7 [20] ноября 1910, Капри
Дорогой Михаил Михайлович!
Я так и знал, что у Вас творится неладное: всё время думалось про Вас с беспокойным чувством, и не однажды мы с М[арией] Ф[ёдоровной] (Андреевой – Ред.) говорили друг другу - должно быть, что-то нехорошо там! Хотелось написать, спросить - но в этих случаях всегда стесняешься нарушить нечто, - прийти в дом не вовремя. Что за болезни? Что было с Оксаной? (дочь Коцюбинского – Ред.) Вы не написали.
Сегодня вместе с письмом Вашим получены четыре листа Вашей книги ("Рассказы", том 1, перевод с украинского. Изданы "Знанием" в 1911 г. – Ред.), - перевод показался мне удачным, - Вы корректируете его? Хорошо бы Вам к весне выпустить тома два, три, чтоб поехать сюда и спокойно жить здесь лето.
В.Г.Короленко прислал мне «Записки» ("История моего современника", часть 1. 1909 – Ред.) - взял я превосходную эту книжку в руки и - перечитал её ещё раз.
И буду читать часто, - нравится она мне всё больше и серьёзным своим тоном и этой, мало знакомой современной нашей литературе, солидной какой-то скромностью. Ничего кричащего, а всё касается сердца. Голос - тихий, но ласковый и густой, настоящий человечий голос. И на каждой странице чувствуешь умную, человечью улыбку, много думавшей, много пережившей большой души. Хорошо!
Был взорван «бегством» Льва Николаевича (т.е. "уходом Л.Н.Толстого из Ясной Поляны 28.X.1910. См. очерк "Лев Толстой" – Ред.), поняв прыжок этот как исполнение заветного его желания превратить «жизнь графа Льва Толстого» в «житие иже во святых отца нашего болярина Льва», - написал В[ладимиру] Г[алактионовичу] по этому поводу злейшее письмо, но не успел послать. Вдруг: бом! - телеграмма: Лев Толстой - умер!
Заревел я отчаяннейше и целый день плакал — первый раз в жизни так мучительно, неутешно и много. Плакал и всё что-то писал о Толстом не для печати, конечно, а так вообще, надо было горе излить. Хотел всё это писание В.Г. отправить - а вечером опустилась на остров стая корреспондентов с известием, что - жив Толстой!
Корреспондентов прогнал, а сам - слёг, так переволновался, что опять кровохарканье возобновилось. Конечно, в этом и дьявольский ветер виноват, - дует, как бешеный, свистит день и ночь, нервы натянуты.
Теперь живу в напряжённом ожидании вестей из России о нём, душе нации, гении народа. В душе этой много чуждого и прямо враждебного мне, но - не думал я, что так глубоко и жадно люблю я человека Толстого! Возмущают меня начавшиеся попытки сделать из него «легенду», чтоб положить её в основание «религии» - религии фатализма, столь пагубного для нас, людей и без того пассивных.
Читаю газеты и - убийственно ясно вижу, до чего мы дики, до чего бесстыдны и - сколько холопьего, идололюбческого живёт в тёмных, запутанных душах наших. Мучительно стыдно.
«Кожемякина» (повесть "Жизнь Матвея Кожемякина" – Ред.) осторожненько пишу. Тема - строгая и становится всё строже, требует всё более обдуманного и осторожного отношения. Как по канату ходишь.
Посылаю Вам на память «Встречу» (первоначальное название пьесы М.Горького "Дети". На книге М.Горький сделал надпись – Ред.
Рекомендую вниманию Вашему книжку Алексея Толстого, - собранные в кучу его рассказы ещё выигрывают ("Сочинения", книга 1. СПб, 1910. – Ред.). Обещает стать большим, первостатейным писателем, право же!
Вероятно, «Знание» прислало Вам Сургучёва и Шмелёва? (книги рассказов, изданные "Знанием" в 1910 г. – Ред.) Первый - тоже обещает немало, но пока - несколько небрежен и зря кокетничает, подобно телеграфисту на захудалой, степной станции. Любит слишком пёстрые галстучки, будем думать, что это пройдёт у него.
А второй - хороший жанрист. Впрочем - сами увидите.
Недурны в последней книге «Вест[ника] Евр[опы]» миниатюры Чирикова (цикл рассказов "Цветы воспоминаний", 1910. – Ред.). Смешно и грустно, как и следует быть. По-прежнему увлекаюсь «Деревней» Бунина.
Но - видели бы Вы, что делали каприйцы на этой свадьбе! Прямо - до слёз доводили всех нас милой своей радостью.
Кончаю длинное послание сие, желая, чтоб оно не утомило Вас своей пестротою.
Будьте здоровеньки, будьте бодры!
Сердечно приветствую супругу Вашу, детям пишу отдельно. Экое славное письмо Оксана прислала! Милая душа, видно. Поцелуйте её.
А. Пешков
В Белоруссии есть два поэта: Якуб Колас и Янко Купала - очень интересные ребята! Так примитивно-просто пишут, так ласково, грустно, искренно. Нашим бы немножко сих качеств!
О, господи! Вот бы хорошо-то было!
В книжку мою вложен листок - песня и ноты, нечто вроде белорусского гимна, должно быть. (Ред.)
Меня эта вещь взволновала. Угрюмо.
А кто это их, не один миллион,
Научил кривду несть, разбудил их сон?
Беда, горе!
Помните - великорусскую песню:
Мы не сами-то идём, -
Это эпиграф к нашей истории, истории пассивных людей. Это крик древней крови, отравленной фатализмом. Именно под это несчастие Л[ев] Н[иколаевич] и подводил философское основание, от него исходя, ему подчиниться и звал.