Амфитеатров - Горькому
[Fezzano. 4 декабря 1910 г.]
1910. ХI {Видимо, описка - должно быть XII.} 4
Написал в Петербург, чтобы сняли и "постоянного".
Относительно праздничности объявления Вы совершенно превратно понимаете, господине! Не думаю, чтобы за последнее десятилетие Вы нашли в русской журналистике объявление, которое, без крика и зазывательства, отметило бы только пять постоянных и действительных своих сотрудников. Относительного жирного шрифта - что поделаешь? Объявлений много, и надо, чтобы читатель газет видел Вас, меня, другого, третьего. Когда "Знание" печатает свои объявления, его шрифты еще жирнее. Это Вы мне, будучи не в духе, написали.
Что касается траура, я того мнения, что горе горем, а дело делом, и из-за смерти большого русского писателя нет никакого основания задерживать объявление о журнале, который собирается сделать тоже немаленькое русское литературное дело.
Относительно Алексея Толстого Вы правы: тон взят высокий, но я вообще имею эту манеру: когда вижу настоящую надежду, скорее перехвалить, чем недохвалить. Это обязывает. Время критики разжалования и снимания эполет, если придет, то никогда не опоздает. А когда талант начинает и не слышит счужа яркого привета, горько ему и темно. Всегда я в таких случаях вспоминаю свою литературную молодость, и хочется мне, чтобы сменникам было светлее и легче и видели они большую к себе любовь. К тому же этот Алексей Толстой уж очень потрафил на меня, изобразив во весь рост дворянское гадючье гнездо - сословие, к которому питаю искреннейшее отвращение.
Шмелев Ваш очень плох1. Подражатель ничтожного типа, размазывающий то щедринского Гришку-портного2 ("Гражданин Уклейкин"), то Ваши образы из "Фомы Гордеева" и т. д. Может быть, "выпишется", но покуда Бог с ним.
От Сургучева получил очень милое письмо. Вот этот со способностями. "Деревни" не читал и не имею где достать. Если у Вас свободна, пришлите. Меня интересует Бунин двойственностью своего таланта: всё, что я читал его в стихах, - жидкая версификация; всё, что в прозе,-- поэзия, творчество. Если у этого человека есть за душою что сказать, может написать большую вещь.
Получил вчера от А. А. Богданова письмо о школе в Болонье3. Сия последняя для меня совершенный сюрприз, и, конечно, ничего равно ни уму, ни сердцу не говорящий. Конечно, просят денег. Я отказал. Что такое "впередовцы" и почему я должен радоваться, что Ленин в чем-то и как-то там провалился с первою школою? Я всего этого не знаю. Когда Вы у меня были, то о школе мы говорили довольно много, но сих глубокомыслей как-то не коснулись, а Ленина, помнится, Вы мне очень хвалили. Просветите, если сами просвещены.
Соображение насчет Короленки - о Тюлине и Обломове передал к сведению пишущего статью. С мнением, что Тюлин и Обломов погубили 1905 год, не совсем согласен. Было и это, но коренная причина представляется мне иною. Вы знаете мой взгляд: социальной революции не может быть в стране, которая не прошла сквозь революцию национальную. В 1905 году, уповая на экономическое движение рабочих, позабыли, что дело идет в России и о России, революция оказалась ни русскою, ни народною - метафизическою в конце концов. Стеньку Разина разбудить не сумели, да и не захотели <...> На политическую революцию смотрели свысока, а материал социальной революции даже вооружить не позаботились. Ну да об этом лучше не начинать! А то содрогнешься, и сердцу больно!
Перечитываю "Войну и мир". Эка слоновий разгул! Если бы я был Леонидом Андреевым, то есть человеком с огромными литературными способностями и совершенно обеспеченным крупною доходностью старых своих сочинений, без надобности зарабатывать новыми,-- я засел бы лет на пять за материалы для нового романа этой эпохи. Он нужен. Ответственность и ужас померяться с Толстым велики, но новый роман нужен. Уж очень много новых данных открыто и накопилось с тех пор, как писал Л[ев] Н[иколаевич] свою эпопею. Знаете ли, когда перечитываешь ее теперь, после нескольких мемуаристов, сделавшихся известными в 1880--1908 гг., поминутно изумляешься удивительной прозорливости Л. Н., который часто отгадывал ему неведомое, и поминутно жалеешь, зачем он многого не знал, описывая, как десять лет спустя узналось. Так, например, в русской литературе есть ли более страшная художественная картина, чем убийство Верещагина?4 Но - представьте себе - после ужасного в педантическом тоне своем рассказа сухого и скучного Рунича 5 о чудовищной интриге, погасить которую должно было это злодейство, интерес толстовской картины значительно блекнет, и тезис, им излюбленный, о случайности и стихийности коллективных движений получает подрывающий удар. Нужен новый Александр, новый Наполеон, крестьянство, которого в романе нет, купцы и попы-бонапартисты, сектанты-наполеоновцы, князья, которые вдруг об уделах почему-то вспоминать стали, и пр.
Опять болтаю! Ну, не буду. До свиданья. Всего Вам хорошего М. Ф. и дому привет.
Ваш А. А.
Нет, Андреев не сделает. Очень мещанин с песенником жестоких романсов. Может быть, Бунин или новый Толстой, если вырастет. Вас не считаю: за Вами Стенька Разин числится в долгу!6
Примечания
1 Речь идет о т. 1 "Рассказов" И. Шмелева. См.: А-- Г, п. от 30 ноября 1910 г.
2 Герой рассказа М. Е. Салтыкова-Щедрина "Портной Гришка" (Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. сочинений. М., 1937. Т. 16).
3 После закрытия каприйской школы "впередовцы" решили организовать новую школу для рабочих в Болонье. Она открылась 21 ноября 1910 г. Приглашенные для чтения лекций Ленин и Горький в Болонью ехать отказались. "Со впередовцами дел иметь не хочу",-- писал Ленин Горькому 3 января 1911 г. (В. И. Ленин. Т. 48. С. 14). Подробнее о школе см.: Арх. Г. Т. XIV. С. 68--69.
Амфитеатров в ответе Богданову сообщал, что не может дать денег на новое начинание, которое Горький не поддерживает. Свой долг за каприйскую школу (750 франков) он обещал выслать, как только сможет.
4 "Война и мир" (гл. XXV). Михаил Верещагин (1790--1812) обвинялся в переводе из газ. "Гамбургские известия" и распространении "Письма Наполеона к прусскому королю" и "Речи Наполеона к князьям Рейнского союза в Дрездене", был приговорен к бессрочной каторге. Перед вступлением Наполеона в Москву граф Ростопчин распорядился отдать его на самосуд толпе, приказав: "Руби его!" Верещагин был растерзан толпой.
По поводу этого эпизода известный общественный деятель, юрист А. Ф. Кони писал: "Описание этого события у Л. Н. Толстого в "Войне и мире" является одной из гениальнейших страниц современной литературы. Проверяя это описание по показаниям свидетелей, приходится заметить, что указание толпе "на изменника, погубившего Москву", и затем расправа с ним - всеми рассказывается совершенно одинаково, а предшествовавшее ей приказание рубить Верещагина передается совершенно различно" (Кони А. Ф.
5 Амфитеатров имеет в виду воспоминания Павла Дмитриевича Рунича (1778--1860), в которых рассказано о расправе графа Ростопчина с Федором Петровичем П. Д. Рунича // Русская старина. 1901. No 3).
6 Речь идет о намерении Горького написать о Степане Разине.