XVI
Синяя вода кажется густою, как масло, винт парохода работает в ней мягко и почти бесшумно. Не вздрагивает палуба под ногами, только напряженно трясется мачта, устремленная в ясное небо; тихонько поют тросы, натянутые, точно струны, но - к этому трепету уже привык, не замечаешь его, и кажется, что пароход, белый и стройный, точно лебедь, - неподвижен на скользкой воде. Чтобы заметить движение, нужно взглянуть за борт: там от белых бортов отталкивается зеленоватая волна, морщится и широкими мягкими складками бежит прочь, изгибаясь, сверкая ртутью и сонно журча.
Утро, еще не совсем проснулось море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли остров Горгону - поросший лесом, суровый одинокий камень, с круглой серой башней на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок стремительно проскользнули мимо бортов парохода, - это люди с острова идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, - они гребут стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.
За кормой парохода - широкая полоса зеленоватой пены, над нею лениво носятся чайки; иногда неизвестно откуда является питон, вытянувшись, как сигара, летит бесшумно над самою водой и вдруг вонзается в нее, точно стрела.
Вдали облачно встают из моря берега Лигурии - лиловые горы; еще два-три часа, и пароход войдет в тесную гавань мраморной Генуи.
Всё выше поднимается солнце, обещая жаркий день.
На палубу выбежали двое лакеев; один молодой, тоненький и юркий, неаполитанец, с неуловимым выражением подвижного лица, другой - человек среднего возраста, седоусый, чернобровый, в серебряной щетине на круглом черепе; у него горбатый нос и серьезные умные глаза. Шутя и смеясь, они быстро накрыли стол для кофе и убежали, а на смену, гуськом, один за другим из кают медленно вылезли пассажиры: толстяк, с маленькой головой и оплывшим лицом, краснощекий, но грустный и устало распустивший пухлые малиновые губы; человек в серых бакенбардах, высокий, весь какой-то выглаженный, с незаметными глазами и маленьким носом-пуговкой на желтом плоском лице; за ними, споткнувшись о медь порога, выпрыгнул рыжий круглый мужчина с брюшком, воинственно закрученными усами, в костюме альпиниста и в шляпе с зеленым пером. Все трое встали к борту, толстый печально прищурил глаза и сказал:
- Вот как тихо, а?
Человек с бакенбардами сунул руки в карманы, расставил ноги и стал похож на открытые ножницы. Рыжий вынул золотые часы, большие, как маятник стенных часов, поглядел на них, в небо и вдоль палубы, потом начал свистать, раскачивая часы и притопывая ногою.
Явились две дамы - одна молодая, полная, с фарфоровым лицом и ласковыми, молочно-синими глазами, темные брови ее словно нарисованы и одна выше другой; другая - старше, остроносая, в пышной прическе выцветших волос, с большой черной родинкой на левой щеке, с двумя золотыми цепями на шее, лорнетом и множеством брелоков у пояса серого платья.
Подали кофе. Молодая молча села к столу и начала разливать черную влагу, как-то особенно округляя обнаженные до локтей руки. Мужчины подошли к столу, молча сели, толстый взял чашку и вздохнул, сказав:
- День будет жаркий...
- Ты капаешь себе на колени, - заметила старшая дама.
Он наклонил голову - подбородок и щеки его расплылись, упираясь в грудь, - поставил чашку на стол, смахнул платком капли кофе с серых брюк и вытер потное лицо.
- Да! - неожиданно громко заговорил рыжий, шаркая короткими ногами. - Да, да! Если даже левые стали жаловаться на хулиганство, значит...
- Подожди трещать, Иван! - перебила старшая дама. - Лиза не выйдет?
- Ей нехорошо, - звучно ответила молодая.
- Но ведь море спокойно...
- Ах, когда женщина в таком положении...
Толстый улыбнулся и сладостно закрыл глаза.
- Дельфины похожи на свиней.
Рыжий отозвался:
- Здесь вообще много свинства.
Бесцветная дама поднесла к носу чашку, понюхала кофе, брезгливо сморщилась.
- Отвратительно!
- А молоко, а? - поддержал толстый, испуганно мигая.
Дама с фарфоровым лицом пропела:
- И всё - грязно, грязно! И все ужасно похожи на жидов...
Рыжий, захлебываясь словами, всё время говорил о чем-то на ухо человеку с бакенбардами, точно отвечал учителю, хорошо зная урок и гордясь этим. Его слушателю было щекотно и любопытно, он легонько качал головою из стороны в сторону, и на его плоском лице рот зиял, точно щель на рассохшейся доске. Иногда ему хотелось сказать что-то, он начинал странным, мохнатым голосом:
- У меня в губернии...
И, не продолжая, снова внимательно склонял голову к усам рыжего.
Толстый тяжко вздохнул, сказав:
- Как ты жужжишь, Иван...
- Ну - дайте мне кофе!
Он подвинулся к столу, со скрипом и треском, а собеседник его значительно проговорил:
- Иван имеет идеи.
- Ты не выспался, - сказала старшая дама, посмотрев в лорнет на бакенбардиста, - тот провел рукою по лицу, взглянул на ладонь.
- Мне кажется, что я напудрен, а тебе не кажется этого?
- Ах, дядя! - воскликнула молодая. - Это же особенность Италии! Здесь ужасно сохнет кожа!
Старшая дама спросила:
На палубу вышел крупный человек, в шапке седых кудрявых волос, с большим носом, веселыми глазами и с сигарой в зубах, - лакеи, стоявшие у борта, почтительно поклонились ему.
- Добрый день, ребята, добрый день! - благосклонно кивая головою, сказал он громко, хриплым голосом.
Русские замолчали, искоса посматривая на него, усатый Иван вполголоса сообщил:
- Отставной военный, сразу видно...
Заметив, что на него смотрят, седой вынул сигару изо рта и вежливо поклонился русским, - старшая дама вздернула голову вверх и, приставив к носу лорнет, вызывающе оглядела его, усач почему-то сконфузился, быстро отвернувшись, выхватил из кармана часы и снова стал раскачивать их в воздухе. На поклон ответил только толстяк, прижав подбородок ко груди, - это смутило итальянца, он нервно сунул сигару в угол рта и вполголоса спросил пожилого лакея:
- Русские?
- Да, сударь! Русский губернатор с его фамилией...
- Какие у них всегда добрые лица...
- Очень хороший народ...
- Лучшие из славян, конечно...
- Немножко небрежны, сказал бы я...
- Небрежны? Разве?
- Мне так кажется - небрежны к людям.
Толстый русский покраснел и, широко улыбаясь, сказал негромко:
- Про нас говорит...
- Что? - брезгливо сморщив лицо, спросила старшая.
- Лучшие, говорит, славяне, - ответил толстяк, хихикнув.
- Они - льстивы, - заявила дама, а рыжий Иван спрятал часы и, закручивая усы обеими руками, пренебрежительно проговорил:
- Все они изумительно невежественны в отношении к нам...
- Тебя - хвалят, - сказал толстый, - а ты находишь, что это по невежеству...
Человек с бакенбардами, всe время внимательно следивший, как играют дельфины, вздохнул и, покачивая головою, заметил:
- Какая глупая рыба!
К седому итальянцу подошли еще двое: старик, в черном сюртуке, в очках, и длинноволосый юноша, бледный, с высоким лбом, густыми бровями; они все трое встали к борту, шагах в пяти от русских, седой тихонько говорил:
- Когда я вижу русских - я вспоминаю Мессину...
- Помните, как мы встречали матросов в Неаполе? - спросил юноша.
- Да! Они не забудут этот день в своих лесах!
- Видели вы медаль в честь их?
- Мне не нравится работа.
- О Мессине говорят, - сообщил толстый своим.
- И - смеются! - воскликнула молодая дама. - Удивительно!
Чайки нагнали пароход, одна из них, сильно взмахивая кривыми крыльями, повисла над бортом, и молодая дама стала бросать ей бисквиты. Птицы, ловя куски, падали за борт и снова, жадно вскрикивая, поднимались в голубую пустоту над морем. Итальянцам принесли кофе, они тоже начали кормить птиц, бросая бисквиты вверх, - дама строго сдвинула брови и сказала:
- Вот обезьяны!
Толстый вслушался в живую беседу итальянцев и снова сообщил:
- Он не военный, а купец, говорит о торговле с нами хлебом и что они могли бы покупать у нас также керосин, лес и уголь.
- Я сразу видела, что не военный, - призналась старшая дама.
Рыжий опять начал говорить о чем-то в ухо бакенбардисту, тот слушал его и скептически растягивал рот, а юноша итальянец говорил, искоса поглядывая в сторону русских:
- Как жаль, что мы мало знаем эту страну больших людей с голубыми глазами!
Солнце уже высоко и сильно жжет, ослепительно блестит море, вдали, с правого борта, из воды растут горы или облака.
- Annette, - говорит бакенбардист, улыбаясь до ушей, - послушай, что выдумал этот забавный Жан, - какой способ уничтожить бунтовщиков в деревнях, это очень остроумно!
И, покачиваясь на стуле, медленно и скучно он рассказывал, как будто переводя с чужого языка:
счет казны - десять, двадцать, пятьдесят - смотря по количеству людей - ведер водки, - больше ничего не нужно!
- Я не понимаю! - заявила старшая дама. - Это - шутка?
Рыжий быстро ответил:
- Нет, серьезно! Вы подумайте, mа tante...*
Молодая дама, широко открыв глаза, пожала плечами.
- Какой вздор! Поить водкой от казны, когда они и так...
- Нет, подожди, Лидия! - вскричал рыжий, подскакивая на стуле. Бакенбардист беззвучно смеялся, широко открыв рот и качаясь из стороны в сторону.
- Ты подумай - те хулиганы, которые не успеют опиться, перебьют друг друга кольями и камнями, - ясно?
- Почему - друг друга? - спросил толстяк.
- Это - шутка? - снова осведомилась старшая дама.
----------------
* тетя (Франц.).
Рыжий, плавно разводя короткими руками, горячо доказывал:
- Когда их укрощают власти - левые кричат о жестокостях и зверстве, значит - нужно найти способ, чтобы они сами себя укротили, - так?
Пароход качнуло, полная дама испуганно схватилась за стол, задребезжала посуда, дама постарше, положив руку на плечо толстяка, строго спросила:
- Это что такое?
- Мы поворачиваем...
Всe выше и отчетливее поднимаются из воды берега - холмы и горы, окутанные мглой, покрытые садами. Сизые камни смотрят из виноградников, в густых облаках зелени прячутся белые дома, сверкают на солнце стекла окон, и уже заметны глазу яркие пятна; на самом берегу приютился среди скал маленький дом, фасад его обращен к морю и весь завешен тяжелою массою ярко-лиловых цветов, а выше, с камней террасы, густыми ручьями льется красная герань. Краски веселы, берег кажется ласковым и гостеприимным, мягкие очертания гор зовут к себе, в тень садов.
- Как тут тесно всe, - вздохнув, сказал толстый; старшая дама непримиримо посмотрела на него, потом - в лорнет - на берег и плотно поджала тонкие губы, вздернув голову вверх.
На палубе уже много смуглых людей в легких костюмах, они шумно беседуют, русские дамы смотрят на них пренебрежительно, точно королевы на подданных.
- Это уж свойство языка, он - беден и требует жестов...
- Боже мой! Боже мой! - глубоко вздыхает старшая, потом, подумав, спрашивает:
- Что, в Генуе тоже много музеев?
- Кажется, только три, - ответил ей толстый.
- И это кладбище? - спросила молодая.
- Кампо Санто. И церкви, конечно.
- А извозчики - скверные, как в Неаполе?
Рыжий и бакенбардист встали, отошли к борту и там озабоченно беседуют, перебивая друг друга.
- Что говорит итальянец? - спрашивает дама, оправляя пышную прическу. Локти у нее острые, уши большие и желтые, точно увядшие листья. Толстый внимательно и покорно вслушивается в бойкий рассказ кудрявого итальянца.
- У них, синьоры, существует, должно быть, очень древний закон, воспрещающий евреям посещать Москву, - это, очевидно, пережиток деспотизма, знаете - Иван Грозный! Даже в Англии есть много архаических законов, не отмененных и по сегодня. А может быть, этот еврей мистифицировал меня, одним словом, он почему-то не имел права посетить Москву - древний город царей, святынь...
- А у нас, в Риме - мэр иудей, - в Риме, который древнее и священнее Москвы, - сказал юноша, усмехаясь.
- И ловко бьет папу-портного!* - вставил старик в очках, громко хлопнув в ладоши.
- О чем кричит старик? - спросила дама, опуская руки.
- Ерунда какая-то. Они говорят на неаполитанском диалекте...
- Он приехал в Москву, нужно иметь кров, и вот этот еврей идет к проститутке, синьоры, больше некуда, - так говорил он...
- Басня! - решительно сказал старик и отмахнулся рукой от рассказчика.
- Говоря правду, я тоже думаю так.
- А что было далее? - спросил юноша.
- Она выдала его полиции, но сначала взяла с него деньги, как будто он пользовался ею...
- Гадость! - сказал старик. - Он человек грязного воображения, и только. Я знаю русских по университету - это добрые ребята...
* Фамилия папы - Сато-портной (Прим. автора).
Толстый русский, отирая платком потное лицо, сказал дамам, лениво и равнодушно:
- Он рассказывает еврейский анекдот.
- С таким жаром! - усмехнулась молодая дама, а другая заметила:
- В этих людях, с их жестами и шумом, есть все-таки что-то скучное...
На берегу растет город; поднимаются из-за холмов дома и, становясь всe теснее друг ко другу, образуют сплошную стену зданий, точно вырезанных из слоновой кости и отражающих солнце.
- Похоже на Ялту, - определяет молодая дама, вставая. - Я пойду к Лизе.
Покачиваясь, они медленно понесла по палубе свое большое тело, окутанное голубоватой материей, а когда поравнялась с группою итальянцев, седой прервал свою речь и сказал тихонько:
- Какие прекрасные глаза!
- Да, - качнул головою старик в очках. - Вот такова, вероятно, была Базилида!
- Базилида - византиянка?
- Я вижу ее славянкой...
- Что? - спросила дама. - Конечно, пошлости?
- О ее глазах. Хвалят...
Дама сделала гримасу.
Сверкая медью, пароход ласково и быстро прижимался всe ближе к берегу, стало видно черные стены мола, из-за них в небо поднимались сотни мачт, кое-где неподвижно висели яркие лоскутья флагов, черный дым таял в воздухе, доносился запах масла, угольной пыли, шум работ в гавани и сложный гул большого города.
- Ты - что? - спросила дама, прищурив серые, полинявшие глаза.
- Чему же ты радуешься?
- Так...
- Был ли бы ты доволен этим сюрпризом или нет?
Рыжий, свирепо закручивая усы, не ответил.
Пароход пошел тише. О белые борта плескалась и всхлипывала, точно
жалуясь, мутно-зеленая вода; мраморные дома, высокие башни, ажурные террасы
не отражались в ней. Раскрылась черная пасть порта, тесно набитая
множеством судов.