XXIII
Остров спит - окутан строгой тишиной, море тоже спит, точно умерло, - кто-то сильною рукой бросил с неба этот черный, странной формы камень в грудь моря и убил в ней жизнь.
Если смотреть на остров из дали морской, оттуда, где золотая дуга Млечного Пути коснулась черной воды, - остров кажется лобастым зверем: выгнув мохнатую спину, он прильнул к морю огромной пастью и молча пьет воду, застывшую, как масло.
В декабре очень часты эти мертвенно тихие черные ночи, до того странно тихие, что неловко и не нужно говорить иначе, как шeпотом или вполголоса, - всe кажется, что громкий звук может помешать чему-то, что тайно зреет в каменном молчании под синим бархатом ночного неба.
Так и говорят - вполголоса - двое людей, сидя в хаосе камня на берегу острова; один - таможенный солдат в черной куртке с желтыми кантами и коротким ружьем за спиною, - он следит, чтоб крестьяне и рыбаки не собирали соль, отложившуюся в щелях камней; другой - старый рыбак, обритый, точно испанец, темнолицый, в серебряных баках от ушей к носу, - нос у него большой и загнут, точно у попугая.
Камни как будто окованы серебром, но море окислило белый металл.
Солдат молод и, конечно, говорит о том, что внушают ему года, старик возражает, неохотно и, порою, сердито:
- Кто же любит в декабре? В это время уже родятся дети...
- Н-но! Если люди молоды - они не ждут...
- Нужно ждать...
- Ты ждал?
- Я, друг мой, не был солдатом, я работал, и всe, что человек должен испытать, - мною испытано в свои сроки...
- Не понимаю...
- Потом - поймешь...
Недалеко от берега в воде отражается голубой Сириус; если долго присматриваться к этому тусклому пятну на воде - рядом с ним становится виден пробковый буек, круглый, точно голова человека, и совершенно неподвижный.
- Отчего ты не спишь?
Старик распахнул потертый плащ, рыжий от старости, и ответил, покашливая:
- У нас поставлена сеть, видишь буй?
- А...
- Три дня тому назад сеть одной компании была сорвана и спутана...
- Дельфины?
- Зимой? Нет, конечно. Может быть, акула, тонна... кто знает?
Под ногою какого-то зверя маленький камень сорвался с горы, побежал, шелестя сухою травой, к морю и звонко разбил воду. Этот краткий шум хорошо принят молчаливой ночью и любовно выделен ею из своих глубин, точно она хотела надолго запомнить его.
Солдат тихонько напевает насмешливую песенку:
- Это не про меня сказано, - ворчливо отозвался старик.
- А еще отчего плохо спят старики? Что ты скажешь, Бертино умный? - Оттого, что в свое время Не любили сколько нужно...
- Хорошая песня, дядя Пашкале?
- Ты сам узнаешь это, когда тебе минет шестьдесят...
Зачем спрашивать?
Долго оба молчали согласно с миром, онемевшим в ночи, потом старик, вынув трубку, постучал ею о камень, прислушался к сухим коротким звукам и сказал:
- Вы, мальчики, смеетесь хорошо, но не знаю, так ли хорошо вы умеете любить, как любили в старину...
- Ба! Знакомая песня... Любят всегда одинаково, я думаю...
- Ты думаешь! Надо знать. Вон, за горою, живет семья Сенцамане, - спроси у них историю деда Карло - это будет полезно для твоей жены.
- Что мне спрашивать незнакомых людей, если ты сам можешь рассказать эту историю...
Где-то невидимо летит ночная птица, - в воздухе трепещет особенный и странный звук - точно чем-то шерстяным торопливо отирают сухие камни.
Тьма на земле становится гуще, сырее, теплее, небо уходит выше, и всё ярче сверкают звезды в серебряном тумане Млечного Пути.
- В старину женщины ценились дороже...
- Будто? Не слыхал.
- Люди часто воевали...
- Вдов оставалось много...
- Постоянно - пираты, солдаты, и почти каждые пять лет в Неаполе новые правители, - женщин надо было держать под замком.
- Это и теперь не плохо...
- Их воровали, точно кур...
- Хотя они больше похожи на лисиц...
Старик замолчал, зажег трубку, - в неподвижном воздухе повисло белое облако сладкого дыма. Вспыхивает огонь, освещая кривой темный нос и коротко остриженные усы под ним.
- Ну, что же далее? - сонно спросил солдат.
- Слушать надо молча...
В трепете Сириуса такое напряжение, точно гордая звезда хочет затмить блеск всех светил. Море осеяно золотой пылью, и это почти незаметное отражение небес немного оживляет черную, немую пустыню, сообщая ей переливчатый, призрачный блеск. Как будто из глубин морских смотрят в небо тысячи фосфорически сияющих глаз...
- Лет сто тому назад, вон там на горе, где густые сосны, жили греки Экеллани, горбатый старик, колдун и контрабандист, а у него - сын Аристидо, охотник, - тогда на острове еще водились козы. В ту пору здесь самой богатой семьей были Гальярди, - теперь они носят прозвище деда
- Сенцамане, - половина виноградников была в их руках, восемь подвалов имели они и более тысячи бочек. Тогда наше белое вино ценилось даже во Франции, где, как я слышал, ничего не умеют ценить, кроме вина. Эти французы все игроки и пьяницы, они проиграли в карты сатане даже голову короля своего...
Солдат тихонько засмеялся, и, отвечая его смеху, где-то близко всплеснула вода; оба молча насторожились, вытянув шеи к морю, а от берега кольцами уходила тихая рябь.
- Это - черния пробует наживу на крючках...
- Продолжай...
- Да... Гальярди. Их было трое братьев, - история говорит о среднем, Карлоне, как его назвали за огромный рот и потрясающий голос. Он выбрал себе для сердца бедную девушку Джулию, дочь кузнеца, очень умную девушку, - силачи ведь не бывают умными. Что-то мешало им жениться, и они томились, ожидая дня своей свадьбы, а сын грека - не дремал, ему тоже нравилась Джулия. Он долго старался о том, чтоб она полюбила его, но не имел успеха и решил опозорить девушку, рассчитав, что Карлоне Гальярди откажется от порочной и тогда ему легко будет взять ее. В то время было строже, чем теперь...
- Н-ну, и теперь...
- Распутство - веселье богатых, а мы здесь все бедные, - сурово сказал старик и продолжал, точно себе самому напоминая прошлое:
- Однажды, когда девушка собирала срезанные ветки лоз, - сын грека, как будто оступившись, свалился с тропы над стеною ее виноградника и упал прямо к ногам ее, а она, как хорошая христианка, наклонилась над ним, чтоб узнать, нет ли ран. Стоная от боли, он просил ее:
- "Джулия, не зови людей на помощь, прошу тебя! Я боюсь, - если ревнивый жених твой увидит меня рядом с тобою - он меня убьет... Дай мне отдохнуть, я уйду..."
- Положив голову на колени ей, он притворился потерявшим сознание; а она, испуганная, закричала о помощи, но, когда прибежали люди, - он вдруг вскочил на ноги, здоровешенек, но будто бы очень смущенный, и начал кричать о своей любви, о своих честных намерениях, клялся, что прикроет позор девушки браком, - поставил дело так, словно он, утомленный ласками Джулии, заснул на коленях ее. Простодушные люди поверили ему, несмотря на гнев девушки, забыв о том, что ведь она сама звала на помощь, - никто не знал, что характер грека зовется хитростью. Греков крестил чёрт для того, чтобы лучше запутать все дела христиан. Девушка клянется, что грек - лжет, а он убеждает людей, что Джулии стыдно признать правду, что она боится тяжелой руки Карлоне; он одолел, а девушка стала как безумная, и все пошли в город, связав ее, потому что она кидалась на людей с камнем в руке. А Карлоне уже услыхал ее крики, бросился встречу ей, но когда ему сказали, что случилось, он упал на колени среди толпы, потом вскочил и ударил невесту свою левой рукою по лицу, а правой стал душить грека, - народ едва успел отнять его.
- Глупый был парень, - проворчал солдат.
- Ум честного человека - в сердце! Я сказал, что эта история была зимою, перед праздником рождения младенца Иисуса. Всего за несколько дней. В этот праздник у нас люди дарят друг другу от избытков своих вино, фрукты, рыбу и птиц, - все дарят и, конечно, больше всех получают наиболее бедные. Я не помню, как узнал Карлоне правду, но он ее узнал, и вот в первый день праздника отец и мать Джулии, не выходившие даже и в церковь, - получили только один подарок: небольшую корзину сосновых веток, а среди них - отрубленную кисть левой руки Карлоне Гальярди, - кисть той руки, которой он ударил Джулию. Они - вместе с нею - в ужасе бросились к нему, Карлоне встретил их, стоя на коленях у двери его дома, его рука была обмотана кровавой тряпкой, и он плакал, точно ребенок.
- "Что ты сделал с собою?" - спросили его.
- Он ответил:
- "Я сделал то, что следовало: человек, оскорбивший мою любовь, не может жить, - я его убил... Рука, ударившая безвинно мою возлюбленную, - оскорбила меня, я ее отсек... Я хочу теперь, чтоб ты, Джулия, простила меня, ты и все твои..."
- Они-то, конечно, простили его, но есть закон и для защиты негодяев - два года сидел Гальярди в тюрьме за грека, и очень дорого стоило братьям вытащить из нее Карлоне...
- Потом он женился на Джулии и хорошо жил с нею до старости, создав на острове новую фамилию - Безруких
- Сенцамане...
Старик замолчал, усиленно раскуривая трубку.
- Не нравится мне эта история, - тихо сказал солдат.
- Этот твой Карлоне - дикарь... И глупо всё...
- Твоя жизнь через сто лет тоже покажется глупостью, - внушительно проговорил старик и, выпустив большой клуб белого во тьме дыма, прибавил:
- Если только кто-нибудь вспомнит, что ты жил на земле...
как серебро
рыбьей чешуи.