Чего недостает драмам Горького
Время рабочего движения застало уже не одну только косную и мертвую интеллигенцию, какую живописал Чехов. Теперь на сцену явился и другой тип. Горький не хочет знать его. Все интеллигенты его новой пьесы "Враги" - пошляки или ничтожества.
Нечего говорить о типах, которым выпала роль быть прямыми контрастами трудолюбивому и "сознательному" рабочему.
В Генералах-рамоли, издевающихся над своими денщиками и не признающих ничего на свете, кроме себя, или кулаках-директорах завода, - конечно, никто и не вздумал бы искать интеллигентный тип.
Но и все остальное, но и типы, сочувствующие рабочему, у Горького вышли жалкими.
Невестка заводовладельца, Татьяна, - не на стороне хищничества и эксплуатации. Но когда доходит до дела, и от нее требуется маленькая услуга - спрятать нелегальное, - у нее не хватает на это духу.
Брат заводовладельца, Яков, не разделяет взгляда, что рабочий - машина. Но - он алкоголик и никчемный человек.
Молодая родственница Бардиных, Надя, - здравомысл пьесы. На манер Фомы Гордеева, она направо и налево сыплет обвинения своей родне. "Чей хлеб едите вы?" - но и сама ест чужой хлеб, возделанный рабами.
Она бросает всем обвинение в том, что они "лишние люди", - лишние даже в собственном доме. Ее приводят в восторг рабочие. Она готова говорить с ними и отстаивать их перед родней. Но из ее обличений, нервничанья и красивых слов не только никто не шьет шубы, а не сытеет даже ни один из голодных рабочих.
И весь протест ее так элементарен и наивен, что, можно думать, вся эта роль - введена исключительно из расчета на успех у совсем зеленой молодежи, восседающей в райках.
* * *
Вот, например, один из самых серьезных "анархических" диспутов юной девушки с жандармским ротмистром, вызванным с ротою на завод. Девица настаивает, чтобы жандарм пустил женщин к арестованным мужьям.
- Вы пустите? - спрашивает она.
- Нет, не пущу. Я - злой, - отвечает ротмистр.
- Конечно, если вы жандарм. Почему вы не хотите пустить женщин?(!).
- Сейчас невозможно. А вот потом, когда их повезут, я разрешу проститься.
- Но почему невозможно! Ведь это от вас зависит.
- От меня... т. е. от закона.
- Ну, какой там закон! Пустите, я вас прошу.
- Как это - какой закон? И вы тоже законы отрицаете? Ай-яй-яй!
- Не говорите со мной так! Я не ребенок...
- Так вот я революционерка.
- О, тогда вас надо в тюрьму... арестовать и в тюрьму.
- Ах, не надо шутить! Пустите их!
- Не могу. Закон!
- Дурацкий закон!
- Гм... это вы напрасно! Если вы не дитя, как вы говорите, вы должны знать, что закон установлен властью и без него невозможно государство.
- Закон, власти, государство... фу, Боже мой! Но ведь это для людей?
- Гм... я думаю! Т. е. прежде всего - для порядка!
- Так это тоже никуда не годится, если люди плачут. И ваши власти, и государство, все это не нужно, если люди плачут! Государство... какая глупость! Зачем оно мне?..
И весь протест передовой девицы из "Врагов" также ничтожен, бессилен и элементарен. Поразительно, до чего мало развернулся талант Горького пред этой превосходной темой обличения сытых, казалось бы, такой родственной писателю.
Постоянное подчеркивание ничтожности русской интеллигенции, лишней, бессильной, растерянной - какой-то анахронизм у Горького. Это - оплевание по инерции. Оно выдает какой-то странный застой наблюдающей мысли писателя. Он видит только то, что видел раньше. На настоящее русской интеллигенции у него точно закрыты глаза.
"Года за годами... Бароны воюют. Бароны пируют. Барон фон-Гринвальдус все в той же позиции на камне сидит..."
* * *
Вот уже долгое время Горький находится в состоянии какого-то досадного гипноза.
Писатель, одаренный совершенно исключительным живописательным талантом, он как-то намеренно сторонится того рода искусства, который его прославил, - рассказа, дающего все возможности блеснуть именно изобразительностью.
Из года в год в последнее время Горький пишет пьесы, - шесть в три года! - т. е. отдается тому литературному виду, где дар живописания, дар чуткого схватывания природы, - может проявиться всего менее или вовсе не может проявиться.
"Мещане") не проследил такой борьбы.
Его персонажи входили и уходили, говорили и кричали, декламировали с места сочиненные стихи, ораторствовали и обличали. Не было только одного - настоящей борьбы, страдания души, плавной округленности замысла. Не было... драмы.
Нет ее, - увы! - и во "Врагах". Это - очерки в диалогической форме, без оригинальности и интереса. Можно с категоричностью предсказывать их неуспех на сцене.
"Врагов" ждет читательское равнодушие и забвение, уже выпавшее на долю "Варваров".
----------------------------------------------------
"Пробуждение" No 12, 1907 г.