Амфитеатров - Горькому
Fezzano. 1911. IX. 23
Дорогой Алексей Максимович!
Если бы я имел в виду Шаляпина, то Шаляпину и написал бы. Письмо адресовано к Вам - следовательно, для Вас оно и писано. Переговариваться с кем-либо через чужие плечи не в моих правилах. Размежевывать в себе области публициста и человека я тоже не привык и совершенно не знаю, как это может уживаться, что вот в Иксе публицист - одно, а человек - другое. И если человек и публицист оказываются чем-то разным и способным разно мыслить и говорить и писать, то уж и не знаю, право, как Вы определяете публициста, что ж это за существо.
Впервые слышу от Вас, что мое письмо к Шаляпину Вас огорчило. И в письмах того времени, и в устных разговорах Вы говорили совсем не то.
Если надо касаться личных примеров и, следовательно, говорить за себя, то скажу, со всем отвращением к этому занятию, что к обвинению, по моему глубокому убеждению, могут быть только три отношения, которые все три мне и случалось применять в жизни своей. Ибо это Вы напрасно, хотя и любезно, говорите, что меня обвиняли только несправедливо. Бывали и справедливые обвинения, за которые я в свое время и отбывал свою заслуженную и иногда мучительную нравственную кару. Три отношения эти:
1) Если ты чувствуешь себя виноватым, смой с себя вину, какою бы тяжелою житейскою ценою тебе это не досталось.
2) Если ты чувствуешь себя невиноватым, но уважаешь среду, которая тебя обвиняет, протестуй гласно, требуй суда и оправдания, публичной реабилитации, опять-таки не справляясь с практическими удобствами и неудобствами, которыми это будет осложнено.
3) Если чувствуешь себя невиновным и не уважаешь среду, которая тебя обвиняет, то делай свое дело, как делал, и не обращай внимания на обвинение.
Шаляпина я не вижу ни на одном из этих прямых ходов, но очень много вижу на задних кривых ходах, направленных к тому, чтобы утерянную невинность возвратить и капитал сохранить. Таково опубликованное письмо его к Волькенштейну1 с лживыми словами, будто я его грубо обругал, рассчитанными на то, что в русских газетах нельзя поместить опровержения, что обругал я не его, а Николая II. Таков и предсезонный визит его сейчас к Вам. Девять месяцев прошло с его коленопреклонения, и за этот срок он не сделал ни одного прямого шага к своей реабилитации, а все только испытывал "психологические средства" к продолжению двуручничества. Я в число таких средств попадать не имею ни малейшего желания.
Вы защищаете Шаляпина в том, в чем я его никогда и не обвинял (телеграмма Союзу русского народа, интервью какие-то). О первой я, как только узнал, сказал при всех, что это враки и быть этого не может, ибо Шаляпин не дурак. Интервью его - такая сбивчивая штука, что я о них отказываюсь судить и просто исключаю их из этого дела. Во всяком случае, прямого опровержения этих интервью Шаляпиным тоже сделано не было. Что же касается интервью в "Matin"2, то редакция, предвидя манеру интервьюируемого отрекаться от своих слов, взяла его от Шаляпина в письменной форме, о чем и предупредила своих читателей. Да, повторяю, все это для меня нисколько не важно.
Не важно даже и то, кто видел коленопреклонение, кто не видел (NB. Вы не находите, что в подобном случае стать на коленки в уголке еще некрасивее, чем на авансцене?). Важно одно: официально было возвещено urbi et orbi {городу и миру (лат.).}, что Ф. И. Шаляпин, друг Горького и русской революции, "человек из народа", публично стал на колени пред Николаем II, убийцею и палачом своего народа, и пел ему гимн. На это официальное оповещение Шаляпин не ответил и не отвечает единственно так, как оно заслуживало: уходом из царской музыкальной дворни в свободное художество или хоть резким заграничным протестом против унижения, которому его в числе этой дворни подвергли. Когда будет сделано что-либо такое, тогда я тоже, как и Вы, почту его "парнем честным". Покуда же считаю только парнем, весьма соблюдающим свои выгоды и при кошачьей блудливости заячьи трусливым. И не обижайте уж так русскую публику: Шаляпин выше ее физическим ростом и талантом, но не душою 3.
Это я пишу Вам, конечно, тоже не для того, чтобы убеждать Вас, а для того, что есть вопросы, которые между людьми в таких хороших отношениях, как мы с Вами, должны быть выяснены до конца. Я думал, что достиг этого в прошлом письме, но из Вашего ответа вижу, что ошибся.
К нам входит Серошевский4.
На книгу обращу внимание.
Добролюбовым у нас завален ноябрь5.
До свиданья. Желаю Вам всего хорошего.
Ваш А. А.
Извините, что второе письмо переписываю на машинке. Когда я волнуюсь, то рука пишет вместо букв черт знает что.
Примечания
1 Свои возражения Шаляпину на его п. М. Ф. Волькенштейну (А - Г, п. от 26 янв. 1911 г., прим. 2) Амфитеатров направил в редакции газет "Одесские новости" и "Биржевые ведомости" (ЦГАЛИ, ф. 34).
2 В интервью, напечатанном в "Le Matin", Шаляпин, судя по сообщениям русских газет, сказал, в частности, о том, что эпизод в Мариинском театре 6 января 1911 г. произошел "не по собственному импульсу, а что об этом его просили хористы, готовившиеся возбудить ходатайство об улучшении их участи" (Голос Москвы. 1911. No 36. 15/28 февр.).
Позднее, 1 февраля 1912 г., Шаляпин писал Горькому: "... ведь я, если и оправдывался, так довольно-таки пошло, написав письмо в "Matin"" (Шаляпин. Т. I. С. 343).
3 Горький писал Е. П. Пешковой 5 октября: "И ты - права, сказав, что перепиской я ничего не добьюсь от Амфитеатрова, так и вышло. Он - столь свирепо радикальничает в своих письмах, что мне даже неловко было читать их, очень уж "молодо", "прямолинейно" и - напоказ. В нем, к сожалению, весьма развит этот "наклон души" - действовать напоказ <...> Лично он - А. В. - все-таки, конечно, по-прежнему нравится мне, и мое к нему отношение инцидент не изменил..." (Арх. Г. Т. IX. С. 123).
4 Вацлав Серошевский
5 См.: А--Г, п. от 10 октября 1911 г., прим. 5.