ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Лунная ночь. На земле лежат густые, тяжелые тени. На столе в беспорядке набросано много хлеба, огурцов, яиц, стоят бутылки с пивом. Горят свечи в абажурах. Аграфена моет посуду. Ягодин, сидя на стуле с палкой в руке, курит. Слева стоят Татьяна, Надя, Левшин. Все говорят тихо, пониженными голосами и как будто прислушиваясь к чему-то. Общее настроение — тревожного ожидания.
Левшин (Наде). Все человеческое на земле — медью отравлено, барышня милая! Вот отчего скучно душе вашей молодой... Все люди связаны медной копейкой, а вы свободная еще, и нет вам места в людях. На земле каждому человеку копейка звенит: возлюби меня, яко самого себя... А вас это не касается. Птичка не сеет, не жнет.
Ягодин (Аграфене). Левшин и господ учить начал... чудак!
Аграфена. Что ж? Он правду говорит. Немножко правды и господам знать надо.
Надя. Вам очень тяжело жить, Ефимыч?
Левшин. Мне — не очень. У меня детей нет. Баба есть — жена, значит,— а дети все померли.
Надя. Тетя Таня! Почему, когда в доме мертвый, все говорят тихо?..
Татьяна. Я не знаю...
Левшин (с улыбкой). Потому, барышня, что виноваты мы перед покойником, кругом виноваты...
Надя. Но ведь не всегда, Ефимыч, людей... вот так... убивают... При всяком покойнике тихо говорят...
Левшин. Милая,— всех мы убиваем! Которых пулями, которых словами, всех мы убиваем делами нашими. Гоним людей со свету в землю и не видим этого, и не чувствуем... а вот когда бросим человека смерти, тогда и поймем немножко нашу вину перед ним. Станет жалко умершего, стыдно пред ним и страшно в душе... Ведь и нас так же гонят, и мы в могилу приготовлены!..
Надя. Да-а... это страшно!
Левшин. Ничего! Теперь — страшно, а завтра — все пройдет. И опять начнут люди толкаться... Упадет человек, которого затолкают, все замолчат на минутку, сконфузятся... вздохнут — да и опять за старое!.. Опять своим путем... Темнота! А вот вы, барышня, вины своей не чувствуете: вам и покойники не мешают, вы и при них можете громко говорить...
Татьяна. Что нужно сделать, чтобы жить иначе?.. Вы знаете?..
Левшин (таинственно). Копейку надо уничтожитьсхоронить ее надо! Ее не будет,— зачем враждовать, зачем теснить друг друга?
Татьяна. Это — всё?
Левшин. Для начала — хватит!..
Надя (задумчиво). Хорошо...
(Они идут в глубину сада; Левшин — к столу. У палатки появляются генерал. Конь, Пологий.)
Ягодин. Ты, Ефимыч, и на камне сеешь... чудак!
Левшин. А что?
Ягодин. Напрасно стараешься... Разве они поймут? Рабочая душа поймет, а господской это не по недугу...
Левшин. Девчоночка-то хорошая. Мне про нее Митяйка Греков сказывал...
Аграфена. Может, еще выпьете чаю?
Левшин. Это — можно.
(Молчат. Слышен густой голос генерала. Мелькают белые платья Нади и Татьяны.)
Генерал. Или протянуть через дорогу веревку... так, чтобы ее не видно было... идет человек и вдруг — хлоп!
Пологий. Приятно видеть, когда человек падает, ваше превосходительство!
Ягодин. Слышишь?
Левшин. Слышу...
Конь. Сегодня этого нельзя ничего — покойник в доме. При покойнике не шутят.
Генерал. Не учить меня! Когда ты умрешь, я плясать буду!
(К столу идут Татьяна и Надя.)
Левшин. Стар человек!
Аграфена (идет к дому). Уж так он озорничать любит...
Татьяна (садится к столу.) Ефимыч, скажите, вы — социалист?
Татьяна. А вы знаете социалистов? Слышали о них?
Левшин. Слыхали... Знать — не знаем, а слыхали, да!
Татьяна. Вы Синцова знаете? Конторщика?
Левшин. Знаем. Мы всех служащих знаем.
Татьяна. Говорили с ним?
Ягодин (беспокойно). О чем нам говорить? Они — наверху, мы — внизу. Придешь в контору, они нам скажут, что им директор велел... и всё! Вот и знакомство.
Надя. Вы, кажется, боитесь нас, Ефимыч? Вы не бойтесь, нам интересно...
Левшин. Зачем бояться? Мы ничего худого не сделали. Нас вот позвали сюда для охраны порядка,— мы пришли. Там народ, который разозлился, говорит: сожжем завод и всё сожжем, одни угли останутся. Ну, а мы против безобразия. Жечь ничего не надо... зачем жечь? Сами же мы строили, и отцы наши, и деды... и вдруг — жечь!
Татьяна. Вы не думаете ли, что мы расспрашиваем вас с каким-нибудь злым умыслом?
Ягодин. Зачем? Мы зла не желаем!
Левшин. Мы так думаем — что сработано, то свято. Труды людские ценить надо по справедливости, это так, а не жечь. Ну, а народ темен — огонь любит. Обозлились. Покойничек строгонек был с нами, не тем будь помянут! Пистолетом махал... угрожал.
Надя. А дядя? Он — лучше?
Ягодин. Захар Иванович?
Надя. Да! Он — добрый? Или он... тоже обижает вас?
Левшин. Мы этого не говорим...
Ягодин (угрюмо). Для нас все одинаковы. И строгие и добрые...
Левшин (ласково). И строгий — хозяин, и добрый — хозяин. Болезнь людей не разбирает.
Ягодин (скучно). Конечно, Захар Иванович человек с сердцем...
Надя. Значит, лучше Скроботова, да?
Левшин. Дядюшка ваш, барышня, мужчина хороший... Только нам... нам от красоты его не легче.
Татьяна (с досадой). Пойдем, Надя... Они не хотят понять нас... ты видишь!
Надя (тихо). Да...
(Молча идут. Левшин смотрит вслед им, потом на Ягодина; оба улыбаются.)
Ягодин. Вот тянут за душу!
Левшин. Интересно, видишь, им...
Ягодин. А может, думают, и сболтнут чего-нибудь.
Левшин. Барышня-то хорошая... Жаль — богатая!
Ягодин. Матвею-то Николаевичу надо сказать... барыня, мол, расспрашивает...
Левшин. Скажем. И Грекову Митяйке скажем.
Ягодин. Как-то там, а? Должны нам уступить...
Левшин. Уступят. А погодя опять наступят.
Ягодин. На горло нам...
Левшин. А как же?
Ягодин. Да-а... Спать хочется!
Левшин. Потерпи... Вон генерал идет.
(Генерал. Рядом с ним почтительно шагает Пологий, сзади — Конь. Пологий вдруг подхватывает генерала под руку.)
Генерал. Что такое?
Пологий. Ямочка!..
Ягодин. Так точно... Барышня тоже с нами кушали.
Генерал. Ну, что же?.. Охраняете, а?
Ягодин. Так точно... караулим.
Генерал. Молодцы! Скажу про вас губернатору. Вас сколько тут?
Левшин. Двое.
Генерал. Дурак! Я умею считать до двух... Сколько всех?
Ягодин. Человек тридцать.
Генерал. Оружие есть?
Левшин (Ягодину). Тимофей, у тебя где пистолет?
Ягодин. Вот он.
Генерал. Не бери за дуло... черт! Конь, научи болванов, как надо держать оружие в руке. (Левшину.) У тебя есть револьвер?
Левшин. Не-ет, у меня нет!
Генерал. Что же, если мятежники придут, вы будете стрелять?
Левшин. Они не придут, ваше превосходительство... так это они: погорячились, и — прошло.
Генерал. А если придут?
Левшин. Обиделись они очень... по случаю закрытия завода... Некоторые детей имеют...
Генерал. Что ты мне поешь! Я спрашиваю — стрелять будешь?
Левшин. Да мы, ваше превосходительство, готовы... почему же не пострелять? Только не умеем мы. И — не из чего. Из ружей бы... Из пушек.
Генерал. Конь! Иди, научи их... Ступай туда, к реке...
Генерал. Отложить до завтра!
Левшин. А завтра все будет тихо. Завод откроют...
Генерал. Кто откроет?
Левшин. Захар Иванович. Он теперь насчет этого собеседует с рабочими...
Генерал. Черт! Я бы этот завод закрыл навсегда. Не свисти рано утром!..
Ягодин. Попозднее и нам бы лучше.
Генерал. А вас всех — уморить голодом! Не бунтуй!
Левшин. Да мы разве бунтуем?
Генерал. Молчать! Вы чего тут торчите? Вы должны ходить вдоль забора... и если кто полезет — стрелять... Я отвечаю!
Левшин. Идем, Тимофей! Пистолет-то захвати.
Генерал (вслед им). Пистолет!.. Ослы зеленые! Даже оружия не могут правильно назвать...
Пологий. Осмелюсь доложить вашему превосходительству — народ вообще грубый и зверский... Возьму свой случай: имея огород, собственноручно развожу в нем овощи...
Генерал. Да. Это похвально!
Пологий. Работаю по мере свободного времени...
Генерал. Все должны работать!
(Татьяна и Надя.)
Татьяна (издали). Зачем вы так кричите?
Генерал. Меня раздражают. (Пологому.) Ну?
Пологий. Но почти каждую ночь рабочие похищают плоды моих трудов...
Пологий. Именно! Ищу защиты закона, но оный представлен здесь господином становым приставом, личностью, равнодушной к бедствиям населения...
Татьяна (Пологому). Послушайте, зачем вы говорите таким глупым языком?
Пологий (смущен). Я? Извините!.. Но я три года учился в гимназии и ежедневно читаю газету...
Татьяна (улыбаясь). Ах, вот что...
Надя. Вы очень смешной. Пологий!
Пологий. Если это вам приятно, я очень рад! Человек должен быть приятен...
Генерал. Вы рыбу удить любите?
Пологий. Не пробовал, ваше превосходительство!
Генерал (пожимая плечами). Странный ответ.
Татьяна. Чего не пробовали — удить или любить?
Пологий (сконфузился). Первое.
Татьяна. А второе?
Пологий. Второе пробовал.
Татьяна. Вы женаты?
Пологий. Только мечтаю об этом... Но, получая всего двадцать пять рублей в месяц (быстро идут Николай и Клеопатра) — не могу решиться.
Николай (обозлен). Нечто изумительное! Полный хаос!
Клеопатра. Как он смеет? Как он мог!..
Генерал. В чем дело?
Клеопатра (кричит). Ваш племянник — тряпка! Он согласился на все требования бунтовщиков... убийц моего мужа!
Клеопатра. Это глумление над трупом... и надо мной! Открыть завод в то время, когда еще не похоронен человек, которого мерзавцы убили именно за то, что он закрыл завод!
Надя. Но дядя боится, что они всё сожгут...
Клеопатра. Вы ребенок... и должны молчать.
Николай. А речь этого мальчишки!.. Явная проповедь социализма...
Клеопатра. Какой-то конторщик всем распоряжается, дает советы... осмелился сказать, что преступление было вызвано самим покойным!..
Николай (записывая что-то в записную книжку). Этот человек подозрителен,— он слишком умен для конторщика...
Татьяна. Вы говорите о Синцове?
Николай. Именно.
Клеопатра. Я чувствую, что мне как будто плюнули в лицо...
Пологий (Николаю). Позвольте заметить: читая газеты, господин Синцов всегда рассуждает о политике и очень пристрастно относится к властям...
Татьяна (Николаю). Вам это интересно слышать?
Николай (с вызовом). Да, интересно!.. Вы думаете меня смутить?
Татьяна. Я думаю, что господин Пологий лишний здесь...
Пологий (смущенно). Извините... я уйду! (Уходит спешно.)
Клеопатра. Он идет сюда... я не хочу, не могу его видеть! (Быстро уходит.)
Надя. Что такое творится?
Генерал. Я слишком стар для такой канители. Убивают, бунтуют!.. Пригласив меня к себе отдыхать, Захар должен был предвидеть... (Появляется Захар; взволнован, но доволен. Видит Николая, смущенно останавливается, поправляет очки.) Послушай, дорогой племянник... э... ты понимаешь свои поступки?
Захар. Подождите, дядя, минутку... Николай Васильевич!
Николай. Да-с...
искать его...
Николай (сухо). Они могли бы не беспокоиться об этом. Мы найдем убийцу без их помощи.
Захар. Мне кажется, лучше, если они сами... да...Завод мы решили открыть завтра с полудня...
Николай. Кто это — мы?
Захар. Я...
Николай. Ага... Благодарю за сообщение... Однако мне кажется, что после смерти брата его голос переходит ко мне и к его жене, и, если я не ошибаюсь, вы должны были посоветоваться с нами, а не решать вопроса единолично...
Захар. Но я вас приглашал! Синцов ходил за вами... вы отказались...
Николай. Согласитесь, что мне трудно в день смерти брата заниматься делами!
Захар. Но ведь вы были там, на заводе!
Николай. Да, был. Слушал речи... ну, что ж из этого?
Захар. Но поймите — покойный, оказывается, отправил в город телеграмму... он просил солдат. Ответ получен — солдаты придут завтра до полудня...
Генерал. Ага! Солдаты? Вот это так! Солдаты — это не шутка!
Николай. Мера разумная...
Захар. Не знаю! Придут солдаты... настроение рабочих повысится... И бог знает что может случиться, если не открыть завод! Мне кажется, я поступил разумно... возможность кровавого столкновения теперь исчезла...
Николай. У меня иной взгляд... Вы не должны были уступать этим... людям, хотя бы из уважения к памяти убитого...
Захар. Ах, боже мой... Но вы ничего не говорите о возможной трагедии!
Николай. Это меня не касается.
Захар. Ну да... но я-то? Ведь я должен буду жить с рабочими! И если прольется их кровь... Наконец, они могли разбить весь завод?
Николай. В это я не верю.
Генерал. Я тоже!
Николай. Да, осуждаю!
Захар (искренно). Зачем... зачем вражда? Я ведь хочу одного — избежать возможного... я нe хочу крови. Неужели неосуществимо мирное, разумное течение жизни? А вы смотрите на меня с ненавистью, рабочие — с недоверием... Я же хочу добра... только добра!
Генерал. Что такое — добро? Даже не слово, а буква... Глаголь, добро... А делай — дело... Как сказано, а?
Надя (со слезами). Молчи, дед! Дядя... успокойся... он не понимает!.. Ах, Николай Васильевич,— как вы не понимаете? Вы такой умный... почему вы не верите дяде?
Николай. Извините, Захар Иванович, я ухожу. Я не могу вести деловые разговоры с участием детей...
(Идет прочь.)
Захар. Вот видишь, Надя...
Надя (берет его за руку). Это ничего, ничего... Знаешь, главное, чтобы рабочие были довольны... их так много, их больше, чем нас!..
Захар. Подожди... я должен тебе сказать... я очень недоволен тобой, да!
Генерал. Я тоже!
Захар. Ты симпатизируешь рабочим... Это естественно в твои годы, но не надо терять чувства меры, дорогая моя! Вот ты утром привела к столу этого Грекова... я его знаю, он очень развитой парень,— однако тебе не следовало из-за него устраивать тете сцену.
Генерал. Хорошенько ее!
Надя. Но ведь ты не знаешь, как это было...
Захар. Я знаю больше тебя, поверь мне! Народ наш груб, он некультурен... и, если протянуть ему палец, он хватает всю руку...
Татьяна. Как утопающий — соломинку.
Захар. В нем, мой друг, много животной жадности, и его нужно не баловать, а воспитывать... да! Ты, пожалуйста, подумай над этим.
Генерал. А теперь я скажу. Ты обращаешься со мной черт знает как, девчонка! Напоминаю тебе, что ты моей ровесницей будешь лет через сорок... тогда я, может быть, позволю тебе говорить со мной, как с равным. Поняла? Конь!
Конь (за деревьями). Здесь!
Генерал. Где этот... как его, штопор?
Генерал. Этот... как его? Плоский... Ползучий...
Конь. Пологий. Не знаю.
Генерал (идет в палатку). Найди!
(Захар, опустив голову и вытирая платком очки, ходит; Надя задумчиво сидит на стуле; Татьяна стоит, наблюдая.)
Татьяна. Известно, кто убил?
Захар. Они говорят — не знаем, но — найдем... Конечно, они знают. Я думаю... (Оглядываясь, понижает голос.) Это коллективное решение... заговор! Говоря правду, он раздражал их, даже издевался над ними. В нем была этакая болезненная особенность... он любил власть... И вот они... ужасно это, ужасно своей простотой! Убили человека и смотрят такими ясными глазами, как бы совершенно не понимая своего преступления... Так страшно просто!
Татьяна. Говорят, Скроботов хотел стрелять, но кто-то из них вырвал у него револьвер и...
Захар. Это все равно. Убили они... а не он...
Надя. Ты бы сел... а?
Захар. Зачем он вызвал солдат? Они об этом узнали... они всё знают! И это ускорило его смерть. Я, конечно, должен был открыть завод... в противном случае, я надолго испортил бы мои отношения с ними. Теперь такое время, когда к ним необходимо относиться более внимательно и мягко... и кто знает, чем оно может кончиться? В такие эпохи разумный человек должен иметь друзей в массах... (Левшин идет в глубине сцены.) Это кто идет?
Левшин. Это мы ходим... охраняем.
Захар. Что, Ефимыч, убили человека, а теперь вот стали ласковые, смирные, а?
Левшин. Мы, Захар Иванович, всегда такие... смирные.
Захар (внушительно). Да. И смиренно убиваете?.. Кстати, ты, Левшин, что-то там проповедуешь... какое-то новое учение — не нужно денег, не нужно хозяев и прочее... Это простительно... то есть понятно у Льва Толстого, да... Ты бы, мой друг, прекратил это! Из таких разговоров ничего хорошего для тебя не будет.
(Татьяна и Надя идут направо, где звучат голоса Синцова и Якова; из-за деревьев появляется Ягодин.)
Левшин (спокойно). Да я что говорю? Пожил, подумал, ну и говорю...
Захар. Хозяева — не звери, вот что надо понимать... Ты знаешь — я не злой человек, я всегда готов помочь вам, я желаю добра...
Левшин (вздохнув). Кто себе зла желает?
Захар. Ты пойми — я вам, вам хочу добра!
Захар (посмотрев на него). Нет, ты ошибаешься. Вы не понимаете. Странные вы люди! То — звери, то — дети...
(Идет прочь. Левшин, опираясь руками на палку, смотрит вслед ему.)
Ягодин. Опять проповедь читал?
Левшин. Китаец... Совсем китаец... Что говорит? Ничего, кроме себя, не может понять...
Ягодин. Добра, говорит, хочу...
Левшин. Вот, вот!
Ягодин. Идем, а то вон они!..
(Идут в глубину сцены. Справа Татьяна, Надя, Яков, Синцов.)
Надя. Кружимся мы все, ходим... точно во сне.
Татьяна. Хотите закусить, Матвей Николаевич?
Синцов. Дайте лучше стакан чаю... Я сегодня говорил, говорил... даже горло болит.
Надя. Вы ничего не бойтесь?
Синцов (садясь за стол). Я? Ничего!
Надя. А мне страшно!.. Вдруг все как-то спуталось, и я уж и не понимаю... где хорошие люди, где — дурные?
Синцов (улыбаясь). Распутается. Вы только не бойтесь думать... думайте бесстрашно, до конца!.. Вообще — бояться нечего.
Татьяна. Вы полагаете — все успокоилось?
Синцов. Да. Рабочие редко побеждают, и даже маленькие победы дают им большое удовлетворение.
Надя. Вы их любите?
Синцов. Это не то слово. Я с ними долго жил, знаю их, вижу их силу... верю в их разум...
Синцов. И в это.
Надя. Будущее... Вот чего я не могу себе представить.
Татьяна (усмехаясь). Они очень хитрые, эти ваши пролетарии! Мы с Надей пробовали говорить с ними... вышло глупо...
Надя. Обидно даже. Старик говорил так, точно мы обе — какие-то нехорошие люди... шпионы, что ли! Тут есть другой... Греков... он иначе смотрит на людей. А старик все улыбается... И — так, точно ему жалко нас, точно мы бальные!..
Татьяна. Не пей ты так много, Яков! Неприятно смотреть.
Яков. Что ж мне делать?
Синцов. Разве уж нечего?
Яков. Питаю отвращение... непобедимое отвращение к деловитости и к делам. Я, видите ли, человек третьей группы...
Синцов. Как?
Яков. Так уж! Люди делятся на три группы: одни — всю жизнь работают, другие — копят деньги, а третьи — не хотят работать для хлеба,— это же бессмысленно! — и не могут копить денег — это и глупо и неловко как-то. Так вот я — из третьей группы. К ней принадлежат все лентяи, бродяги, монахи, нищие и другие приживалы мира сего.
Надя. Скучно ты говоришь, дядя! И совсем ты не такой, а просто — ты добрый, мягкий.
Яков. То есть никуда не гожусь. Я это понял еще в школе. Люди уже в юности делятся на три группы...
Татьяна. Надя верно сказала: это скучно, Яков...
Яков. Согласен. Матвей Николаевич, как вы думаете, жизнь имеет лицо?
Синцов. Может быть...
Яков. Имеет. Оно всегда — молодое. Не так давно жизнь смотрела на меня равнодушно, а теперь смотрит строго и спрашивает... спрашивает: «Вы кто такой? Вы куда идете, а?» (Он испуган чем-то, хочет улыбнуться, но губы у него дрожат, не слушаются, лицо искажает жалкая гримаса.)
Татьяна. Ты оставь это, пожалуйста, Яков!.. Вон прокурор гуляет... мне бы не хотелось, чтобы ты при нем говорил.
Яков. Хорошо.
Надя (тихо). Все чего-то ждут... и боятся. Почему мне запрещают знакомиться с рабочими? Это глупо!
Татьяна. Пожалуйста.
(Несколько секунд все сидят молча. Николай стоит, размешивая ложкой чай.)
Надя. Я хотела бы понять, почему рабочие не верят дяде, и вообще...
Николай (угрюмо). Они верят только тем, которые обращаются к ним с речами на тему «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»... В это они верят!
Надя (поводя плечами, тихо). Когда я слышу эти слова... этот всемирный созыв... мне кажется, что все мы на земле — лишние...
Николай (возбуждаясь). Конечно! Так должен себя чувствовать каждый культурный человек... И скоро, я уверен, на земле раздастся другой клич: «Культурные люди всех стран, соединяйтесь!» Пора кричать это, пора! Идет варвар, чтобы растоптать плоды тысячелетних трудов человечества. Он идет, движимый жадностью...
Яков. А душа у него в животе, в голодном животе... Картина, возбуждающая жажду. (Наливает себе пива.)
Николай. Идет толпа, движимая жадностью, организованная единством своего желания — жрать!
Татьяна (задумчиво). Толпа... Всюду толпа: в театре, в церкви...
Николай. Что могут внести с собой эти люди? Ничего, кроме разрушения... И, заметьте, у нас это разрушение будет ужаснее, чем где-либо...
Татьяна. Когда я слышу о рабочих как о передовых людях, мне это странно! Это далеко от моего понимания...
Николай. А вы, господин Синцов... вы, конечно, не согласны с нами?..
Синцов (спокойно). Нет.
Надя. Помнишь, тетя Таня, старик говорил о копейке? Это ужасно просто.
Николай. Почему же вы не согласны, господин Синцов?
Синцов. Иначе думаю.
Николай. Вполне резонный ответ! Но, быть может, вы поделитесь с нами вашими взглядами?
Синцов. Нет, мне не хочется.
Николай. Крайне сожалею! Утешаюсь надеждой, что, когда, мы встретимся с вами еще раз, ваше настроение изменится. Яков Иванович, если можно, я попрошу вас... проводите меня! Я до такой степени расстроил нервы...
Татьяна. Этот прокурор — противная фигура. Мне неприятно соглашаться с ним.
Надя (встала). Почему же ты соглашаешься?
Синцов (усмехаясь). Почему, Татьяна Павловна?
Татьяна. Я сама чувствую так же...
Синцов (Татьяне). Вы думаете так, но чувствуете иначе, чем он. Вы хотите понять, он об этом не заботится... ему понимать не нужно!
Татьяна. Вероятно, он очень жесток.
Синцов. Да. Там, в городе, он ведет политические дела и отвратительно относится к арестованным.
Татьяна. Кстати, он что-то записывал себе в книжку о вас.
Синцов (с улыбкой). Вероятно, записывал. Беседует с Пологим... вообще — работает!.. Татьяна Павловна, у меня к вам есть просьба...
Татьяна. Пожалуйста... поверьте, если я могу, я сделаю с удовольствием!
Синцов. Спасибо. Вероятно, вызваны жандармы...
Татьяна. Да, вызваны.
Синцов. Значит, будут обыски... Вы не поможете мне кое-что спрятать?
Татьяна. Вы думаете, у вас будет обыск?
Синцов. Наверное.
Татьяна. И могут арестовать?
Синцов. Не думаю. За что?.. Говорил речи? Но Захар Иванович знает, что я в этих речах призывал рабочих к порядку...
Татьяна. А в прошлом у вас... ничего?
Синцов. У меня нет прошлого... Так вот, поможете вы мне? Я не беспокоил бы вас... но я думаю, что все, кто мог бы спрятать эти вещи, завтра будут обысканы.
Татьяна (смущена). Я буду говорить открыто... Мое положение в доме не позволяет мне смотреть на комнату, отведенную мне, как на мою...
Синцов. Не можете, значит? Ну что ж...
Татьяна. Не обижайтесь на меня!
Синцов. О, нет! Ваш отказ понятен...
Татьяна. Но подождите, я поговорю с Надей...
(Идет. Синцов барабанит пальцами по столу, глядя вслед ей. Слышны осторожные шаги.)
Синцов (тихо). Кто это?
Греков. Я. Вы одни?
Синцов. Да. Там ходят люди... Что на заводе?
Греков (усмехаясь). Вы знаете, они решили найти стрелявшего. Теперь там производят следствие. Некоторые кричат: «Социалисты убили!» Вообще запела шкура свою скверную песню.
Синцов. Вы знаете — кто?
Греков. Акимов.
Синцов. Неужели? Эх... не ожидал! Такой славный, разумный парень...
Греков. Горяч он. Хочет заявить... У него жена, ребенок... ждут другого... Сейчас я говорил с Левшиным. Он, конечно, сочиняет фантазии: надо, говорит, подменить Акимова кем-нибудь помельче...
Синцов. Чудак... Но как это досадно! (Пауза.) Вот что, Греков, зарывайте все в землю... Спрятать негде.
Греков. Я нашел место. Телеграфист согласился всё взять. Вам бы, Матвей Николаевич, уйти отсюда!
Синцов. Нет, я не уйду.
Греков. Арестуют вас.
Синцов. Ну что ж! А если я уйду — это произведет скверное впечатление на рабочих.
Синцов. Чепуха. А вот Акимова жалко.
Греков. Да. И ничем не поможешь! Хочет заявить... А смешно на вас смотреть в роли начальника охраны хозяйской собственности!
Синцов (улыбаясь). Что поделаешь? Команда моя, кажется, спит?
Греков. Нет. Собрались кучками, рассуждают. Хорошая ночь!
Синцов. Я бы тоже ушел отсюда... да вот жду... Вас, наверное, тоже арестуют.
Греков. Посидим! Иду. (Уходит.)
Синцов. До свидания. (Татьяна идет.) Не трудитесь, Татьяна Павловна, все устроилось. До свидания!
Татьяна. Мне, право, очень грустно...
Синцов. Доброй ночи!
(Уходит. Татьяна тихо шагает, глядя на носки своих туфель. Идет Яков.)
Яков. Почему ты не идешь спать?
Татьяна. Не хочу. Я думаю уехать отсюда...
Яков. Да. А вот мне — некуда ехать... я проехал уже мимо всех континентов и островов.
Татьяна. Здесь тяжело. Все качается и странно кружит голову. Приходится лгать, а я этого не люблю.
Яков. Гм... Ты этого не любишь... к сожалению, для меня... к сожалению...
Татьяна (говорит сама себе). Но сейчас — я солгала. Надя, конечно, согласилась бы спрятать эти вещи... но я не имею права толкать ее на такую дорогу.
Яков. О ком ты говоришь?
Татьяна. Я? Так это... Странно все... еще недавно жизнь была ясна, желания определенны...
Яков (тихо). Талантливые пьяницы, красивые бездельники и прочие веселых специальностей люди, увы, перестали обращать на себя внимание!.. Пока мы стояли вне скучной суеты — нами любовались... Но суета становится все более драматической… Кто-то кричит: эй, комики и забавники, прочь со сцены!.. Но сцена — это уже твоя область, Таня!
молча говорят: «Мы это знаем. Это старо и скучно!» Я чувствую себя слабой, безоружной перед ними... я не могу взять их, не могу возбудить!.. Я хочу дрожать от страха, от радости, я хочу говорить слова, полные огня, страсти, гнева... слова, острые, как ножи, горящие, точно факелы... я хочу бросить их людям множество, бросить щедро, страшно!.. Пусть люди вспыхнут, закричат, бросятся бежать... Но таких слов — нет. Я останавливаю их и снова бросаю им слова, прекрасные, как цветы, полные надежды, радости, любви!.. Все плачут... и я тоже... такими хорошими слезами плачу!.. Мне аплодируют, цветы меня душат... меня несут на руках... На минуту я владыка людей... в этой минуте жизнь... вся жизнь в одной минуте! Но — живых слов нет.
Яков. Мы все умеем жить только минутами...
Татьяна. Все лучшее всегда в одной минуте. Как хочется других людей — более отзывчивых — другой жизни, не такой суетливой... жизни, в которой искусство было бы всегда необходимо... всем и всегда! Чтобы я не была лишней... (Яков смотрит во тьму, широко открыв глаза.) Зачем ты так пьешь? Это убило тебя... Ты был красив...
Яков. Оставь...
Татьяна. Ты чувствуешь, как мне тяжело?
Яков (с ужасом). Как бы я ни был пьян — я все понимаю... вот несчастье! Мозг с проклятой настойчивостью работает, работает... всегда! И передо мною — морда, широкая, неумытая морда с огромными глазами, которые спрашивают: «Ну?» Понимаешь, она спрашивает только одно слово: «Ну?»
Полина (бежит). Таня!.. Таня, прошу тебя, иди туда... Эта Клеопатра... она сошла с ума! Она всех оскорбляет... Ты, может быть, успокоишь ее.
Татьяна (тоскливо). Ах, да отстаньте вы от меня с вашими дрязгами! Съешьте скорее друг друга, но не мечитесь, не путайтесь под ногами у людей!
Полина (испугалась). Таня!.. Что ты? Что с тобой?
Татьяна. Что вам нужно? Чего вы хотите?
Полина. Да ты посмотри на нее... она идет сюда!
Захар (его еще не видно). Я вас прошу — замолчите, наконец.
Клеопатра (так же). Вы... это вы должны молчать передо мной!..
Полина. Она будет кричать здесь... тут ходят мужики... это ужасно! Таня, я прошу тебя...
Захар (идет). Послушайте... я, кажется, с ума сойду!
Клеопатра (идет за ним). Вы от меня не убежите, я вас заставлю выслушать меня!.. А, вы заигрывали с рабочими, вам нужно их уважение, и вы бросаете им жизнь человека, точно кусок мяса злым собакам! Вы гуманисты за чужой счет, за счет чужой крови!
Захар. Что она говорит
Яков (Татьяне). Ты ушла бы. (Уходит.)
Полина. Сударыня! Мы порядочные люди и не можем позволить кричать на нас женщине с такой репутацией...
Захар (испуганно). Молчи, Полина... ради бога!
Татьяна. Клеопатра Петровна!.. Довольно!
Клеопатра. Я не говорю с вами, нет! Вы здесь лишняя, это не ваше дело!.. Мой муж был честный человек... прямой и честный... Он знал народ лучше вас... Он не болтал, как вы... А вы вашими подлыми глупостями предали, убили его!
Татьяна (Полине и Захару). Да уйдите вы!
Клеопатра. Я сама уйду!.. Вы ненавистны мне... все ненавистны! (Уходит.)
Захар. Вот бешеная баба... а?
Полина (со слезами). Нужно бросить все... нужно уехать! Так оскорблять людей...
Захар. И почему она так?.. Если бы она любила мужа, жила с ним в мире... А то меняет каждый год по два любовника... и в то же время — кричит!
Полина. Нужно продать завод!
Захар (с досадой). Бросить, продать... это не так, не то! Надо подумать... хорошенько подумать!.. Вот я сейчас говорил с Николаем Васильевичем... эта баба ворвалась и помешала нам...
Полина. Он ненавидит нас, Николай Васильевич... он зол!
Захар (успокаиваясь). Он слишком озлоблен и потрясен, но он умный человек, и у него нет причины ненавидеть нас. Его связывают со мной теперь, после смерти Михаила, вполне реальные интересы... да!
Полина. Я ему не верю, я боюсь его... он тебя обманет!
Захар. Ах, Полина, это все пустяки!.. Он очень разумно судит... да! Дело в том, что в моих отношениях с рабочими я выбрал шаткую позицию... в этом надо сознаться. Вечером, когда я говорил с ними... о, Полина, эти люди слишком враждебно настроены...
Полина. Я говорила тебе... говорила! Они всегда — враги! (Татьяна идет прочь и тихо смеется. Полина глядит на нее и, нарочно повышая голос, продолжает.) Нам все враги! Все завидуют... и потому бросаются на нас!..
Захар (быстро ходит). Ну, да... отчасти так, конечно! Николай Васильевич говорит: не борьба классов, а борьба рас — белой и черной!.. Это, разумеется, грубо, это натяжка... но если подумать, что мы, культурные люди, мы создали науки, искусства и прочее... Равенство... физиологическое равенство... гм... Хорошо. Но сначала — будьте людьми, приобщитесь культуре... потом будем говорить о равенстве!..
Полина (вслушиваясь). Это новое у тебя...
Захар. Это схематично, недодумано... Надо понять себя, вот в чем дело!
Полина (берет его за руку). Ты слишком мягок, мой друг, вот отчего тебе так трудно!
Захар. Мы мало знаем и часто удивляемся... Вот, например, Синцов — он удивил меня, расположил меня к себе... такая простота, такая ясная логика!.. Оказывается, он социалист, вот откуда простота и логика!..
Захар (идет за ней). И еще один рабочий, Греков... ужасно заносчив! Сейчас нам с Николаем Васильевичем вспомнилась его речь... Мальчишка... но так говорит... с таким нахальством...
(Ушли. Тишина, Где-то поют песню. Потом раздаются тихие голоса. Появляются Ягодин, Левшин и Рябцов, молодой парень. Он часто встряхивает головой; лицо добродушное, круглое. Все трое останавливаются у деревьев.)
Левшин (тихо, таинственно). Тут, Пашок, дело товарищеское.
Рябцов. Знаю я...
Левшин. Дело общее, человеческое... Теперь, брат, всякая хорошая душа большую цену имеет. Поднимается народ разумом, слушает, читает, думает... Люди, которые кое-что поняли,— дороги…
Ягодин. Это верно, Пашок...
Рябцов. Знаю... Чего же? Я пойду.
Левшин. Зря никуда идти не надо,— надо понять... Ты молодой, а это — каторга...
Рябцов. Ничего. Я убегу...
Ягодин. Может, и не каторга!.. Для каторги тебе, Пашок, года не вышли...
Левшин. Будем говорить — каторга! В этом деле страшнее — лучше. Ежели человек и каторги не боится, значит, решил твердо!
Рябцов. Я решил.
Ягодин. Погоди. Подумай...
Рябцов. Чего же думать? Убили, так кто-нибудь должен терпеть за это...
Рябцов. Да ведь я ничего не говорю. Хоть молодой, а я понимаю — нам надо цепью... крепче друг за друга...
Левшин (вздохнув). Верно.
Ягодин (улыбаясь). Соединимся, окружим, тиснем — и готово.
Рябцов. Ладно. Чего же? Я один, мне и следует. Только противно, что за такую кровь...
Рябцов. Нет, я про то, что человек он был ненавистный... Злой очень...
Левшин. Злого и убить. Добрый сам помрет, он людям не помеха.
Рябцов. Ну, всё?
Ягодин. Всё, Пашок! Так, значит, завтра утром скажешь?
Левшин. Нет, ты лучше завтра скажи! Ночь, как мать, она добрая советчица...
Рябцов. Ну, ладно... Я пойду теперь.
Левшин. С богом!
Ягодин. Иди, брат, иди твердо...
Левшин (тихо). Хороший народ расти начал, Тимофей!
Ягодин. По погоде и... урожай!
Левшин. Этак-то пойдет, выправимся мы.
Ягодин (грустно). Жалко парня-то...
Ягодин. Да...
Левшин. Ты... Молчи уж!.. Эх, напрасно Андрей курок спустил! Что сделаешь убийством? Ничего не сделаешь! Одного пса убить — хозяину другого купить... вот и вся сказка!..
Ягодин (грустно). Сколько нашего брата погибает...
Левшин. Идем, караульный, хозяйское добро сторожить! (Идут.) О, господи!..
Левшин. Тяжело! Скорее бы распутать жизнь-то!
Занавес