говорит Пепе товарищам, указывая всевидящими глазами на немца, надутого важностью до такой степени, что у него все волосы дыбом стоят. - Вот лицо, не меньше моего живота!
Пепе не любит немцев, он живет идеями и настроениями улицы, площади и темных лавочек, где свои люди пьют вино, играют в карты и, читая газеты, говорят о политике.
- Нам, - говорят они, - нам, бедным южанам, ближе и приятнее славяне Балкан, чем добрые союзники, наградившие нас за дружбу с ними песком Африки.
Всё чаще говорят это простые люди юга, а Пепе всё слышит и всё помнит.
Скучно, ногами, похожими на ножницы, шагает англичанин, - Пепе впереди его и напевает что-то из заупокойной мессы или печальную песенку:
Мой друг недавно умер,
Грустит моя жена...
А я не понимаю,
Отчего она так грустна?
Товарищи Пепе идут сзади, кувыркаясь со смеха, и прячутся, как мыши, в кусты, за углы стен, когда форестьер посмотрит на них спокойным взглядом выцветших глаз.
Множество интересных историй можно рассказать о Пепе.
Однажды какая-то синьора поручила ему отнести в подарок подруге ее корзину яблок своего сада.
- Заработаешь сольдо! - сказала она. - Это ведь не вредно тебе...
Он с полной готовностью взял корзину, поставил ее на голову себе и пошел, а воротился за сольдо лишь вечером.
- Ты не очень спешил! - сказала ему женщина.
- В полной до верха корзине? Десяток яблок?
- Мальчишек, синьора.
- Но - яблоки?
- Сначала - мальчишки: Микеле, Джованни...
Она начала сердиться, схватила его за плечо, встряхнула.
- Отвечай, ты отнес яблоки?
- До площади, синьора! Вы послушайте, как хорошо я вел себя: сначала я вовсе не обращал внимания на их насмешки, - пусть, думаю, они сравнивают меня с ослом, я всё стерплю из уважения к синьоре, - к вам, синьора. Но когда они начали смеяться над моей матерью, - ага, подумал я, ну, это вам не пройдет даром. Тут я поставил корзину, и - нужно было видеть, добрая синьора, как ловко и метко попадал я в этих разбойников, - вы бы очень смеялись!
- Они растащили мои плоды?! - закричала женщина.
Пепе, грустно вздохнув, сказал:
- О нет. Но те плоды, которые не попали в мальчишек, разбились о стены, а остальные мы съели, после того как я победил и помирился с врагами...
Женщина долго кричала, извергая на бритую голову
Пепе все проклятия, известные ей, - он слушал ее внимательно и покорно, время от времени прищелкивая языком, а иногда, с тихим одобрением, восклицая:
- О-о, как сказано! Какие слова!
А когда она, устав, пошла прочь от него, он сказал вслед ей:
- Но, право, вы не беспокоились бы так, если б видели, как метко попадал я прекрасными плодами вашего сада в грязные головы этих мошенников, - ах, если б вы видели это! - вы дали бы мне два сольдо вместо обещанного одного!
Грубая женщина не поняла скромной гордости победителя, - она только погрозила ему железным кулаком.
Сестра Пепе, девушка много старше, но не умнее его, поступила прислугой - убирать комнаты - на виллу богатого американца. Она сразу же стала чистенькой, румяной и, на хороших хлебах, начала заметно наливаться здоровым соком, как груша в августе.
Брат спросил ее однажды:
- Ты ешь каждый день?
- Два и три раза, если хочу, - с гордостью ответила она.
- Пожалела бы зубы! - посоветовал ей Пепе и задумался, а потом спросил снова:
- Он? Я думаю - богаче короля!
- Ну, оставим глупости соседям! А сколько брюк у твоего хозяина?
- Это трудно сказать.
- Десять?
- Может быть, больше...
- Поди-ка, принеси мне одни не очень длинные и теплые, - сказал Пепе.
- Зачем?
- Ты видишь - какие у меня?
Видеть это было трудно, - от штанов Пепе на ногах его оставалось совсем немного.
- Да, - согласилась сестра, - тебе необходимо одеться! Но он ведь может подумать, что мы украли?
Пепе внушительно сказал ей:
- Не нужно считать людей глупее нас! Когда от многого берут немножко, это не кража, а просто дележка!
- Ведь это песня! - не соглашалась сестра, но Пепе быстро уговорил ее, а когда она принесла в кухню хорошие брюки светло-серого цвета и они оказались несколько длиннее всего тела Пепе, он тотчас догадался, как нужно сделать.
- Дай-ка нож! - сказал он.
Вдвоем они живо превратили брюки американца в очень удобный костюм для мальчика: вышел несколько широковатый, но уютный мешок, он придерживался на плечах веревочками, их можно было завязывать вокруг шеи, а вместо рукавов отлично служили карманы.
Они устроили бы еще лучше и удобнее, но им помешала в этом супруга хозяина брюк: явилась в кухню и начала говорить самые грубые слова на всех языках одинаково плохо, как это принято американцами.
Пепе ничем не мог остановить ее красноречие, он морщился, прикладывал руку к сердцу, хватался в отчаянии за голову, устало вздыхал, но она не могла успокоиться до поры, пока не явился ее муж.
- В чем дело? - спросил он.
И тогда Пепе сказал:
- Синьор, меня очень удивляет шум, поднятый вашей синьорой, я даже несколько обижен за вас. Она, как я понял, думает, что мы испортили брюки, но уверяю вас, что для меня они удобны! Она, должно быть, думает, что я взял последние ваши брюки и вы не можете купить других...
Американец, спокойно выслушав его, заметил:
- Да-а? - очень удивился Пепе. - Зачем?
- Чтобы тебя отвели в тюрьму...
Это очень огорчило Пепе, он едва не заплакал, но сдержался и сказал с достоинством:
- Если это вам нравится, синьор, если вы любите сажать людей в тюрьму, то - конечно! Но я бы не сделал так, будь у меня много брюк, а у вас ни одной пары! Я бы дал вам две, пожалуй - три пары даже; хотя три пары брюк нельзя надеть сразу! Особенно в жаркий день...
Американец расхохотался; ведь иногда и богатому бывает весело.
Потом он угощал Пепе шоколадом и дал ему франк.
Пепе попробовал монету зубом и поблагодарил:
- Благодарю вас, синьор! Кажется, монета настоящая?
пленкой, тонкие руки за спиною и голова, немножко склоненная, чуть-чуть покачивается, точно чашечка цветка. Он что-то мурлычет тихонько, - он всегда поет.
Хорош он также, когда смотрит на цветы, - лиловыми ручьями льются по стене глицинии, а перед ними этот мальчик вытянулся струною, будто вслушиваясь в тихий трепет шeлковых лепестков под дыханием морского ветра.
Смотрит и поет:
- Фиорино-о... фиорино-о...
Издали, как удары огромного тамбурина, доносятся глухие вздохи моря. Играют бабочки над цветами, - Пепе поднял голову и следит за ними, щурясь от солнца, улыбаясь немножко завистливой и грустной, но все-таки доброй улыбкой старшего на земле.
А когда море спокойно, как зеркало, и в камнях нет белого кружева прибоя, Пепе, сидя где-нибудь на камне, смотрит острыми глазами в прозрачную воду: там, среди рыжеватых водорослей, плавно ходят рыбы, быстро мелькают креветки, боком ползет краб. И в тишине, над голубою водой, тихонько течет звонкий, задумчивый голос мальчика:
О море... море...
Взрослые люди говорят о мальчике:
- Этот будет анархистом!
- Пепе будет нашим поэтом...
Пасквалино же, столяр, старик с головою, отлитой из серебра, и лицом, точно с древней римской монеты, мудрый и всеми почитаемый Пасквалино говорит свое:
Очень многие верят ему.