Колония им. Горького.
Харьков. Песочин.
24 ноября 1926 года.
Дорогой Алексей Максимович!
Три месяца мы не затрудняли Вас своими письмами. В августе хлопцы написали целую кучу отрядных писем, но я рассердился на них, ругал, ругал,— пишут одно и то же, не умеют писать писем, прямо убивают меня. Они согласились со мной, были очень убиты, но решили написать, когда подучатся. Сегодня они спрашивали меня: когда? Сказал им, что после триместровых зачетов. Если Вы меня осудите за это, так тому и быть, но не могу я переносить ни безобразных почерков, ни трафаретного... письма, бессодержательного и всегда глупого... Хлопцы на меня дулись, но не осудили.
У нас множество всяких событий, как я Вам о них напишу? Ремонт закончили, но все же ОкрПомдет надул нас на 7 1/2 тысяч. В один прекрасный день вдруг он заявил нам, что все 20000 на ремонт выданы. Как выданы? А еще 7 1/2 тысяч! Четыре тысячи стащили с нас за медь, которая в количестве 150 пудов для чего-то была в Куряже, которую мы получили по всем правилам и которую, конечно, продали. А 3500 еще красивее. В июле приехал в колонию президиум ОкрПомдета в полном составе и подарил нам 300 одеял. Подарил в торжественной обстановке, при знамени, с речами, барабанным боем. Хлопцы играли туш, подбрасывали президиум в воздух и кричали ура! А в сентябре за эти самые одеяла удержали 3 1/2 тысячи. Теперь приходится судиться с Помдетом.
Мы почти уверены, что высудим деньги, но пока сидим в долгах, а самое главное, не закончили постройку свинарни, и наш завод гибнет. Приходится очень много работать хлопцам и в очень тяжелых условиях.
состояние нашего соцвоса: нет людей, нет четкой работы, прекрасные принципы наши остаются нереализованными. Зато нгша колония стоит крепко и весело. На съезде нам много аплодировали и вообще качали, но практические предложения наши вызвали у всех страх: мы оказались слишком решительными. Я предлагал организацию всеукраинской детской трудовой армии, с широким активным самоуправлением, но с горячей дисциплиной. Разумеется, из этого ничего не вышло. Грустно, дорогой Алексей Максимович. У нас были широкие полеты, когда мы разрушали, а вот когда приходится строить, мы боимся стронуться с места.
В Харькове к нашим проектам относятся почти сочувственно, здесь разговор идет об объединении всех детских учреждений Харьковского округа — их около 30 с 10000 детей. Сочувствие, впрочем, помогает мало. Нужно разбить много мелких сопротивлений, страшную толщу формализма, нужно преодолеть апатию, вялость, а самое трудное, ... веру в пустые словечки, ... сектантскую глупость...
Поэтому надежд у нас больших нет.
Я боюсь, что еще через год нам придется тоже положить оружие. Несмотря на то, что все признают большие достоинства нашей работы, даже исключительные достоинства, все же наша колония пока только черновой набросок. Закончить нашу систему нам не позволяет отсутствие совершенно необходимых условий. Например, система финансирования, какая сейчас практикуется, в совершенстве обусловливает воспитание жадного потребителя, но ни в каком случае не коммунара. Деньги выдаются полумесячными долями да еще с разделением на полтора десятка всяких параграфов. Что можно с такими деньгами сделать? Только проесть. Хлопцы не имеют даже права распорядиться ими. Если нам дали на питание 1000 рублей, а мы истратили 900, то 100 рублей мы уже не можем истратить на одежду или на оборудование мастерской или на покупку сырья. Говорить о том, что у нас при таких условиях возможно какое-то новое воспитание, конечно, нельзя. Вообще, у нас очень мало нового, а если оно и зарождается, то исключительно благодаря отчаянным усилиям отдельных лиц, которым приходится при этом лезть не на один рожон.
У нас тут в колонии поэтому странное двойное настроение: с одной стороны, у всех огромное желание работать и большие запасы энергии, с другой — страшная усталость от вечного тыканья в каменные стены. И выхода как будто нет. Бросить колонию мы уже не в состоянии: за шесть с лишним лет в нее чересчур много положено и чересчур много сделано, наконец, образовались слишком крепкие живые связи, которые без боли не разорвешь. А продолжать работать — значит убивать силы и время. Неинтересно топтаться на месте.
очень значит, что у нас под боком рабфаковцы (некоторые уже студенты). Сейчас в Харькове отряд в 20 человек, из них одна девушка. Правда, в этом году у них тоже настроение почему-то пониженное, но это замечаю только я, среди же хлопцев царит воодушевленное отношение к рабфаковцам.
Несмотря на тяжелое положение, в которое нас поставил Помдет своей помощью, мы стараемся развиваться.
Сейчас мы заняты устройством производственной столярной мастерской. Денег у нас правда нет, но мы взяли заказ на 10 000 ульев и в счет платы получили оборудование мастерской. Заказ мы обязаны выполнить в 6 месяцев. Дело очень интересное. Уже установили строгальный станок, всякие пилы, сушилки. Харьковские табачники подарили нам трактор, который и будет двигать нашу мастерскую. С организацией труда произошел казус. Для того чтобы поднять производительность труда в столярной мастерской, я предложил отряду (их 60 человек) установить премию за хорошую выработку с тем, чтобы эта премия не выдавалась на руки, а сберегалась до выхода воспитанника из колонии. К моему удивлению, хлопцы заявили, что они будут и так хорошо работать, и никакой премии не нужно. Получается совершенно идеально, но непрактично - мы тоже не можем найти середину между идеалом и жизнью.
У нас много новых людей, и воспитателей, и хлопцев. Последних за лето мы приняли около сотни - много очень запущенных, присланных к нам после трех-четырехмесячного тюремного сиденья. Мы их получаем почти всегда в совершенно развалившемся платье, завшивевшими и не мытыми давно. Колонисты отчаянно сопротивляются внедрению этих новичков, конечно, по соображениям гигиены.
И все же до сих пор я не имею возможности всех новичков одеть как следует.
Ваше предложение взять у Вас книги нельзя, дорогой Алексей Максимович, приводить в исполнение. Вероятно, с книгами этими у Вас связано много и с нашей стороны будет нехорошо, если мы лишим Вас библиотеки.
А. Макаренко.