13 [26] сентября 1901, Н. Новгород
Знаете что, дорогой друг? Если б Горький были Вы, а я К.Пятницкий, я бы проклял Вас, изругал, избил и, чтоб никогда более не канителиться с Вами, уехал бы по гроб жизни в Австралию. Серьёзно. Дело в том, что я чувствую себя глубоко виноватым пред Вами, чувствую, что прямо-таки мешаю Вам жить и работать благодаря своей образцовой глупости. Я клянусь Вам страшными клятвами, что после свидания с Вами не давал никому разрешений, но сколько их вообще дал я и кому именно дал - не знаю, не помню. Феофанов! О Феофанов! (Феофанов - немецкий переводчик. Речь идёт о разрешениях переводить произведения М.Горького на немецкий язык – Ред.) «О Катилина! Мерзавец! Когда же, чёрт тебя побери, перестанешь ты, кислый чёрт, злоупотреблять моим терпением?» (перефразировка известного выражения "Доколе, о Катилина!.." из первой речи римского оратора и политического деятеля Цицерона, направленной против Катилины – Ред.) Прилагаю фотографию Феофанова и - чтобы умилостивить Вас - мою вкупе с Шаляпиным. На телеграмму его я ответил: «Право издания «Троих» продано мною фирме Кассирер». (Кассирер - владелец книгоиздательской фирмы в Берлине, с которой М.Горький заключил договор на издание своих произведений – Ред.)
Ух! Теперь он, наверное, пришлёт ещё только одно письмо, в котором излает меня вдребезги, а больше уж не будет писать мне ни на трёх, ни на четырёх листах почтовой бумаги большого формата.
Голубчик, К[онстантин] П[етрович]! Я, ей-богу, не буду больше никогда и никому давать разрешений, поверьте. Говорю серьёзно.
Я за это время был поглощён Шаляпиным, а теперь на всех парах пишу драму ("Мещане" – Ред.). Шаляпин - это нечто огромное, изумительное и - русское. Безоружный, малограмотный сапожник и токарь, он сквозь терния всяких унижений взошёл на вершину горы, весь окурен славой и - остался простецким, душевным парнем. Это - великолепно! Славная фигура! Он дал здесь концерт в пользу народного театра, мы получили с концерта прибыли около 2500 р., и я уж растратил из этой суммы р[ублей] 600. Скверно! Но я вывернусь, ничего.
Вообще я здорово въехал в долги, ибо время стоит - ужасное. Вчера, наприм., является женщина. Маленькая, тумбообразная, некрасивая, пожилая - удивительно симпатичная. Рассказывает: сельская учительница в Рязанской губернии, она ухитрилась влюбиться в сорокалетнего мужика-бобыля, научила его грамоте и т.д. Её выгнали, потому что - явился ребёнок. И вот она явилась сюда с мужем, который может занять только место дворника или сторожа, с крестьянской девушкой, которая поехала с ней «по душе, потому что барыня-то больно уж хороша». Все трое они - удивительно курьёзный народ! Голодные, оборванные, весёлые, они твёрдо уверены, что жизнь им улыбнётся, и «всё пойдёт как по маслу, потому - мы не робим, а работать можем всё, что хошь!» Она, учительница-то, с гимназическим образованием, занималась переводами с французского языка, знает конторское дело и похожа на чугунную бабу, которой сваи бьют. Вообще - жить на этой земле - удивительно интересно! То же говорит и Шаляпин. Он будет хлопотать о допущении меня в Москву, в октябре, куда мне надо быть, чтобы поставить пьесу.
Милый Кон[стантин] Петр[ович]! Я непременно буду просить и умолять Вас приехать в Москву, послушать пьесу в чтении. Мне ужасно хочется, чтобы послушали Вы и Скирмунт (С.А. (1863-1932) - издатель социал-демократической литературы – Ред.), тоже человечек славный, солидный, рабочий. Да, забыл сказать: какого Вы мнения о доме? Напишите, пожалуйста, стоит или не стоит? (в одном из писем Пятницкому Горький писал, что многие советуют ему построить для себя дом в Н.Новгороде – Ред.)
Поссе - чудак. Я писал ему дважды в Берлин, одно письмо явно перехвачено здесь на почте, а другое он должен был получить. Но прислал - не ответ мне, а кислое письмо жене моей, - которая очень кланяется Вам, - и в этом письме чуть-чуть не ругает меня за измену ему. ( категорически отверг – Ред.) Эдакое нелепое чудовище! А мне, скажу по совести, не нравится его неустойчивость: то он рад переводить Гейне, то вдруг - Фихте... Боюсь, что ни того, ни другого не переведёт. И, признаться сказать, я плохо понимаю, зачем Бердяевым, Струве, а ныне и Поссе потребовалось поучать русскую публику старинному теоретическому и мещанскому идеализму Фихте, когда у этой российской публики уже родился практически-демократический идеализм существ, кои чувствуют близость чего-то нового, светлого, оживляющего - близость начала новой жизни в новом веке?
Ох, скупо Вы пишете! Как дела с Шекспиром? Я здоров, как бычья жила. Растягиваюсь по очень большому масштабу, но не трещу и - не бойтесь! - не лопну. Чувствую, что в эту зиму здорово поработаю. А печатать нигде ничего не хочется.
А. Пеш[ков]