Кранихфельд - Горькому
[Петербург. 4/17 июня 1912 г.]
Дорогой Алексей Максимович!
Боюсь, что Вас не удивит чрезвычайная медлительность, с какою я собрался наконец в июне ответить на Ваше январское письмо. "Так именно и должны были поступить эти неуклюжие, пассивные, ленивые люди",-- равнодушно скажете Вы, припомнив эпитеты, которыми Вы так щедро наградили в январском письме меня и моих редакционных товарищей. Я, однако, не склонен объяснять свое молчание ленью. Правда, вину свою перед Вами я сознаю, и все это время я был неустанно угрызаем и собственной совестью и упреками Марии Карловны, корившими меня за ежедневное откладывание ответного письма. И все-таки я со дня на день откладывал. Мне казалось необходимым ответить Вам по всем предъявленным и даже не предъявленным Вами обвинительным пунктам с такою обстоятельностью, для которой у меня просто не хватало досуга. Мне казалось необходимым показать Вам ясно и убедительно, что мы не только выполняем по инерции механическую редакционную работу, но много и упорно думаем над ней; что относимся мы к своей работе вовсе не "холодно, лениво и небрежно", как полагаете Вы, но что мы все время волнуемся, бывает, что и до слез волнуемся, сознавая недостатки журнала и свое бессилие помочь ему. Те недостатки, которые перечисляете Вы, мы видим и сами; наш опыт указывает нам и на многие другие недостатки; он же подсказывает нам и некоторые существенные нововведения, которые были бы полезны для журнала... Но финансовое положение журнала сейчас таково, что о реформах думать не приходится,-- было бы как и с чем выпустить очередную книжку...
не сомневаюсь в Вашем доброжелательстве и поэтому не только не обижаюсь за Ваши нотации, но принимаю их с большой и искренней благодарностью. Смущает меня только одно, а именно: Ваше сочувствие не журналу (в данном случае "Совр[еменному] миру"), а журналам, из которых кое-кто уже проявил себя. Мне приходилось видеть некоторые Ваши письма, в которых Вы с чувством удовлетворенности говорили о не родившихся тогда еще, а только зарождающихся журналах ("Современнике" и "Заветах"): молва приписывает Вам в появлении этих журналов значительную или, во всяком случае, акушерскую роль. Я с большим интересом ожидал увидеть эти журналы, предполагая, что они внесут в нашу журналистику нечто новое, небывалое, но ошибся. "Современник", заполнявшийся Амфитеатровым, а теперь занявший промежуточное положение между "Совр. миром" и "Русской мыслью"1, ничего нового не внес в русскую журналистику. Чернова-Вечева мы встречали в разных комбинациях (с Амфитеатровым в "Современнике" в том числе), и новая его комбинация с Ропшиным из "Русской мысли", с Буниным и Блоком в "Заветах" не сулит нам опять-таки ничего нового 2. Любопытно, что журналы в России подлежат какому-то суровому ограничительному (и в смысле читателей и в смысле писателей) закону. Вот появляются слухи о новом журнале. Что это значит? Это значит, что для кочевого русского писателя и русского читателя явилась возможность переменить от скуки место: часть Бунина (беру это имя в нарицат. смысле; можно заменить Горьким, Сергеевым-Ценским и т. д.), а с ним вместе и часть читателя перекочевывает на новое место. Я не знаю, кто от этого выигрывает,-- во всяком случае не русский читатель, которому под разными названиями подносят те же блюда, но только в новых или даже только слегка измененных комбинациях. Русская журналистика топчется на одном и том же месте, потому что тон новых журналов продолжает оставаться до зевоты повторением старых. И проигрывают лишь старые журналы, от которых отходит некоторая часть старых подписчиков; проигрывает и читатель (читатель журналов "вообще"), ибо перебеги (хотя бы и временные) подписчиков лишают старые журналы возможности планомерного развития.
Вот и "Совр. мир" застыл и увяз и, несмотря на большой опыт (говорю без всякой похвальбы) его редакции, не сдвинется с места, если только не найдется новый значительный (по сумме) пайщик или не вывезет кривая.
Откровенность за откровенность: при всем Вашем доброжелательстве к журналам вообще и к "Совр. миру" в частности, Вы относитесь к этому последнему несколько пристрастно и виноватите его иногда без всякой вины. Так, напр., Вы очень сердито нападаете на журнал за рецензию об Экоуте, где будто бы обнаружено "полное равнодушие к русскому языку". А между тем если Вы потрудитесь до конца прочитать рецензию об этой книге ("Совр. мир", 1911, декабрь), то Вы увидите, что рецензент безобразным, безграмотным переводом Экоута. Это, как Вы сами можете убедиться, ничем не вызванное с нашей стороны обвинение Вами редакции в непростительном равнодушии к русскому языку показалось мне тогда же очень характерным. Пока Вы говорили в общих выражениях о том, что то,-- дескать, у Вас плохо, того-то не хватает, на это обратите внимания и т. д., я читал и, могу сказать, умилялся: меня трогало сознание, что вот, мол, какого милого и внимательного читателя имеем мы в лице М. Горького. Сидит он на о. Капри, много пишет сам, еще больше читает, потому что отовсюду к нему стекаются массы печатного и рукописного материала, а вот подите же, - разглядел кое-какие из наших недостатков, и не только разглядел, а дал себе труд указать их нам. Но, когда я дошел до Экоута, т. е. до единственного обвинительного пункта, на котором Вы останавливаетесь подробно и с цитатами сердито вразумляете нас, я так и ахнул: в Ваших благожелательных упреках я почувствовал ноту предубеждения, с которым спорить трудно. Вы просто предрешили, что журнал плох, что он Вам многими сторонами не нравится, и тогда Вы занялись созданием новых журналов. Однако я уверен, что теперь Вас не удовлетворяют и эти новые журналы, слишком уж поспешили они облечься в старый журнальный костюм, тот самый, от которого мы, старые журналисты, охотно, при первом же представившемся нам случае, освободимся, ибо нас он жмет и теснит. А пока что мы поневоле носим те старые одежды, которые добровольно надели на себя новые наши собратья.
у нас и нам понравилась. Вот и теперь, рискуя навлечь на себя Ваше справедливое неудовольствие, мы попридерживаем в портфеле Ваши прелестные "Русские сказки", рассчитывая, при Вашем снисходительном попустительстве, дотянуть их до осени. Конечно, если Вы потребуете, чтобы они были напечатаны в ближайшей же книжке, мы это выполним, но в интересах журнала нам было бы желательнее использовать в летних книжках залежавшийся материал иной ценности. Надеюсь, что Вы снизойдете к интересам журнала, и что, во всяком случае, задержка "Сказок" не удержит Вас от присылки осенью обещанных Вами "Воплей провинциала" 3.
Итак, я подхожу к концу своего письма. Собственно и это - не письмо, а только схема, по которой я хотел и должен был отвечать Вам,-- и даже не схема, а только часть ее, потому что и в схеме много пропущено мною. Так, пропущено очень важное соображение о современном читателе (я имею в виду специфического журнального читателя), который смотрят на нас со стороны и что-то об нас думает, чего-то от нас требует. Быть может, он думает о чем-то совсем для нас недостижимом и загадочном. А может быть, мы и проникли в его думы и готовы угодить ему, да за малым у нас остановка: денег у нас нет, и не найдем мы человека, который готов был бы раскинуть своей мошной и помочь нам в задуманных нами реформах.
Таковы-то дела наши и делишки!
Примечания
1 "Русская мысль" -- ежемесячный научный, литературный и политический журнал, выходил в Петербурге с 1880 по 1918 г. После 1905 г. - орган кадетской партии. См.: "Русская мысль" // Русская литература и журналистика начала XX в. 1905--1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1984.
2 "Современнике". После разрыва с Амфитеатровым в конце 1911 г. вел переговоры с Горьким о создании нового журнала, в 1912 г. стал сотрудничать в журн. "Заветы". См.: Г--Ч, Г--Ив-Р.
3 "Вопли провинциала" - возможно, речь идет о статье по поводу современных литературных нравов, обещанной Горьким Иорданским. См. п. 11, 12, 13.