ФАРФОРОВАЯ СВИНЬЯ
...Она стояла на каминной доске, рядом со старинными часами, была очень хорошо сделана и считала себя лучше всех в кабинете.
Её ближайшим соседом был бронзовый Меркурий; он помещался на мраморном утёсе, в который был вделан циферблат часов. Тут же находился маленький чёртик из папье-маше, гипсовый бюст Гейне и две вазы с высушенными цветами. Все они давно уже стояли на каминной доске, прекрасно знали друг друга и, когда в кабинете никого не было, — вступали в беседу друг с другом. В эту ночь у них не было никакого основания отступать от усвоенной ими привычки...
Как только горничная погасила лампу и ушла, свинья недовольно сказала:
— Фи-и, как я не люблю света!..
— Каждый раз вы с этого начинаете, — заметил ей чёртик из папье-маше.
— Ну так что же? А всё-таки я повторяюсь не так часто, как часы, — возразила свинья.
— Ба! Часы! — воскликнул бюст Гейне. — Вы знаете, господа, ведь они скоро отметят людям наступление нового и последнего в столетии года!..
— Как это важно! — пренебрежительно отозвалась свинья. — Точно они не делают этого каждый год...
— И каждый год есть последний в столетии, — сказал чёртик.
- Так, так! — сказали часы.
— А смешная это привычка у людей — ежегодно в конце декабря воображать, что, пока они существуют на земле, возможно что-нибудь новое, — проговорил бюст Гейне.
— Это вы о чём? — спросила свинья, — она была не из догадливых.
— Да об этом, новом годе...
- Да, да! — воскликнула свинья.
— А это, знаете, просто объясняется, — сказал чёртик. — Люди несчастны и ленивы, сделать что-нибудь новое сами они не могут, а жить — скучно! И вот они представляют себе, что новое может явиться на земле помимо их усилий...
— Люди ленивы — это так! — докторально подтвердила свинья. — Они потому и несчастны, что, ленивы... и потом — ведь они ещё и глупы... А в сущности — так просто быть счастливым! Что такое счастье? Довольство собой... и ничто иное...
— О? — воскликнул бюст Гейне. — А знаете, сударыня: тот, кого я изображаю, пожалуй, не согласился бы с вами...
— Ну, уж я не знаю, кого вы там изображаете... полагаю, однако, что всякий должен быть самим собой и — только. И уверена, что если б соловьи захотели быть свиньями, они стали бы смешными, но не лучше.
— Гм! — сказал бюст Гейне, — однако, если б я был только самим собою, то, наверное, не имел бы такой красивой формы... ведь я — просто гипс...
— Это хорошо, что вы скромны и сознаёте свои недостатки, — благосклонно одобрила свинья бюст Гейне. — Но что же мешает вам сделаться свиньёй... если вы недовольны тем, что вы есть?
— Я, право, не думаю, что... это лучше...
— Фу, какой вы... глупый! Уже походить на простую свинью очень приятно, а если кто сравнится со мною, — тот достиг возможного на земле совершенства. Мы, йоркширские свиньи — я ведь йоркширской породы, — вы это знаете?
— О, да! Вы частенько говорите нам о вашей генеалогии...
— Так, так! — сказали часы.
— Мы, йоркширские свиньи, давно уже выработали себе... э... так сказать, проспект жизни... Это очень просто, хотя чрезвычайно умно...
— Вот о чём вы ещё никогда не говорили... — заметил чёртик, усмехаясь.
— Мы, йоркширские свиньи, всегда были такими, какой вы видите меня, — важно говорила фарфоровая свинья. — Это потому, что мы, прежде всего, убеждены в пользе и необходимости хорошего питания. Обмен соков важней обмена мыслей — и -что такое живая, хорошая мысль? Анализируйте её... хотя бы у человека, совершенного в моём смысле, и, я уверена, — вы всегда найдёте в ней немножко хорошего ростбифа, две-три капли красного вина, спаржу, трюфели, свежую дичь, наконец — шампанское, которое даёт ей блеск и игру... Следующее за питанием место нужно отдать идеям... мы живём в такое время, когда явиться в общество без какой-нибудь идеи так же неприлично, как без галстуха... И вот что особенно важно и требует много вкуса и ума — это уменье выбирать хорошие, удобные идеи... Дело, видите ли, в том, что многие из них ядовиты и отравляют самочувствие. Вообще же, — и это самое лучшее, — нужно стараться иметь идеи при себе, но отнюдь не в себе, — к сожалению, это не всем доступно... да. Для употребления в обществе следует выбирать идеи простые, здоровые... например: дважды два — четыре, голодный — должен есть, наука — всесильна, личность — должна быть свободна, но в разумных пределах, бить блох — жестоко, но не безнравственно... и так далее в этом духе. В сущности, это даже и не идеи, а... так себе, .но, во всяком случае, это нечто необходимое для порядочного человека, и без таких формул его никто не признает за образованного и развитого... Говорить же о всём этом нужно с... твёрдостью и так, будто кроме вас никто не знает того, о чём вы говорите, хотя бы говорили о недосягаемости небес... Впрочем, о небесах самое лучшее совсем не говорить... дело в том, что никто из нас, йоркширских свиней, не видал их, и, право, я не уверена в том, что они существуют... Однажды, впрочем, кто-то из наших видел в луже отражение чего-то... пустого... знаете — совершенно пустого — может быть, это и есть небеса?.. Если так, то — какая в них польза? И что можно сказать о них?.. Намеченные мною темы для разговоров в обществе, при уменье распоряжаться ими, — самые удобные темы... и решительно никогда никого и ни к чему не обязывают... Если важно кушать и иметь при себе порядочные идеи — это сразу приведёт вас к равновесию духа и тела. Корень же счастья именно в этом равновесии... Я, конечно, говорю всё это применительно к людям, потому что мы, йоркширские свиньи, совершенно не нуждаемся в идеях... с нас довольно убеждения в том, что именно мы — соль земли и опора... э... и вообще — опора, устои, так сказать, или — иначе — столпы... Само собою разумеется, что, при таком самочувствии, мы не можем позволить себе заниматься такими пустяками, как ожидание чего-нибудь нового - нового года, например...
Свинья подозрительно хрюкнула и сказала:
— Не знаю, что это такое... книги? Никогда не пробовала! Это что-нибудь вроде квашеной капусты?
— Не всегда, — кратко заметил чёртик.
— Смотрите-ка! — воскликнул бюст Гейне. — Смотрите, какие сегодня чёрные тени падают от часовых стрелок на циферблат! Что бы это значило?
- Ох! Это постоянно бывает пред новым годом, — тихо ответила минутная стрелка. — Это не тени... то есть это не простые тени, а отражение того, что не сделано людьми в течение года... Вот оно сгустилось и следует за нами, замедляя наше движение...
— Ничего не понимаю! — воскликнула свинья.
— Я говорю, что за нами следует отражение того, что необходимо было совершить людям и что не совершено ими...
— Так, так, — подтвердили часы.
— Терпеть не могу философии, иносказаний и прочей чепухи, — объявила свинья.
— Давно уже, — говорила часовая стрелка, — давно уже на земле нет часов, верных движению жизни. Все часы отстают, ибо тяжело и трудно им идти вровень с течением времени, слишком много часы людей содержат в себе и влачат за собою несделанного, нерешённого...
— Так, так, — равнодушно подтвердили часы.
— Жизнь идёт к своей цели и требует деяний от людей, а люди, в плену своей лени, задерживают темп её... Необходимые деяния уже созрели, но не свершены, ибо нет рук для работы дружной и святой, — для работы над расширением жизни... и отстают люди от жизни...
— Нет, как они глупы! — сказала свинья.
— Это кто же, сударыня? — спросил чёртик.
— Ну, разумеется, люди! Кто же ещё может быть глуп? Люди... Вот видите — часы отстали. Но тем не менее люди встретят новый год ровно в двенадцать часов! А? Каково?
— Но, может быть, они отстали на несколько минут? — сказал бюст Гейне.
— Мы, например, отстали слишком на столетие, — спокойно сказала минутная стрелка.
— Вот видите? — с радостью воскликнула свинья. — И, отстав на столетие, люди встретят новый год в убеждении, что это... какой они ждут год?
— Девяносто девятый... — сказал чёрт.
— Однако! Я не думала, что люди так давно живут на земле! Быть может, они потому и глупы, что так стары, а? Ну жизнь у них! Какая скучная жизнь! Какая... несчастная жизнь!
упрощённо ничтожна жизнь на земле! Даже свиньи судят о ней, и в их суждениях — увы! — я слышу голос правды...
— Позвольте однако! — гордо сказала свинья. — Что такое — «даже свиньи»? Как это вы, забракованный бог, смеете говорить — «даже свиньи»?! Могу вас уверить, заштатная вы фигура, что мы, йоркширские...
В этот момент дверь кабинета отворилась, и в него вошёл человек со свечой в руках. При людях и свете фигурки на каминной доске не разговаривают, считая это неудобным, и ссора Меркурия со свиньёй оборвалась в начале.
А человек, вошедший в кабинет, был такой толстенький, румяный, и он, очевидно, только что покушал и музыкально рыгал. Стоя перед столом, он обрезывал сигару и говорил:
— И — не лю...блю п’си-мистов!.. Что т-такое? Р-раз...ве ж-жизнь? п’лха? Пу-устяки-и! Мы встр’чаем последний год столетия... та-ак сказать... с нау-укой в руках... со... со... свет-чем науки... Л-лучи Рен..тгена.. жид...кий воздух, синематогр-рафф... какие картинки! Особенно к-когда она, ш-шельма, садится в ванну... мм... хе, хе, хе! И говорят — жизнь идёт м-мерзко? Кто говорит? Кто-о это говоритт?.. А! я знаю!.. это говорит Филипп Фёдорович!.. А отчего Филипп Фёд...рвич говорит — жизнь п’лха? Оттого, что он имеет плохой желу-удок и не... и не... получил к рождеству награды... ясно-о! — Зй! Д-дуня! Ду-уня! Дайте м-мне сельтер-рской... воды...
В собрания сочинений не включалось.