Около 20 апреля [2 мая] 1895, Самара.
Вы простите меня, дорогой Владимир Галактионович, за моё предыдущее письмо.
Я накачал его сгоряча, крепко задетый возвратом рукописи и находясь в крайне тяжёлом настроении духа. Очень болит грудь у меня, и очень тяжело жить здесь. Город мёртвый - публика странная. Мне порой кажется, что я переехал не в Самару, а в 30-е года.
Здесь многое напоминает о них.
Что вы скажете, например, о людях серьёзных, стоящих у крупного общественного дела и в свободное время занимающихся сочинением стихов на заранее подобранные рифмы?
Этим увлекаются, из-за этого ссорятся.
А как странно здесь смотрят на женщину!
За ней ухаживают - и только. Я ничего не понимаю - почти - в здешних настроениях.
Уж очень здесь всё далеко от «современности».
А как глупо франтят здесь! Очень обидно и больно наблюдать такую жизнь, как здешняя.
Написал бы Вам целую картину, полную картину здешнего дня, да боюсь утомить Вас и боюсь оторвать от Вашего дела.
Не стану лучше.
Извините же меня за то письмо.
Кланяюсь Вам, Вашему семейству и знакомым.
Очень прошу Вас не забыть выслать мне обещанную Вами карточку Вашу и первую книгу.
Уважающий Вас
А. Пешков
ПР (по-видимому, приписка. – Ред.Дробыш-Дробышевский А.А. (1856-1920) - сотрудник провинциальной прессы, либеральный народник. – Ред.) - дал он мне два письма, я их положил в ящик на М.-Ряз. вокзале, а они, оказывается, не получены адресатами!
Теперь А.А. допекает меня преехидными посланиями, и мне так обидно и стыдно, что просто беда!
Обидно — потому что, право, я не виноват пред А.А., а стыдно — потому что очень уж он не деликатен в отношении ко мне.
Всего хорошего Вам!