До 14 [27] октября 1901, Н.-Новгород.
Дружище Владимир!
Поездка за границу - дело невыполнимое. Не пустят. Даже в Ялту - не хотят пускать. Из Нижнего мне предложено выехать - до конца следствия - в Арзамас. Я - отказался, послав прошение министру о разрешении ехать в Ялту и частное письмо князю Святополку, в котором указал на бесполезность излишних придирок ко мне. Письмо ему, говорят, не понравилось. Но это уже не касается меня. Придираются ко мне - сильно.
работается. Много хорошей литературы. Книжка Андреева - имеет солидный успех. Моя пьеса, по отзывам знатоков театра и сцены, - удалась. Московский - Художественный очень рад. Но я думаю, что её не пропустят, хотя Немирович уверенно возражает. Когда я обработаю её совершенно - пришлю тебе рукопись, только ты не давай никому переводить.
Пишу ещё пьесу. Герой - еврей-сионист, героиня - жена присяжного поверенного, бывшая курсистка, дочь прачки. Издаю сборник "Рассказы еврейских беллетристов". Интересная будет вещь! Какие чудесные ребята есть среди писателей-евреев! Талантливые, черти! Видел ты сборник в пользу голодающих евреев - "Помощь"? Недурная вещь. Вообще за последнее время я очень сошёлся с еврейством, думаю сойтись ещё ближе, изучить их и - нечто написать.
Со скрежетом зубовным и скрепя сердце послал в "Мир божий" рассказ Скитальца "Сквозь строй". А.Б. расхвалил его, но я не очень ценю эту вещь. Три месяца тюрьмы подействовали на Скитальца очень благотворно: он стал сразу серьёзнее, глубже и - тоньше. Живёт в Самаре, пишет в "Сам. газ." недурные фельетоны. Печатает много неуклюжих, но сильных стихов, написал сказку "Газетный лист" и едва не погубил ею газету. Помнишь - я тебе надоедал со стихотворениями в прозе некоего Корнева? Следи за этим псевдонимом, он будет хорошо писать. Много обещает Яблочков, - помнишь "Смерть Мюллера"? Он сухо, но талантливо и светло - вернее, резко - пишет маленькие рассказики и, думаю, скоро напишет большой. Из "Курьера", кажется, выкурили Гольцева и Ермилова за юбилей Сытина. Если не выкурили ещё - выкурят. Леонид - хороший воин. О тебе спрашивает Муринов, он живет: Paris, Rue Berthollet, 11. Летом был у меня Берлин - не понравился. Блоха какая-то. Но - был здесь Шаляпин. Этот человек - скромно говоря - гений. Не смейся надо мной, дядя. Это, брат, некое большое чудовище, одарённое страшной, дьявольской силой порабощать толпу. Умный от природы, он в общественном смысле пока ещё - младенец, хотя и слишком развит для певца. И это слишком - позволяет ему творить чудеса. Какой он Мефистофель! Какой князь Галицкий! Но - всё это не столь важно по сравнению с его концертом. Я просил его петь в пользу нашего народного театра. Он пел "Двух гренадёров", "Капрала", "Сижу за решёткой в темнице", "Перед воеводой" и "Блоху" - песню Мефистофеля. Друг мой - это было нечто необычайное, никогда ничего подобного я не испытывал. Всё - он спел 15 пьес - было покрыто - разумеется - рукоплесканиями, всё было великолепно, оригинально... но я чувствовал, что будет что-то ещё! И вот - "Блоха"! Вышел к рампе огромный парень, во фраке, перчатках, с грубым лицом и маленькими глазами. Помолчал. И вдруг - улыбнулся и - ей-богу! - стал дьяволом во фраке. Запел, негромко так: "Жил-был король, когда-то, при нём блоха жила..." Спел куплет и - до ужаса тихо - захохотал: "Блоха? Ха, ха, ха!" Потом властно - королевски властно! - крикнул портному: "Послушай, ты! чурбан!" И снова засмеялся дьявол: "Блохе - кафтан? Ха-ха! Кафтан? Блохе? Ха, ха!" И - этого невозможно передать! - с иронией, поражающей, как гром, как проклятие, он ужасающей силы голосом заревел: "Король ей сан министра и с ним звезду даёт, за нею и другие пошли все блохи в ход". Снова - смех, тихий, ядовитый смех, от которого мороз по коже подирает. И снова, негромко, убийственно-иронично: "И са-амой королеве и фрейлинам ея от блох не стало мо-о-очи, не стало и житья". Когда он кончил петь - кончил этим смехом дьявола - публика, - театр был битком набит, - публика растерялась. С минуту - я не преувеличиваю! - все сидели молча и неподвижно, точно на них вылили что-то клейкое, густое, тяжёлое, что придавило их и - задушило. Мещанские рожи - побледнели, всем было страшно. А он - опять пришёл, Шаляпин, и начал петь - "Блоху"! Ну, брат, ты не можешь представить, что это было!
Пока я не услышал его - я не верил в его талант. Ты знаешь - я терпеть не могу оперы, не понимаю музыки. Он не заставил меня измениться в этом отношении, но я пойду его слушать, если даже он целый вечер будет петь только одно "Господи, помилуй!" Уверяю тебя - и эти два слова он так может спеть, что господь - он непременно услышит, если существует, - или сейчас же помилует всех и вся, или превратит землю в пыль, в хлам, - что уж зависит от Шаляпина, от того, что захочет он вложить в два слова.
Лично Шаляпин - простой, милый парень, умница. Всё время он сидел у меня, мы много говорили, и я убедился ещё раз, что не нужно многому учиться для того, чтоб много понимать. Фрак - прыщ на коже демократа, не более. Если человек проходил по жизни своими ногами, если он своими глазами видел миллионы людей, на которых строится жизнь, если тяжёлая лапа жизни хорошо поцарапала ему шкуру - он не испортится, не прокиснет от того, что несколько тысяч мещан улыбнутся ему одобрительно и поднесут венок славы. Он сух - всё мокрое, всё мягкое выдавлено из него, он сух - и, чуть его души коснётся искра идеи, - он вспыхивает огнём желания расплатиться с теми, которые вышвыривали его из вагона среди пустыни, - как это было с Шаляпиным в С[редней] Азии. Он прожил много, - не меньше меня, он видывал виды не хуже, чем я. Огромная, славная фигура! И - свой человек. Ну, ты прости меня, что я так расписался. Пиши почаще, голубчик Владимир. Я посылал тебе четыре письма, а не одно. Но я не удивляюсь. Когда адрес на конверте написан моей рукой - письмо попадает не туда, куда адресовано. Меня травят довольно усердно. Но - меня это мало беспокоит.
А.Пешков