Максимъ Горькiй.
I.
На долю немногихъ выпадаетъ такой успехъ, какимъ пользуется въ наше время М. Горькiй. Молодой писатель появился въ русской литературе какъ-то незаметно и быстро успелъ занять почетное место среди русскихъ беллетристовъ.
По-характеру и содержанiю своего творчества М. Горькiй ближе всего стоитъ къ Короленку.
Герои произведенiй того и другого имеютъ родственную связь и по своему внутреннему укладу принадлежатъ къ одному и тому же типу. Впрочемъ, нельзя забывать разницы въ художественномъ изображенiи этого типа обоими названными писателями,-- разницы, обусловленной положенiемъ Короленка и М. Горькаго относительно техъ живыхъ людей, которые дали имъ матерiалъ для художественныхъ образовъ. При чтенiи произведенiй М. Горькаго чувствуется, что между авторомъ и героями существуютъ более близкiя отношенiя сравнительно съ отношенiями, существующими между Короленкомъ и его героями. Изъ этюда о Короленке мы помнимъ, что Соколинецъ открылъ свою душу передъ Короленкомъ только при исключительныхъ условiяхъ, какъ бы въ благодарность за сердечное отношенiе къ нему со стороны автора, за прiютъ въ юрте отъ непогоды. При другихъ условiяхъ тотъ же Соколинецъ рисуется Короленку въ образе Ивана, тридцати летъ, человека недоверчиваго къ окружающимъ, съ откровенной грубостью сторонящагося отъ разспросовъ автора. Въ другомъ месте, именно, въ разсказе о встречахъ и знакомстве своемъ съ сапожникомъ Андреемъ Ивановичемъ, Короленко самъ подчеркиваетъ отчужденность между нимъ и новымъ знакомымъ. Говоря о впечатленiи, произведенномъ на Андрея Ивановича разсказомъ объ исцеленiи девушки, у которой были отняты ноги съ тринадцати летъ, Короленко замечаетъ: "онъ невольно поддавался настроенiю веры, чудесъ и непосредственнаго общенiя съ таинственными силами природы... Между темъ во мне онъ съ обычною чуткостью нервныхъ людей улавливаетъ совершенно другое умственное настроенiе, но менее безповоротное."
"книжный человекъ", - такъ рекомендуетъ себя авторъ при сравненiи самого себя съ героями, - Короленко несвободенъ отъ разсужденiя по поводу наблюденныхъ имъ явленiй и въ его изображенiи наблюденнаго меньше непосредственности, чемъ въ изображенiи М. Горькаго.
Типы Короленка, можетъ быть, созданы по темъ же людямъ, которые встречались въ жизни и М. Горькому. Однако последнiй писалъ подъ другимъ угломъ зренiя, чемъ его предшественникъ. Герои Короленка бледные, потому что они менее знакомы автору, более загадочны, чемъ М. Горькому его герои. М. Горькiй случайностями жизни былъ поставленъ настолько близко съ теми, кто далъ богатый матерiалъ для его творчества, что последнiе считали его своимъ человекомъ. Они делились съ нимъ своими думами, не мешали ему заглядывать за кулисы своей жизни, и эта жизнь полюбилась ему, сделалась его собственною жизнью. Только поэтому творчество М. Горькаго проникнуто такою страстностью, только поэтому жизнь голытьбы рисуется ему въ такихъ радужныхъ краскахъ, герои его наделены такимъ глубокимъ чувствомъ.
Въ первое время даже не доверяли искренности молодого художника. И это понятно. Босякъ, котораго такъ любовно изображаетъ М. Горькiй въ своихъ произведенiяхъ, теряется за массою окружающихъ обыденнаго наблюдателя впечатленiй. Последнiй привыкъ видеть босяка въ слишкомъ прозаической обстановке, когда тотъ, въ погоне за насущнымъ кускомъ хлеба, занятъ грязнымъ деломъ, чинитъ зачастую безобразные поступки, вообще выступаетъ передъ нами въ непривлекательномъ виде. При данныхъ условiяхъ обыденный наблюдатель легко могъ про смотреть то, что подметилъ въ босяке М. Горькiй.
Въ изображенiи Короленка, одареннаго большею, безъ сомненiя, наблюдательностью въ сравненiй съ обыденнымъ наблюдателемъ и креме того - способностью художественнаго воспроизведенiя, босякъ или вообще человекъ того же порядка разнится, конечно, отъ живого босяка, какимъ мы привыкли видеть его въ обыденной для него обстановке. Все же Короленко не могъ, вследствiе отчужденности отъ изображаемаго типа, дать яркаго образа этого последняго. Съ одной стороны, те, кто служили ему натурщиками, были ему чужими и не открывались вполне, со всею откровенностью; съ другой стороны, онъ и самъ подходилъ къ нимъ съ некоторою предвзятостью - разгадать загадочность ихъ внутренняго мiра. Въ произведенiяхъ Короленка довольно часто встречаются разсужденiя въ этомъ, именно, смысле. Какъ бы то ни-было, Короленко писалъ со стороны.
Наоборотъ, М. Горькiй сжился съ мiромъ босяковъ. Въ его изображенiи последнихъ больше непосредственности, чемъ у Короленка, больше родного: онъ больше изображаетъ, чемъ разсуждаетъ.
поэтическомъ, такъ сказать, настроенiи.
Для своего творчества М. Горькiй пользовался, именно, последними моментами. Естественно, что выхваченный изъ жизни въ своемъ поэтическомъ настроенiи и представленный въ мастерски изображенной обстановке, босякъ М. Горькаго производитъ на первыхъ порахъ совершенно новое впечатленiе, далеко разнящееся отъ того, какое успелъ закрепить въ своей душе обыденный наблюдатель по собственному опыту, а равно - по опыту окружающихъ, которымъ онъ привыкъ верить.
Но, ведь, въ этомъ-то и могучая сила искусства. Художникъ помогаетъ обыденному человеку на время освободиться отъ житейскихъ мелочей, которыя давятъ его какъ кошмаръ и мешаютъ видеть окружающее съ той стороны, съ какой оно имеетъ иной, неизвестный ему видъ. Въ такомъ художественномъ изображенiи часто возбуждаютъ симпатiи те явленiя, къ которымъ въ прозаическомъ существованiй ихъ вы были совершенно безразличны, - а то и того хуже, - которыя вызывали въ васъ чувство отвращенiя.
II.
Герои произведенiй М. Горькаго вызываютъ въ читателе какое-то смешанное чувство удивленiя передъ ихъ силой и въ то же время сожаленiя, какой-то досадной неудовлетворенности отъ ихъ безсилiя умело пользоваться своей силой. Сила героевъ М. Горькаго - въ томъ, что они легко, безъ всякихъ колебанiй, могутъ порывать привязанности къ месту, къ окружающимъ людямъ, въ среду которыхъ ихъ поставила жизнь. Подобныя привязанности налагаютъ обыкновенно на человека крепкiя цепи, связывающiя свободу его действiй. Изъ-за привязанностей человекъ часто поступается своей свободой, свыкается съ разнаго рода уступками жизни - сначала маленькими, а затемъ и большими. Это - такъ называемые компромиссы, ложь передъ самимъ собою. Босяки Горькаго откровенны, никогда не лгутъ себе. Ихъ тяготитъ мiръ привязанностей, и они бегутъ отсюда на просторъ, предпочитая жить впроголодь и впрохолодь, чемъ жить въ тепле и сытомъ довольстве, но безъ свободы.
Остановимся на некоторыхъ, особенно характерныхъ въ этомъ отношенiи, персонажахъ М. Горькаго.
Что толкало этого человека на такой опасный путь, когда онъ могъ бы быть образцовымъ хозяиномъ въ деревне, где ему улыбалось счастье?
При встрече съ деревенскимъ парнемъ Гаврилой, истымъ сыномъ деревни, въ голове Челкаша проносятся целыми рядами воспоминанiя о томъ времени, когда онъ былъ то баловнемъ ребенкомъ, то женихомъ черноглазой Анфисы, то возвратившимся изъ солдатъ бравымъ молодцомъ, которымъ такъ гордился его отецъ. Онъ не чета Гавриле, этому жалкому попрошайке, изъ-за гроша готоваго на всякое униженiе. Но Гаврила счастливъ, доволенъ своей жизнью и такъ привязанъ къ земле, что на ней сосредоточены все его мысли. Онъ встречается съ Челкашемъ въ то время, когда последнiй собирался на крупное воровство. Челкашъ приглашаетъ Гаврилу, возвращавшагося съ неудавшихся для него заработковъ, въ товарищи, скрывъ отъ него, на какое ведетъ его дело. Дело удается: подъ бдительнымъ окомъ таможенной стражи, съ еле живымъ отъ страху Гаврилой, узнавшимъ, наконецъ, про зазорное дело, Челкашъ привозитъ на берегъ ценный тюкъ, который сейчасъ же и продаетъ за большiя деньги.
Гаврило весь сказался въ этомъ деле. Онъ дрожалъ отъ страху не потому, что узналъ, съ кемъ имеетъ дело, а у него были крепкiя привязанности къ деревне, онъ боялся лишиться того счастья, какое сулила ему женитьба на богатой девушке. Что Гаврила нисколько не смущался своимъ участiемъ въ воровстве съ Челкашемъ, пропащимъ, по его убежденiю, человекомъ, видно изъ того, что онъ не убежалъ отъ Челкаша сейчасъ же, какъ только высадился на берегъ, а остался около него, около денегъ, выказавши въ этомъ всю свою жадность.
Зато сколько геройства въ Челкаше! Этотъ человекъ, который, можетъ быть, ничего не елъ передъ темъ, отдаетъ все добытыя деньги Гавриле, когда тотъ сталъ жаловаться на нужды въ деревне, на "властную" кормилицу землю, требующую неустаннаго ухода и большихъ затратъ: проволочки и недостатка она не терпитъ. Правда, постыдное попрошайничество Гаврилы, крайнее умаленiе собственной личности возмущали гордость босяка-вора, вызывали у него грубыя ругательства, - все же онъ уступилъ, въ конце концовъ, просьбамъ Гаврилы - въ память, можетъ быть, того времени, которое онъ прожилъ въ деревне.
Когда Гаврила получилъ деньги, онъ, не помня себя отъ радости, признается Челкашу, что хотелъ его изъ-за денегъ убить на море. Челкашъ возмутился такимъ признанiемъ и отнялъ деньги у Гаврилы. Потерявъ крупную добычу, деревенскiй парень доходитъ до иступленiя и пробиваетъ камнемъ голову Челкашу. И вотъ теперь, после такого остервененiя деревенскаго дикаря, босякъ прощаетъ Гаврилу и возвращаетъ ему вновь отнятые деньги.
Такой человекъ какъ Челкашъ могъ бы быть виднымъ мужикомъ въ деревне. А онъ бросаетъ ее и предпочитаетъ ходить въ лохмотьяхъ и есть не каждый день, - и бросаетъ потому, что не терпитъ цепей привязанности, "власти земли", порабощающей человека. Онъ видитъ хорошо ея силу на Гавриле, потерявшемъ обликъ человеческiй.
Челкашъ - натура художественная; онъ способенъ увлекаться красотой, его душа скрываетъ поэтическую искру. "Онъ, воръ и циникъ, любилъ море. Его кипучая, нервная натура, жадная на впечатленiя, никогда не пресыщалась созерцанiемъ этой земной широты, безкрайней, свободной и мощной... На море въ немъ всегда поднималось широкое, теплое чувство, охватывавшее всю его душу и немного очищавшее ее отъ житейской скверны. Онъ ценилъ это и любилъ видеть себя лучшимъ тутъ среди воды и воздуха, где думы о жизни и сама жизнь теряютъ - первыя - остроту, вторая - цену." Челкашъ имелъ отъ природы органическое чутье къ красоте, къ ея безконечной всеобъемлемости; сюда, ближе къ величественной природе, тянуло его, и въ душе его зарождалось безпокойство, тягость отъ щемящихъ сердце мелкихъ интересовъ деревенской жизни съ ея землей, землей и землей на каждомъ шагу. Какое чувство вызываетъ, напримеръ, въ Гавриле безконечное море!? Для него ничего другого не существуетъ, кроме земли, и онъ о море только и могъ сказать: "ничего! только боязно въ немъ."
Герои М. Горькаго вообще любятъ непосредственное общенiе съ природой. Она привлекаетъ ихъ своимъ безмятежнымъ спокойствiемъ, гордымъ величiемъ. За природой они часто забываютъ человека. Василiй Легостевъ изъ разсказа "Мальва", караульщикъ на косе, представлявшей собою передовой постъ рыбныхъ промысловъ купца Гребеньщикова, ошибался въ своей уверенности, что молодая, красивая и здоровая Мальва любитъ его и часто навещаетъ его на косе. Мальва любила не Василiя, а природу, ту самую косу, где находилась караулка Легостева. Ей нравился этотъ небольшой кусокъ земли, брошенный где-то среди бездны водъ и удаленный отъ людей съ ихъ мелкими дрязгами. После бурной сцены между Василiемъ и Мальвой изъ-за сына перваго, Якова, последняя откровенно высказывается передъ своимъ любовникомъ, "Ты Сережке (босяку на промыслахъ) бахвалился, что я безъ тебя, какъ безъ хлеба, и жить не могу! Напрасно ты это... Можетъ, я не тебя люблю и не къ тебе хожу, а люблю я только место это... - она широко повела рукой вокругъ себя. - Можетъ, мне то нравится, что здесь пусто - море да небо и никакихъ подлыхъ людей нетъ. А что ты тутъ - это все равно мне... Это въ роде платы за место... Сережка былъ бы - къ нему бы я ходила, сынъ твой будетъ - къ нему пойду... А еще лучше, кабы васъ вовсе никого не было... обрыдли вы мне!.."
О герояхъ М. Горькаго можно сказать, что они дети природы, и потому изъ душной обстановки слишкомъ прозаической жизни рвутся на свободу, къ ней - своей матери. Здесь на лоне природы, всегда въ приподнятомъ настроенiи, герои М. Горькаго освобождаются отъ назойливыхъ, обезсиливающихъ человека мелочей повседневной жизни, становятся выше и лучше самихъ себя въ обыденной жизни. Изображая въ разсказе "Старуха Изергиль" настроенiе, какое пережилъ М. Горькiй подъ Аккерманомъ, въ Бессарабiи, на морскомъ берегу въ тотъ вечеръ, когда онъ слушалъ чудные разсказы отъ старухи Изергиль, авторъ отъ лица своихъ героевъ восторженно говоритъ: "я созерцалъ все это, и во мне рождались фантастическiя желанiя: хотелось превратиться въ пылъ и быть разнесеннымъ повсюду ветромъ; хотелось разлиться теплой рекой по степи, вливаться въ море и дышать въ небо опаловымъ туманомъ; хотелось наполнить собой весь этотъ чарующе-печальный вечеръ..."
Сколь разнообразныя впечатленiя пережила старуха Изергиль, сколько у нея было привязанностей, и она, выросшая на лоне природы, всегда выходила победительницей, свободно и безъ сожаленiя порывая эти привязанности, когда замечала, что оне посягаютъ на ея свободу пользоваться жизнью. Многiе ее любили и она многихъ любила, но особенною любовью она пылала къ поляку Аркадэку - уже въ то время, когда, по ея признанiю, ей было, пожалуй, "четыре десятка летъ." Съ рискомъ для жизни освободила она своего Аркадэка изъ плена русскихъ, но когда онъ въ благодарность за свое освобожденiе позволилъ съ улыбкой и притворнымъ пафосомъ, становясь на колени, разыгрывать передъ ней страстнаго любовника, Изергиль дала пинка ему ногой... и эта любовь ея была последней. Она угомонилась и уже третiй десятокъ летъ живетъ среди молдаванъ, подъ Аккерманомъ, въ Бессарабiи. Молдаванская молодежь напоминаетъ ей ея молодость, и теперь, на пороге смерти, старуха Изергиль, окруженная молодою жизнью и чудной природой, молодо восклицаетъ: "мы любимъ петь. И красивы мы все. Только красавцы могутъ хорошо петь, красавцы, которые любятъ жить. Мы любимъ жить. Смотри-ка, разве не устали за день те, которые поютъ тамъ? Съ восхода по закатъ работали (сбирали виноградъ), взошла луна, и уже поютъ. Те, которые не умеютъ жить, легли бы спать уже. Те, которымъ жизнь мила и которые дорожатъ ею, вотъ - поютъ."
И съ Изергиль согласны все босяки! Они любятъ кипучую жизнь, жизнь безъ отдохновенiя, такъ сказать, отъ впечатленiй. Они не любятъ спать, не любятъ усыпляющаго однообразiя окружающей жизни.
Посмотрите вы на Гришку Орлова изъ разсказа М. Горькаго "Супруги Орловы". Гришка - сапожникъ, имеетъ красивую и любящую его жену. Въ чемъ проходитъ у него жизнь? Въ проявленiи раздраженiя къ окружающему. Онъ раздраженъ на свою яму (и жизнь - "яма", объясняетъ онъ потомъ), въ которой живетъ и не видитъ никогда солнца; раздраженъ на свое сапожничье мастерство, которое ничего ему другого не даетъ, кроме насущнаго куска хлеба. Его живая натура ищетъ жизни, ищетъ такихъ впечатленiй, которыя захватывали бы его всего и не оставляли въ душе ни одного местечка, где могла бы найти себе прiютъ томящая скука. И вотъ, не находя такого дела и такихъ захватывающихъ впечатленiй, Гришка пьетъ на пропалую и бьетъ ни въ чемъ неповинную Матрену, любящую своего непутнаго мужа и страстно желавшую для него успокоенiя и подходящаго для его бурной натуры дела.
темному люду и хотя до некоторой степени парализовать действiя страшно-губительнаго бича. Гришка Орловъ, одинъ изъ всехъ обитателей дома купца Петунникова, относился безъ всякаго подозренiя къ действiямъ весельчака-студента и безбоязно помогалъ ему, когда холера "забрала" гармониста Кислякова, съ которымъ Гришка не разъ вместе заливалъ тоску въ кабаке.
По рекомендацiи весельчака-студента Гришка поступаетъ служителемъ въ холерный баракъ. На первыхъ порахъ жизнь барака захватила Гришку и онъ былъ доволенъ сознанiемъ пользы, какую приносилъ страждущимъ. Матрена служила въ той же больнице. Они, въ свободные часы, пили вместе чай, и после первыхъ новыхъ впечатленiй молодые супруги заносились далеко мечтою, рисовали себе жизнь, полную радостей.
Но приподнятое состоянiе Гришки Орлова продолжалось недолго. Онъ скоро охладелъ къ своему делу. Въ немъ опять завозился червь безпокойства. Онъ завидуетъ окружающимъ, которые умеютъ "жалеть" больныхъ и радоваться ихъ выздоровленiю. Онъ тоже хотелъ бы порадоваться, но не можетъ, потому что ему непонятно, "чему радоваться, коли человекъ выздоровелъ? Жизнь у него хуже холерной судороги, ежели говорить по правде." Мало-по-малу хандра Орлова развилась, и дело потеряло для него всякiй интересъ: оно казалось ему слишкомъ маленькимъ. Его душа искала геройскаго поступка: "Горитъ у меня душа, - признается Гришка жене... - Хочется ей простора... Чтобы могъ я развернуться во всю мою силу... Эх-ма! силу я въ себе чувствую - необоримую! То-есть, если бъ эта, напримеръ, холера да преобразилась въ человека... въ богатыря... хоть въ самого Илью Муромца, - сцепился бы я съ ней! Иди на смертный бой! Ты сила и я, Гришка Орловъ, сила, - ну, кто кого? И придушилъ бы я ее и самъ бы легъ... Крестъ надо мной въ поле и надпись: "Григорiй Андреевъ Орловъ... Освободилъ Россiю отъ холеры." Больше ничего не надо."
Недовольный самимъ собою, Гришка Орловъ сталъ вызывающе относиться къ жене, и вскоре между ними наступилъ полный разрывъ. Матрена устроилась, на удивленiе, учительницей въ сапожной и башмачной мастерской при ремесленной школе, Гришка же вступилъ въ босую команду.
III.
Гришка Орловъ полнее другихъ персонажей М. Горькаго выражаетъ типичныя черты босяка, какъ онъ представляется творческому воображенiю талантливаго автора. Гришка Орловъ более другихъ вызываетъ то, именно, смешанное чувство, съ какимъ читатель относится вообще къ героямъ М. Горькаго.
Следя за Гришкой Орловымъ, мы видимъ, что это человекъ сильный - и не потому только сильный, что онъ самъ говоритъ о своей силе, но и по его поступкамъ. Въ немъ много любви къ свободе и много досады на людей, что они запрятались отъ жизни въ яму и довольствуются темъ, что имеютъ кусокъ хлеба. Гришка Орловъ безпокоится, мечется изъ стороны въ сторону, ища новой жизни. Въ то время, какъ трусливые соседи прячутся отъ санитара, верятъ въ разныя сплетни про отравленiе людей, Орловъ смело помогаетъ студенту, а затемъ свободно разрываетъ съ обстановкой прежней жизни и вступаетъ въ новую. Въ этомъ последнемъ поступке сказалась большая сила Гришки Орлова. Если мы присмотримся хорошенько къ людямъ, мы увидимъ, что обыкновенно человекъ привязывается очень легко къ тому порядку жизни, который установился помимо его воли. Часто несчастiя происходятъ отъ того, что у человека не хватаетъ смелости перейти къ новому порядку жизни, хотя бы этотъ порядокъ имелъ очевидныя преимущества передъ прежнимъ порядкомъ. Въ данномъ случае, человекъ какъ бы лишается свободы действiй и безвольно подчиняется теченiю обстоятельствъ внешней жизни.
Орловъ въ этомъ отношенiи долженъ быть признанъ сильнымъ человекомъ. Но при всей своей силе онъ въ то же время безсиленъ, потому что не знаетъ, какъ пользоваться своей силой, къ чему ее приложить.
Прислушаемся къ его, полной горечи, исповеди передъ авторомъ, когда онъ встретился съ последнимъ въ кабаке: "вотъ такъ-то, значитъ, Максимъ Савватеичъ, приподняло меня, да и шлепнуло (это онъ про больницу). Такъ я никакого геройства и не совершилъ. А и по сю пору хочется мне отличиться на чемъ-ни... Раздробить бы всю землю въ пыль или собрать шайку товарищей и жидовъ перебить... всехъ до одного! Или вообще что-нибудь этакое, чтобы встать выше всехъ людей и плюнуть на нихъ съ высоты... И сказать имъ: ахъ вы, гады! Зачемъ живете? Какъ живете? Жулье вы лицемерное и больше ничего! И потомъ внизъ тормашками съ высоты и... вдребезги! Н-да-а! Чортъ те возьми... И ахъ, какъ скучно и тесно мне жить!"
Прислушаемся, повторяемъ, къ исповеди Гришки, и мы поймемъ его тяжелыя страданiя, происходящiя отъ безсилiя спрятаться отъ своей большой силы. Ему хочется отличиться, хочется геройскаго подвига, потому что онъ чувствуетъ къ этому силу. Но где искать ему подвига, - онъ не знаетъ... и распаленное воображенiе рисуетъ ему подвигъ то въ виде раздробленiя земли въ пыль, то въ виде избiенiя съ шайкой товарищей всехъ до одного жидовъ. Сквозь смутное сознанiе своего безсилiя Гришка Орловъ одно, кажется, чувствуетъ, что виною его страданiй служатъ люди; онъ это чувствуетъ, и потому, прежде всего, ему хочется занять высоту, чтобы оттуда плюнуть въ глаза людямъ и обратиться къ нимъ съ теми обидными словами, въ какихъ онъ выразилъ свою досаду на людей автору.
"Коноваловъ", когда, при встрече съ авторомъ въ Феодосiи, такъ отзывается о городахъ, где скучиваются люди: "совсемъ напрасно, ты, Максимъ, - говоритъ онъ съ горькой досадой автору, - въ городахъ трешься. И что тебя къ нимъ тянетъ? Тухлая тамъ жизнь и тесная. Ни воздуху, ни простору, ничего, что человеку надо. Люди? На кой ихъ чортъ тебе?" Онъ склоненъ, повидимому, видеть причину непорядковъ жизни въ людяхъ, и ему представляется идеальной жизнью - жизнь въ полномъ одиночестве, такая жизнь, про какую читала ему въ госпитале сестра милосердiя. Въ книжке этой разсказано про одного англичанина, спасшагося отъ кораблекрушенiя на безлюдномъ острове и устроившаго на немъ себе жизнь. "Понимаешь, какая жизнь?" - съ восторгомъ восклицаетъ онъ. - "Островъ, море, небо - ты одинъ себе живешь, и все у тебя есть, и совершенно ты свободенъ! Тамъ еще дикiй былъ. Ну, я бы дикаго утопилъ - на кой чортъ онъ мне нуженъ, а? Мне и одному не скучно."
Но на ряду съ видимымъ негодованiемъ на людей, Коноваловъ въ другомъ месте силится доказать автору, что несчастiе человека не зависитъ отъ окружающихъ и что отъ перестройства общественной жизни положенiе вещей для отдельнаго человека не изменится. Коноваловъ ищетъ въ себе "непорядка" въ жизни и никакъ не могъ согласиться съ авторомъ, когда тотъ, идя навстречу просьбе Коновалова объяснить его жизнь, началъ говорить "объ условiяхъ и среде, о неравенстве вообще, о людяхъ-жертвахъ жизни, и о людяхъ - жрецахъ ея." На проектъ реорганизацiи общественной жизни Коноваловъ отозвался следующими словами: "ну, тебя... Слыхалъ это... Тутъ не въ жизни дело, а въ человеке. Первое дело - человекъ... понялъ? Ну, и больше никакихъ... Этакъ-то, по-твоему, выходитъ, что, пока тамъ все это переделается, человекъ все-таки долженъ оставаться, какъ теперь. Тоже... Нетъ, ты его перестрой сначала, покажи ему ходы... Чтобы ему было светло и не тесно на земле - вотъ чего добивайся для человека. Научи его находить свою тропу... А это что... выдумка одна..."
Босяки М. Горькаго никакъ не могутъ разобраться въ окружающемъ, потому что они являютъ собою олицетворенiе "со всей страстью тоскующаго", безъ "точки" духа. Коноваловъ и Орловъ, а за ними и вообще все герои Горькаго, сильны и слабы, именно, своею тоскою, вследствiе отсутствiя "точки". Сильны потому, что они не удовлетворяются маленькой точкой, какою держится большинство среднихъ людей, довольствуясь безмятежно темъ малымъ, что дала имъ жизнь; слабы - потому, что, неудовлетворяясь маленькой "точкой", они не въ состоянiи найти большую "точку", и черезъ то тоскуютъ въ жизни и пропиваютъ свои силы, то находя причину своей тоски въ самихъ себе, то обвиняя въ ней окружающихъ людей.
Иногда босяки М. Горькаго делаютъ попытку объяснить себе свою силу, особое положенiе въ современномъ обществе. Они смотрятъ на себя съ большою гордостью, намечая для себя немаловажную роль въ будущемъ. Въ этомъ отношенiи интересенъ разсказъ "Бывшiе люди".
Заглянемъ на минутку въ "ночлежку" ротмистра въ отставке Аристида Фомича Кувалды въ то время, когда здесь "бывшiе люди" ведутъ горячую беседу за газетой. Начавъ съ купцовъ, собеседники переходятъ къ самимъ себе, и вотъ что говоритъ про себя самъ ротмистръ Кувалда: "намъ нужно что-то другое, другiя воззренiя на жизнь, другiя чувства... намъ нужно что-то такое, новое... ибо и мы въ жизни новость"... На злое замечанiе одного изъ собеседниковъ, что все они есть ничто иное, какъ "гольтепа," которая всегда была, ротмистръ съ гордостью вспоминаетъ про Ромула и Рема и говоритъ: "Ромулъ и Ремъ - разве они не золоторотцы? И мы - придетъ нашъ часъ - создадимъ..." Кувалда не договорилъ начатаго, и читатель съ грустью сознается себе, что, продолжи свою речь ротмистръ, онъ ничего другого не сказалъ бы, кроме того, что мы слышали отъ Гришки Орлова, именно, о смутномъ представленiи какого-то геройскаго подвига. Сила чувствуется - но нетъ точки, къ которой она могла бы приложиться. Правда, иногда окружающiе босяковъ М. Горькаго делаютъ попытку остановить ихъ вниманiе на той или другой "точке", помочь имъ разобраться во внутреннемъ хаосе, но они уклоняются отъ помощи, не удовлетворяясь предлагаемыми имъ "точками". Мы уже видели, какъ отнесся Коноваловъ къ теорiи автора о реорганизацiи общественной жизни. Другой примеръ того же мы находимъ въ разсказе "Озорникъ". Герой разсказа, наборщикъ типографiи одной газеты, Николка Гвоздевъ, случайностями жизни отброшенный въ сторону отъ своихъ товарищей, съ которыми учился вместе, старается разрешить себе загадку жизни, причины разсортировки людей на удачниковъ и неудачниковъ. Случай сталкиваетъ его съ редакторомъ, который также былъ раньше въ среде его товарищей, и Николка Гвоздевъ ставитъ ему на разрешенiе наболевшiй вопросъ; когда же тотъ пробуетъ объяснить этотъ вопросъ съ известной "точки" зренiя, Гвоздевъ перебиваетъ его: "зачемъ точка зренiя? Не съ точки зренiя человекъ человеку вниманiе долженъ оказывать, а по движенiю сердца! Что такое точка зренiя? Я говорю про несправедливость жизни. Разве можно меня съ какой-нибудь точки забраковать? А я забракованъ въ жизни - нетъ мне въ ней хода... Почему-съ? Потому, что не ученъ? Такъ, ведь, ежели бы вы, ученые, не съ точекъ зренiя разсуждали, а какъ-нибудь иначе - должны вы меня, вашего поля ягоду, не забыть и извлечь вверхъ къ вамъ снизу, где я гнiю въ невежестве и озлобленiи моихъ чувствъ? Или - съ точки зренiя - не должны?"
Онъ не прочь какъ будто просить помощи у своихъ бывшихъ товарищей извлечь его вверхъ. Но тутъ же Николка поправляется, и въ его словахъ относительно "точекъ зренiя" господъ жизни слышится иронiя и, можетъ быть, скрытая гордость, что онъ не можетъ довольствоваться темъ малымъ, чемъ довольствуются его бывшiе товарищи.
Одно, кажется, хорошо сознаютъ босяки М. Горькаго, - или, вернее, нервами чувствуютъ, что имъ нужна свобода, просторъ и близость природы. Они любятъ свободу ради самой природы и, можетъ быть, въ этомъ случае напоминаютъ собою сокола, про котораго автору разсказалъ песню старый крымскiй чабанъ, Надыръ-Рагимъ-Оглы.
IV.
Для уясненiя творчества М. Горькаго большого вниманiя заслуживаетъ маленькiй разсказъ названнаго писателя "Песня о Соколе", - разсказъ, въ высокой степени поэтичный написанный въ форме "унылаго речитатива", въ которомъ слышится своеобразная степная мелодiя песни.
Въ "Песне о Соколе" действующими персонажами являются соколъ и ужъ. Въ ущелье, где сладко покоился ужъ, упалъ съ неба соколъ съ разбитой грудью - после горячей борьбы съ врагомъ. Ужъ подползъ къ соколу, и между ними завязывается беседа. Ужъ хвалитъ свое житье въ ущелье, где "прекрасно... тепло и сыро"; соколъ страстно разсказываетъ о жизни въ небе и съ болью и тоской вскрикиваетъ: "о, если бъ въ небо хоть разъ подняться!.. Врага прижалъ бы я... къ ранамъ груди и... захлебнулся бъ моей онъ кровью!.. О счастье битвы!"
Предсмертный крикъ сокола былъ настолько искреннимъ, что ужу самому захотелось въ небо, и онъ, свернувшись кольцомъ, прянулъ въ воздухъ. Но пресмыкающееея животное забыло, что "рожденный ползать - летать не можетъ," и потому оказалось безсильнымъ держаться въ небе, пало сверху, но не разбилось, а самодовольно разсмеялось.
"Такъ вотъ въ чемъ прелесть полетовъ въ небо! Она - въ паденьи!.. Смешныя птицы! Земли не зная, на ней тоскуя, оне стремятся высоко въ небо и ищутъ жизни въ пустыне знойной. Тамъ только пусто. Тамъ много света, но нетъ тамъ пищи и нетъ опоры живому телу. Зачемъ же гордость? Зачемъ укоры? Затемъ, чтобъ ею прикрыть безумство своихъ желанiй и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешныя птицы!... Но не обманутъ теперь ужъ больше меня ихъ речи! Я самъ все знаю! Я - виделъ небо... Взлеталъ въ него я, его измерилъ, позналъ паденье, но не разбился, и только крепче въ себя я верю. Пусть те, что землю любить не могутъ, живутъ обманомъ... Я знаю правду. И ихъ призывамъ я не поверю. Земли творенье - землей живу я..."
Перенесемся воображенiемъ къ босякамъ М. Горькаго, - и мы поймемъ, что подъ символомъ сокола скрыты те же стремленiя духа, которыя характерны для героевъ босяковъ. Последнiе стремятся къ свободе, на просторъ, где много света. Имъ душно въ ущелье, въ техъ ямахъ, какими является сапожная мастерская Гришки Орлова, булочное заведенiе въ подвале, где томился Коноваловъ, и вообще - та обстановка жизни, какою довольствуются легко приспособляющiеся люди и которую тотъ же Гришка Орловъ окрестилъ, какъ и свой подвалъ, именемъ "ямы". Герои М. Горькаго бегутъ отъ такой жизни и въ союзе съ могучей природой наслаждаются веселой свободой, подобно старухе Изергиль изъ разсказа того же имени, до глубокой старости бодро проводящей жизнь съ молодыми молдаванами подъ Аккерманомъ, въ Бессарабiи, на морскомъ берегу;-- или мечтаютъ, подобно Коновалову, о жизни, какую устроилъ себе фантастичный англичанинъ-матросъ, спасшiйся отъ кораблекрушенiя на безлюдномъ острове;-- или, путаясь въ хаосе своихъ желанiй, подобно Мальве, уносятся воображенiемъ далеко, въ безпредельное море: "иной разъ, - признается Мальва такому же, какъ и сама, оторванцу отъ жизни, Сережке, - села бы въ лодку и въ море! Далеко-о! И чтобы никогда больше людей не видеть."
Но у Сокола была не только жажда къ свободе и широкому простору. Онъ любитъ небо не только за его просторъ, но также за то, что здесь бьется онъ со своими врагами, а для него въ битве заключается высшее счастье. Для него битва являетъ прелесть сама по себе, безъ отношенiя къ какой-либо определенной цели. Онъ храбръ, - но храбръ безумно, потому что не отдаетъ отчета въ своей храбрости, не задается мыслью, къ чему приведетъ его храбрость. Лишь авторъ поясняетъ намъ въ "Песне о Соколе", въ чемъ суть безумной храбрости гордой птицы: "безумство храбрыхъ - вотъ мудрость жизни!.. О смелый Соколъ! Въ бою съ врагами истекъ ты кровью... Но будетъ время - и капли крови твоей горячей, какъ искры, вспыхнутъ во мраке жизни и много смелыхъ сердецъ зажгутъ безумной жаждой свободы; света!"
"Безумство храбрыхъ" - вотъ, кажется, идеалъ М. Горькаго, который полностью олицетворенъ въ образе Сокола. Но Соколъ лишь иносказательный образъ, не имеющiй прямого отношенiя къ жизни людей. Соколъ - свободная птица, не связанная цепями, какими для человека являются привязанности къ месту, къ другимъ людямъ. И вотъ, когда М. Горькiй подошелъ со своимъ идеаломъ къ прямой, а не иносказательной жизни, онъ увиделъ, что среди людей слишкомъ много Ужей, привязанныхъ къ своему ущелью и гордыхъ темъ, что могутъ довольствоваться малымъ, расхваливая это малое, какъ Ужъ хвалитъ свое ущелье: "мне здесь прекрасно... тепло и сыро!" Ихъ не смутишь высшими стремленiями духа, потому что они думаютъ, что наиiли смыслъ въ жизни, и иная жизнь, чемъ та, какою они живутъ, имъ кажется пустою, какъ Ужу небо казалось пустымъ местомъ. Не будучи въ состоянiи по своей природе держаться въ небе, онъ отъ своего паденiя заключаетъ, что прелесть полетовъ въ небо состоитъ въ паденiи, и находитъ страсть Сокола смешною бредней. Такъ мудрецы-стоики въ душе смеются надъ бреднями своихъ безпокойныхъ товарищей, думая про нихъ, какъ думалъ Ужъ про Сокола: "летай иль ползай, конецъ известенъ: все въ землю лягутъ, все прахомъ будетъ."
- босякъ. Въ немъ М. Горькiй нашелъ близость къ своему идеалу, на немъ остановилъ свое вниманiе и въ его жизни нашелъ богатый родникъ для своего творчества. Здесь намъ хочется оговориться, что "босяцкiя" черты встречаются не въ одномъ босяке, какъ мы видимъ последняго въ живой жизни: оне характерны вообще для известнаго темперамента. Въ настоящемъ босяке эти черты лишь полнее выражены; по своему положенiю въ обществе, босяки имеютъ возможность свободнее проявлять свой темпераментъ. Въ последнемъ романе своемъ "Фома Гордеевъ" М. Горькiй распространяетъ черты, характерныя для босяка, на Фому Гордеева, представителя купеческаго сословiя.
жизни, теряетъ свою кристалльную ясность и, облекаясь въ образъ босяка, становится загадкой. Гришка Орловъ, любимецъ М. Горькаго, въ томленiи отъ большой силы, какую въ себе чувствуетъ, ищетъ подвига, битвы и то воображаетъ себе врага въ виде холеры, принявшей образъ богатыря Ильи Муромца, то высказываетъ страстное желанiе раздробить всю землю въ пыль или перебить съ шайкой товарищей всехъ жидовъ. Въ этомъ сказывается, можетъ быть, "безумная храбрость" Гришки.
Не менее безумна въ своихъ желанiяхъ родственная натура Гришке, Мальва, съ какимъ-то упоенiемъ признававшаяся, что "иной разъ такъ бы каждаго человека завертела, да и пустила вокругъ себя. Смотрела бы на него и смеялась." Въ этомъ признанiи чувствуется та же жажда къ битве, желанiе стоять выше другого и упиваться своей победой и посрамленiемъ противника. Но тутъ же Мальва открываетъ и свою слабость. Она далека отъ того упоенiя, какое испытываетъ Соколъ, потому что состоянiе духа ея неровное: "то жалко всехъ мне, - раскрываетъ она свою душу Сережке, - а пуще всехъ - себя самое, то избила бы весь народъ. И потомъ бы себя... страшной смертью - и тоскливо мне, и весело бываетъ... А люди все какiе-то дубовые."
Подобное двойственное душевное состоянiе характерно для всехъ героевъ М. Горькаго. Они сильны темъ, что стремятся кверху изъ душной обстановки мелочной жизни, но, уйдя отсюда на просторъ, на вольный воздухъ, теряютъ равновесiе и становятся слабыми. Продолжая быть гордыми, босяки въ то же время не могутъ скрыть въ своемъ голосе нотки жалости ко всемъ и къ самимъ себе. Въ исповеди передъ авторомъ Гришка Орловъ, вспоминая свою горячую деятельность въ больнице во время холеры, признается: "вотъ такъ-то, значитъ, Максимъ Савватеичъ, приподняло меня, да и шлепнуло. Такъ я никакого подвига и не совершилъ." И хотя онъ сейчасъ же поправляется, съ гордостью заявляя: "но не обсохну, не бойсь! Я себя проявлю! Какъ?-- это одному дьяволу известно..." - уже въ этихъ словахъ чувствуется фальшь, и Гришка возбуждаетъ въ вашемъ сердце чувство состраданiя. Какъ раньше вы удивлялись его силе, его безумной смелости, такъ теперь вы испытываете досадную обиду за этого, въ действительности, сильнаго человека, за то, что онъ не умеетъ воспользрваться своей большой силой.
... И вамъ приходятъ на память слова Ужа, сказанныя про Сокола: "земли не зная, на ней тоскуя, оне (т. е. птицы) стремятся высоко въ небо и ищутъ жизни въ пустыне знойной. Тамъ много света, но нетъ тамъ пищи и нетъ опоры живому телу." Вамъ не хочется верить, вы гоните отъ себя мысль, подсказываемую противнымъ Ужомъ, но она бьетъ васъ по мозгу, и вы съ неудовольствiемъ, щемящимъ сердце, думаете про себя: "а, можетъ быть, и правда, что гордость босяковъ М. Горькаго, ихъ укоры - "затемъ, чтобъ ими прикрыть безумство своихъ желанiй и скрыть за ними свою негодность для дела жизни."
въ короткихъ словахъ: "летай иль ползай, конецъ известенъ: все въ землю лягутъ, все прахомъ будетъ." Въ нихъ много соколинаго, но они живутъ пока въ дремоте. Къ нимъ вполне применимы заключительныя слова разсказа "Песня о Соколе", которыми авторъ разрешаетъ свое настроенiе, вызванное въ немъ окружающимъ.
"Все дремлетъ, но дремлетъ напряженно-чутко, и кажется, что вотъ въ следующую секунду все встрепенется и зазвучитъ въ стройной гармонiи неизъяснимо сладкихъ звуковъ. Эти звуки разскажутъ про тайны мiра, разъяснятъ ихъ уму, а потомъ погасятъ его, какъ призрачный огонекъ, и увлекутъ за собой душу высоко. въ темно-синюю бездну, откуда навстречу ей трепетные узоры звездъ тоже будутъ звучать дивной музыкой откровенiя..."