4 или 5 [17 или 18] февраля 1901, Н.-Новгород.
С благодарностью извещаю, что получил прекрасную книжку стихов Бунина, коего считаю первым поэтом наших дней.
Знаю, что делаю нечто непростительное, отказываясь от участия в "Сев[ерных] цветах", и не могу даже просить извинения у Вас, и не оправдываюсь. Но, пожалуй, объясню, в чём дело, - времени у меня написать что-либо сносное и раньше не было и теперь нет, теперь - особенно. Вы, Брюсов, наверное, и по "Троим" видите, что писать я - не могу. Настроение у меня - как у злого пса, избитого, посаженного на цепь. Если Вас, сударь, интересуют не одни Ассаргадоновы надписи да Клеопатры [из Ваших стихов] и прочие старые вещи, если Вы любите человека - Вы меня, надо думать, поймете.
Я, видите ли, чувствую, что отдавать студентов в солдаты - мерзость, наглое преступление против свободы личности, идиотская мера обожравшихся властью прохвостов. [см. письмо 135 и письмо 136]
У меня кипит сердце, и я бы был рад плюнуть им в нахальные рожи человеконенавистников, кои будут читать Ваши "Сев[ерные] цветы" и их похваливать, как и меня хвалят.
Это возмутительно и противно до невыразимой злобы на всё - на "цветы" "Скорпионов" и даже на Бунина, которого люблю, но не понимаю - как талант свой, красивый, как матовое серебро, он не отточит в нож и не ткнёт им куда надо?
Вы мне страшно нравитесь, я не знаю Вас, но в лице Вашем есть что-то крепкое, твёрдое, какая-то глубокая мысль и вера.
Вы, мне кажется, могли бы хорошо заступиться за угнетаемого человека, вот что.
Бальмонт! Вам нравится его демонизм в книге сатурналий[, поэме "Художник-дьявол"]
А. П.