Между 20 и 30 ноября [2 и 12 декабря] 1898, Н. Новгород.
Многоуважаемый Антон Павлович!
Сердечное Вам спасибо за отклик на моё письмо и за обещание написать мне ещё (А.П.Чехов на первое письмо М.Горького ответил 16(28) ноября 1898 г. – Ред.). Очень жду письма от Вас, очень хотел бы услышать Ваше мнение о моих рассказах. (В ответном письме от 3(15) декабря 1898 г. А.П.Чехов дал общую оценку таланта М.Горького, а также стиля и языка горьковских рассказов (см. "ПСС и писем А.П.Чехова". т.17, Гослитиздат. М. 1949, стр.375-376). – Ред.)
На днях смотрел «Дядю Ваню» (в Нижегородском городском театре, ныне драматическом. – Ред.), смотрел и — плакал, как баба, хотя я человек далеко не нервный, пришёл домой оглушённый, измятый Вашей пьесой, написал Вам длинное письмо и - порвал его. Не скажешь хорошо и ясно того, что вызывает эта пьеса в душе, но я чувствовал, глядя на её героев: как будто меня перепиливают тупой пилой. Ходят зубцы её прямо по сердцу, и сердце сжимается под ними, стонет, рвётся. Для меня — это страшная вещь, Ваш «Дядя Ваня» — это совершенно новый вид драматического искусства, молот, которым Вы бьёте по пустым башкам публики. Всё-таки она непобедима в своём туподушии и плохо понимает Вас и в «Чайке» и в «Дяде». Будете Вы ещё писать драмы? Удивительно Вы это делаете!
В последнем акте «Вани», когда доктор, после долгой паузы, говорит о жаре в Африке, — я задрожал от восхищения пред Вашим талантом и от страха за людей, за нашу бесцветную, нищенскую жизнь. Как Вы здорово ударили тут по душе и как метко! Огромный талант у Вас. Но, слушайте, чего Вы думаете добиться такими ударами? Воскреснет ли человек от этого? Жалкие мы люди — это верно, «нудные» люди, хмурые, отвратительные люди, и нужно быть извергом добродетели, чтоб любить, жалеть, помогать жить дрянным мешкам с кишками, каковы мы. И тем не менее всё-таки жалко людей. Я вот человек далеко не добродетельный, а ревел при виде Вани и других иже с ним, хотя очень это глупо реветь, и ещё глупее говорить об этом. Мне, знаете, кажется, что в этой пьесе Вы к людям — холоднее чёрта. Вы равнодушны к ним, как снег, как вьюга. Простите, я, может быть, ошибаюсь, во всяком случае я говорю лишь о моём личном впечатлении. Мне, видите ли, после Вашей пьесы сделалось страшно и тоскливо. Так чувствовал я себя однажды в детстве: был у меня в саду угол, где сам я, своими руками, насадил цветы, и они хорошо росли там. Но однажды пришёл я поливать их и вижу: клумба разрыта, цветы уничтожены и лежит на их смятых стеблях наша свинья, — больная свинья, которой воротами разбило заднюю ногу. А день был ясный, и проклятое солнце с особенным усердием и равнодушием освещало гибель и развалины части моего сердца.
Вот какое дело. Не обижайтесь на меня, если я что-нибудь неладно сказал. Я человек очень нелепый и грубый, а душа у меня неизлечимо больна. Как, впрочем, и следует быть душе человека думающего.
Крепко жму Вашу руку, желаю Вам доброго здоровья и страсти к работе. Как ни много хвалят Вас — всё-таки Вас недостаточно ценят и, кажется, плохо понимают. Не желал бы я лично служить доказательством последнего.