ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Слухи о готовящемся шествии рабочих к Зимнему дворцу волновали Петербург еще с 6 января.
3 января началась стачка на крупнейшем заводе Петербурга — Путиловском. Движение разрасталось. Стачка стала превращаться во всеобщую. Царское правительство решило подавить движение оружием. Известно было, что в воскресенье 9 января рабочие пойдут к царю с просьбой удовлетворить их требования.
8 января вечером, когда не оставалось больше сомнений в том, что военное командование готовит кровопролитие на улицах, собравшаяся в редакции газеты «Наши дни» группа общественных деятелей решила отправить к министрам депутацию с попыткой убедить их в мирном характере рабочего шествия и в необходимости убрать с улиц войска. В этой депутации был и Горький.
Вспоминая впоследствии о посещении С. Витте, он писал:
«Помню только, что когда он внушительно сказал: — Мнение правящих сфер непримиримо расходится с вашим, господа… — я почувствовал в этой фразе что-то наглое, ироническое и грубо прервал его:
— Вот мы и предлагаем вам довести до сведения сфер, что если завтра прольется кровь — они дорого заплатят за это.
Он искоса, мельком взглянул на меня и продолжал сыпать пыль слов…»21.
Массовое убийство безоружных рабочих было предрешено царскими сатрапами и совершилось в знаменитое с тех пор «кровавое воскресенье» 9 января. Но в некоторых районах рабочие строили баррикады, выкидывали красное знамя и сопротивлялись убийцам.
Ленин по поводу этих событий писал в газете «Вперед»:
«Рабочий класс, как будто остававшийся долго в стороне от буржуазного оппозиционного движения, поднял свой голос… Экономические требования сменяются политическими. Стачка становится всеобщей и приводит к неслыханно колоссальной демонстрации; престиж царского имени рушится навсегда. Начинается восстание. Сила против силы. Кипит уличный бой, воздвигаются баррикады, трещат залпы и грохочут пушки… Каждый должен быть готов исполнить свой долг революционера и социал-демократа»[28].
Горький был в этот день в местах, где происходили кровавые события.
Он так вспоминал об этом:
«9 января 1905 года я с утра был на улицах, видел, как рубили и расстреливали людей, видел жалкую фигуру раздавленного «вождя» и «героя дня» Гапона… Все было жутко, все подавляло в этот проклятый, но поучительный день» (17, 96).
Потрясенный сценами избиения, Горький, вернувшись домой, тотчас же написал обращение к обществу от имени депутации, избранной для посещения и уведомления министров.
Обращение подчеркивало то обстоятельство, что министр внутренних дел был предупрежден депутацией о мирных намерениях рабочих, что это подтвердилось самими событиями, и, следовательно, происшествие нельзя назвать иначе, как «предумышленным и бессмысленным убийством множества русских граждан».
«А так как Николай Второй был осведомлен о характере рабочего движения и о миролюбивых намерениях его бывших подданных, безвинно убитых солдатами, и, зная это, допустил избиение их, — мы и его обвиняем в убийстве мирных людей, ничем не вызвавших такой меры против них.
Вместе с тем мы заявляем, что далее подобный порядок не должен быть терпим, и приглашаем всех граждан России к немедленной, упорной и дружной борьбе с самодержавием» –336).
Вечером в помещении Вольно-экономического общества Горький выступает с речью, в которой говорит о начале русской революции. Там же организует сбор пожертвований в пользу пострадавших 9 января и членов их семейств. Для сбора пожертвований выдаются листы за подписью Горького.
В письме к Е. П. Пешковой, подробно описав события «кровавого воскресенья». Горький кончает это описание знаменательными словами:
«Итак — началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью».
И добавляет:
«Послезавтра, т. е. 11-го, я должен буду съездить в Ригу — опасно больна мой друг М[ария] Ф[едоровна][29] — перитонит. Это грозит смертью… Но теперь все личные горести и неудачи не могут уже иметь значения, ибо — мы живем во дни пробуждения России» (28, 348–349).
Горький передал свое обращение-прокламацию членам депутации для ознакомления и одобрения, но в ночь на 11 января у одного из них во время обыска воззвание было захвачено.
Обыск был произведен у всех членов депутации, обвиненных в организации «временного правительства».
В тот же день Горький был арестован в Риге и 12 января привезен в Петропавловскую крепость, в отдельную камеру Трубецкого бастиона, куда заключали подследственных с особо тяжким обвинением.
Трепов, «один из наиболее ненавидимых всей Россией слуг царизма»[30], назначенный диктатором после 9 января, добивался грандиозного «дела», желая депутацию общественных деятелей представить, как «революционное правительство».
«Арестованным членам депутации… — писал В. И. Ленин в статье «Трепов хозяйничает», — предъявили нелепейшее обвинение в намерении сорганизовать «временное правительство России» на другой день после революции. Понятно, что это обвинение падает само собой».
Горький на трех допросах категорически отверг полицейскую выдумку об участии в заговорщическом комитете. Но он признал свое авторство проекта воззвания и взял лично на себя всю ответственность за него.
«Дело» Горького было назначено на суд при закрытых дверях.
В цитированной выше статье Ленин писал:
«За границей началась энергичная кампания среди образованного буржуазного общества в пользу Горького, и ходатайство пред царем об его освобождении было подписано многими выдающимися германскими учеными и писателями. Теперь к ним присоединились ученые и литераторы Австрии, Франции и Италии»[31].
Реакция на арест Горького приняла такие формы и размеры, что царскому правительству трудно было игнорировать ее.
Ученые, писатели, депутаты составляли адреса, покрываемые многочисленными подписями, общественность разных стран организовала выступления в защиту Горького с требованием его освобождения.
«Его творения, — говорилось в одном из выступлений, — распространяли по всему миру уважение к духу русской народной поэзии, и все его сочинения дышат страстной любовью к родине. Голоса наиболее выдающихся людей различных стран сливаются в общем крике: «Свободу Максиму Горькому! Верните его труду, родине, целому миру!»
Но не эти выражения любви к Горькому и к его произведениям беспокоили царское правительство.
В России манифестации в театрах на представлениях пьес Горького во всех городах — в Нижнем, в Николаеве, в Кишиневе, Двинске, Киеве, Ростове-на-Дону, Саратове, Одессе, Казани — повсеместно, как ранее в Белостоке, стали обычным явлением.
В Нижнем горячую речь о Горьком с галереи театра произнес Я. М. Свердлов — в будущем выдающийся деятель Коммунистической партии.
В Николаеве во время спектакля пьесы Горького были разбросаны прокламации.
Двинский театр был закрыт вследствие манифестации в честь Горького.
В Киевском театре Соловцова во время представления пьесы «Дачники», перед началом второго акта, когда электричество потушили, с галереи раздался крик: «Да здравствует Горький! Да здравствует свобода! Долой самодержавие!» Под шум аплодисментов были брошены в партер прокламаций следующего содержания:
«Свобода Горькому, борцу за волю, певцу свободного слова!
Да здравствуют все, смело идущие в бой за пролетарское дело, за политическую свободу!
Слава героям-мученикам, павшим в борьбе с царизмом — этим проклятым врагом русского народа!..»22.
В зале начались волнения. По требованию полиции был опущен занавес. Появился свет, но прокламаций уже не стало — их расхватали зрители. В поисках бросивших прокламации полицией были произведены аресты.
В Кишиневе, в местном театре, во время последнего акта пьесы «Дачники» разбрасывались гектографические листовки с призывом «Долой самодержавие!».
Такие манифестации продолжались по всем городам.
14 февраля после месяца заключения начальник жандармского управления отдал распоряжение об освобождении Горького до суда под залог в десять тысяч рублей с подпиской о невыезде из Петербурга.
Однако начальник охранного отделения потребовал нового ареста, заявив, что ни одного часа не оставит Горького свободным на улицах столицы.
Горького спешно отправили в Ригу, в сопровождении охранника.
К. П. Пятницкому он писал 15 февраля:
«Доехали мы вполне благополучно, под надежной охраной солидного человека с большим носом и рябым лицом, проводившего нас до Риги. Здесь, в гостинице, нам дали пару внимательных соседей, тайно образующих надзор за нашим поведением и животворящих собою мудрость властей»23.
Так охранники шпионили за Горьким, сопровождая его всюду.
В Петропавловской крепости Горький написал пьесу «Дети солнца», которая отчасти явилась как бы откликом на «кровавое воскресенье». Конечно, цензурные условия не позволили писателю прямо говорить о событиях 9 января. Но в словах одного из персонажей пьесы, Лизы, мы находим намек на события, свидетелем которых был Горький:
«И у ног моих — юноша с разбитой головой… он ползет куда-то, по щеке и шее у него льется кровь, он поднимает голову к небу… я вижу его мутные глаза, открытый рот и зубы, окрашенные кровью…»
Эти слова со сцены должны были напоминать зрителям о чудовищном злодеянии царизма.
В ожидании судебного процесса Горький писал из Риги К. П. Пятницкому:
«Об уклонении от суда не может быть и речи, напротив, — необходимо, чтобы меня судили. Если же они решат кончить эту неумную историю административным порядком — я немедленно возобновлю ее, но уже в более широком масштабе, более ярком свете и — добьюсь суда для себя — позора для семейства Романовых и иже с ними.
Если же будет суд и я буду осужден — это даст мне превосходное основание объяснить Европе, почему именно я «революционер» и каковы мотивы моего «преступления против существующего порядка» избиения мирных и безоружных жителей России, включая и детей»24.
Правительство было в сильном затруднении, понимая неудобство суда над таким обвиняемым даже при закрытых дверях.
Суд, назначенный на 3 мая, отложили, затем «дело» затянули и прекратили его уже во время бурных событий осени 1905 года.
2
Горький еще в предшествующие годы отлично понял значение Ленина как политического вождя. Партийный работник Землячка писала В. И. Ленину и Н. К. Крупской 28 декабря 1904 года:
«Очень много беседовала эти дни с нашим беллетристом[32], от которого получаем деньги. Он окончательно перешел к нам и очень заботится о нашем благополучии. Он заявил, что относится к нему[33], как к единственному политическому вождю…»25.
Горький выражал желание тогда же завязать личную переписку с Лениным, и возможно, что это осуществилось бы, если бы не арест Горького после 9 января.
В это же время, еще до ареста Горького, В. И. Ленин дает поручение В. Д. Бонч-Бруевичу повидаться с Горьким в Петербурге и переговорить с ним.
В. И. Ленин писал Бонч-Бруевичу:
«Есть предложение от Горького организовать за границей издание его произведений, а также и других писателей, входящих в группу «Знания», с тем, чтобы доход от этих изданий поступал в кассу нашей партии. Будете в Петербурге, постарайтесь повидаться с Алексеем Максимовичем и переговорить с ним»26.
Конспиративные условия партийной жизни не дают возможности точно учесть суммы, которые выделял Горький для партии. Случайные сообщения обнаруживают такие, например, факты: Горький через А. А. Богданова посылает в Женеву на издание газеты «Вперед» чек на пять тысяч рублей. 11 января 1905 года пишет К. П. Пятницкому о том, чтобы послать две тысячи рублей Герману Красину. Деньги предназначались на нужды революционного движения.
Осенью 1905 года, как только оказалось возможным, при содействии Горького и с его материальной помощью была организована большая газета «Новая жизнь», которая стала первым легальным большевистским органом.
Первый номер газеты вышел 27 октября, а с приездом Ленина из эмиграции в Петербург, в начале ноября, стала выходить под его непосредственным руководством.
«Никогда, — писала французская газета «Юманите», — распространение социалистических идей не шло так быстро, как в настоящее время в России». «Юманите» называла «Новую жизнь» «газетой Ленина и Горького»27.
В «Новой жизни» Ленин поместил ряд своих важнейших статей, среди которых была статья «Партийная организация и партийная литература».
— «Заметки о мещанстве». Разоблачая мещанство как особый душевный строй, взращиваемый собственническим, буржуазным обществом, он так клеймил этих утешителей и примирителей:
«Я не знаю более злых врагов жизни, чем они. Они хотят примирить мучителя и мученика и хотят оправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие свое к страданиям мира. Они учат мучеников терпению, они убеждают их не противиться насилию, они всегда ищут доказательств невозможности изменить порядок отношений имущего к неимущему, они обещают народу вознаграждение за труд и муки на небесах и, любуясь его невыносимо тяжкой жизнью на земле, сосут его живые соки, как тля. Большая часть их служит насилию прямо, меньшая — косвенно — проповедью терпения, примирения, прощения, оправдания…» (23, 354).
И он вскрывал «мещанские» тенденции в публицистике Достоевского и Л. Толстого.
Ленин не раз впоследствии вспоминал с одобрением эти статьи.
Либерал Н. Бердяев, позднее «вехист» и махровый контрреволюционер, в журнале «Полярная звезда» назвал «Заметки» Горького «хулиганством в самом подлинном и глубоком значении слова».
Ленин в статье «Победа кадетов и задачи рабочей партии» поместил такую выноску:
«Г. Бердяев! гг. редакторы «Полярной звезды» или «Свободы и Культуры»! Вот вам еще тема для долгих воплей…. то бишь долгих статей против «хулиганства» революционеров. Называют, дескать, Толстого мещанином!! — кель оррер, как говорила дама приятная во всех отношениях»[34].
Когда Ленин прибыл из эмиграции, Горький был в Москве. Но вскоре он приехал в Петербург, и здесь состоялась первая встреча Ленина с Горьким 27 ноября 1905 года.
Предстояло собраться на заседание ЦК. Решили устроить его на квартире, где жил Горький.
Это было заседание, на котором обсуждались вопросы о подготовке вооруженного восстания, о газете «Новая жизнь» и об издании в Москве большевистской газеты «Борьба».
В. Десницкий, участник заседания и свидетель встречи Ленина и Горького, вспоминает:
«Горький много рассказывал о московских событиях и настроениях, о похоронах Баумана, о «черной сотне», о вооружении рабочих и студентов, о настрое» нии интеллигенции, картинно описывал уличные сцены. Владимир Ильич слушал с неослабным вниманием. Его особенно, как и всегда, интересовали те мелочи, конкретные детали, факты, слова, которые давали свежее, непосредственное впечатление действительности. Здесь впервые узнал он Горького как рассказчика и с первого раза оценил громадное значение его наблюдений и заключений о людях и событиях.
— Учиться у него нужно, как смотреть и слушать! — нередко говорил о Горьком Владимир Ильич…»28.
«Новая жизнь» выходила в течение пяти недель в боевой обстановке. Из двадцати семи номеров газеты пятнадцать было конфисковано и уничтожено. Полиция отбирала ее у газетчиков и даже у купивших ее, запрещала продажу газеты в киосках и магазинах. Почта по приказу охранки задерживала рассылку газеты подписчикам, истребляя номера, не принимая денежных переводов в газетную контору.
Тем не менее тираж «Новой жизни» доходил до восьмидесяти тысяч экземпляров.
2 декабря она была запрещена совсем.
Но последний номер был выпущен по соглашению с наборщиками и печатниками 3 декабря нелегально, с призывом «к революционной борьбе с самовластием».
Еще до запрещения «Новой жизни», с 27 ноября, удалось организовать для Москвы при содействии Горького газету «Борьба», сыгравшую значительную роль в развитии декабрьского восстания.
6 декабря Московский Совет рабочих депутатов, руководимый большевиками, объявил на 7 декабря всеобщую политическую забастовку, с тем чтобы добиваться превращения ее в вооруженное восстание.
Из Москвы он писал К. П. Пятницкому: «Ну-с, приехали мы сюда, а здесь полная и всеобщая забастовка. Удивительно дружно встали здесь все рабочие, мастеровые и прислуга… У Страстного…[35] строили баррикады, было сражение. Есть убитые и раненые — сколько? — неизвестно. Но, видимо, много. Вся площадь залита кровью. Пожарные смывают ее»29.
При широком содействии Горького шло вооружение боевых групп. Во время восстания его квартира была своего, рода боевым центром, одним из опорных пунктов восстания, и охранялась дружинниками[36].
В очерке «Митя Павлов» Алексей Максимович рассказывает, что сормовский рабочий Д. А. Павлов привез из Петербурга большую коробку капсюлей гремучей ртути и пятнадцать аршин бикфордова шнура, обмотанного им вокруг себя.
Такие же коробки с запалами из гремучей ртути привозили другие дружинники. Специалисты в квартире Горького учили боевиков делать македонские бомбы.
10 декабря Алексей Максимович писал К. П. Пятницкому:
«…Сейчас пришел с улицы. У Сандуновских бань, у Николаевского вокзала, на Смоленском рынке, в Кудрине — идет бой. Хороший бой! Гремят пушки — это началось вчера с 3-х часов дня, продолжалось всю ночь и непрерывно гудит весь день сегодня… Рабочие ведут себя изумительно. Судите сами: на Садовой-Каретной за ночь были возведены 8 баррикад… Сейчас получил сведение: у Николаевского вокзала площадь усеяна трупами, там действуют 5 пушек, 2 пулемета, но рабочие дружины все же ухитряются наносить войскам урон… Вообще — идет бой по всей Москве!»30.
Колебания войск московского гарнизона приводили царские власти в бешенство. Солдаты проводили митинги, собрания, на которых выдвигали свои требования. Но самое большее, на что шли солдаты, — это отказ от стрельбы в рабочих.
Остановилось движение на всех железных дорогах московского узла. Но железную дорогу между Петербургом и Москвой дружинникам не удалось перерезать, и правительство выслало из Петербурга 16 декабря Семеновский полк с артиллерией.
— 19 декабря прекратить вооруженное восстание.
В ходе восстания рабочие проявили чудеса героизма, показали рабочим России пример, как нужно бороться за свободу и счастье.
В прокламации, которая ходила по рукам в гектографированном виде, Горький писал:
«Пролетариат побежден. Революция подавлена», — с радостью кричала реакционная пресса. Но радость преждевременная: пролетариат не побежден, хотя и понес потери. Революция укрепилась новыми надеждами, кадры ее увеличились колоссально… Русский пролетариат подвигается к решительной победе, потому что это единственный класс, морально сильный, сознательный и верующий в свое будущее в России. Я говорю правду и эта правда будет подтверждена честным и беспристрастным историком»31.
Во время организации Московского восстания Горький не прерывал своей публицистической и редакторской деятельности.
«Новой жизни» 16 и 27 ноября он начал новый цикл статей «По поводу», в № 1 большевистской газеты «Борьба» он поместил сказку «И еще о чорте», представлявшую памфлет на Ивана Ивановича, либерального интеллигента.
Журнал «Жупел», в котором Горький принимал близкое участие, поместил его рассказ «Собака».
Ненапечатанный рассказ «Зрители» говорит о дружине, героически борющейся и погибающей.
В журнале «Адская почта» Горький помещал сатирические «Изречения и правила», подписывая их старым псевдонимом — Иегудиил Хламида.
В журнале «Жало» поместил «С натуры» и «О Сером».
— мещанин, который мечется между Красным и Черным.
«Он любит только жизнь теплую, жизнь сытую, жизнь уютную, и ради этой любви треплет свою душу, как голодная уличная женщина дряблое тело свое. Он готов рабски служить всякой силе, только бы она охраняла его сытость и покой».
Так Горький клеймил либерала-мещанина.
В журнале «Адская почта» он поместил рассказ «Мудрец» — отличный памфлет на философов-пессимистов и скептиков:
«Человек! — сказал мудрец, снисходительно усмехаясь. — Заблуждение — имя слов твоих. Ограниченно познание людей, и не будут они знать более, чем могут. И не все ли равно тебе, как погибнешь ты, — голодный или же пресыщенный, подобно тем, против которых ты направляешь столь слабое жало мудрости твоей? И не все ли равно, невеждой ляжешь ты в гроб твой или оденешься в холодный саван жалких учений владык твоих? Подумай, — все на земле и сама земля будет ввергнута в черную пропасть забвения, в бездонную пучину смерти…
— Матвей! У меня рука болит, — дай ты в шею этой старой обезьяне…
Вот и все.
…Да, конечно, я согласен, он несколько грубоват, этот рабочий народ, но разве он виновен в этом? Ведь его никто и никогда не учил хорошим манерам» (5, 457, 464).
А в петербургской еженедельной газете «Молодая Россия», в одном номере со статьей Ленина «Рабочая партия и ее задачи при современном положении», напечатана статья Горького «По поводу московских событий». В этой статье Горький, рассказывая, что он видел на улицах Москвы, говорил о том, как обыватель идет за рабочим, как он «революционизируется» на глазах.
Ленин писал в своей статье:
«Геройский пролетариат Москвы показал возможность активной борьбы и втянул в нее массу таких слоев городского населения, которые до сих пор считались политически равнодушными, если не реакционными. А московские события были лишь одним из самых рельефных выражений «течения», прорвавшегося во всех концах России»[37]
Какое значение придавал Ленин участию Горького в московских событиях, показывает то, что, составляя в январе 1917 года план доклада о революции 1905 года, Ленин вписал имя М. Горького, подчеркнув его.
«Русская революция — революция всемирная. Она продемонстрировала перед мировым пролетариатом свои средства и свои цели, свою мощь и свой жребий. Она угрожает всякому деспотизму, всякому угнетению, всякой эксплуатации человека человеком. Троны поколеблены ею… На берегу Невы, Вислы и Волги — вот где решаются ныне судьбы новой Европы и будущего человечества»32.
Отражение Московского вооруженного восстания в творчестве М. Горького нашло место в повести «Жизнь Клима Самгина».
3
После декабрьского восстания Горький был бы, несомненно, арестован и привлечен к новому «делу». Но в это время в партии возникла мысль поручить Горькому поездку за границу для пропаганды русской революции и в Америку для сбора путем агитации денег в кассу большевиков.
Владимир Ильич Ленин придавал этой поездке большое значение, как вспоминает H. E. Буренин, член боевой технической группы большевиков, которого партия назначила сопровождать Горького.
33.
В глазах всего мира Горький был выразителем свободолюбивого русского народа, представителем борющейся за свое освобождение России, и партия большевиков поручила ему, великому писателю, великому патриоту и революционеру, эту поездку с призывом к международной демократии поддержать русскую революцию.
Он выехал за границу через Финляндию в феврале 1906 года.
Но еще в январе он послал европейским левым газетам свое письмо-воззвание о Московском восстании, которое ходило в России по рукам как прокламация.
Газета «Юманите» опубликовала воззвание Горького в номере от 21 января 1906 года (по новому стилю) с предисловием редакции: «Великий русский писатель-социалист Максим Горький прислал редакции «Юманите», одновременно редакции «Форвертс», брюссельской «Пепль», римской «Аванти» и главным социалистическим газетам следующее волнующее воззвание, обращенное к рабочим всех стран».
В воззвании к французским рабочим он писал:
«Первым отрядом всемирной армии двинулся в битву русский рабочий.
Его победы и поражения его — известны вам, вы знаете, как много сил потратил он и еще потратит, вы знаете, как обильно текла и потечет еще его кровь.
Он уже нанес славные удары врагу, но враг еще силен, и впереди у русских — много битв.
— рабочие всей Европы, всего света почерпнут в этой победе вдохновение и силу, и уроки для себя…» (23, 394–395).
Горький говорил, что Россия идет впереди мирового освободительного движения, что русский рабочий идет впереди рабочих всего мира.
Для царского правительства это было время страшного финансового кризиса после проигранной войны с Японией.
Вопрос — удержит ли правительство власть и сможет ли с новыми силами обрушиться на революционное движение — в значительной степени был связан с вопросом: поможет ли буржуазия Европы царскому правительству.
«Не давайте денег русскому правительству!»
«Когда правительство теряет доверие народа, но не уступает ему своей власти, — оно становится только политической партией…
Партия, именующая себя русским правительством, все-таки еще может опереться на армию, но она уже и теперь не имеет денег для борьбы с народом. И вот она обращается к Европе. Европа говорит:
«Сначала я хочу видеть у вас порядок, потом я вам дам денег…»
Под давлением необходимости иметь деньги русские власти устраивают гнуснейшую комедию народного представительства…
…
Не делайте исторического преступления, еще никем не сделанного, — преступления бессмысленного столь же, как и позорного.
Не давайте Романовым денег на убийства…» (23, 382–385).
Агитируя против займа царскому правительству, Горький основывался на большевистской оценке политической роли внешних займов. В. И. Ленин еще в марте 1905 года писал, что европейский капитал ставит русскому самодержавию ультиматум, побуждая его на уступки либералам.
«Они хотят умеренного и аккуратного буржуазно-конституционного (или якобы конституционного) порядка в России»[38].
В письме Анатолию Франсу, опубликованном во Франции, Горький говорит:
«Выборы в Думу открыто и нагло фальсифицируются — ведь Дума нужна правительству лишь для того, чтобы Европа дала ему денег на продолжение борьбы с народом» (23, 390).
Америка встретила Горького с большим интересом. Навстречу пароходу с берега выехал катер, наполненный журналистами и репортерами буржуазных газет. Приезд великого русского писателя в Нью-Йорк они постарались изобразить как очередную газетную сенсацию, оставив без внимания политические цели, ради которых Горький совершил это путешествие через океан.
Тотчас же по приезде начались митинги, на которых выступал Горький, в Нью-Йорке, в Бостоне, в Филадельфии.
На первом же митинге в Нью-Йорке было собрано тысяча двести долларов, как сообщил Горький в письме Л. Б. Красину.
Но успех агитации Горького всячески подрывали агенты реакционной американской буржуазии, действовавшие в союзе с царским правительством. В кампании против Горького активное участие приняли эмигранты социалисты-революционеры.
Еще до приезда Горького чиновники иммиграционного управления совместно с русским посольством старались подвести писателя под американский закон, воспрещающий «анархистам» въезд на территорию Соединенных Штатов. Это им не удалось, потому что трудно было Горького счесть «анархистом». Однако посольство не переставало усердствовать.
«Посольство российское настаивает в Вашингтоне на необходимости выслать меня из Америки, сыщиков здесь — безумно много! — получаю письма, написанные недурно по-русски, с предварением, что буду убит. Это свидетельствует, что я буду иметь успех все-таки» (28, 427).
Вражеская агентура усердно и всевозможными способами занялась компрометацией Горького в буржуазных кругах.
Е. П. Пешковой Горький писал:
«Дело вот в чем: русское посольство в Нью-Йорке подкупило одну из здешних, довольно влиятельных, газет, и она подняла в уличной американской прессе шум».
К свистопляске буржуазной прессы присоединились и владельцы отелей, изгнавшие великого писателя. Поднятой травлей американские капиталисты и российское посольство надеялись на вынужденный отъезд Горького.
«Уступать — не буду. Или — меня вышлют насильно, или я уеду отсюда победителем, хотя бы пришлось прожить здесь год… Ничего! Крепок татарин — не изломится, жиловат, собака, не изорвется»34.
Горький проявил величайшее мужество перед травлей капиталистов и ханжей. «Буржуазная пресса печатает статьи, в которых уверяет публику, что я анархист и меня надо в шею через океан» (28, 427).
После изгнания из отелей, очутившись со своими спутниками ночью на улице, Горький вспомнил, что поблизости было нечто вроде клуба писателей, где он недавно обедал в компании молодых литераторов и во главе со старейшим писателем Марком Твеном.
Клуб приютил его, там квартировало несколько начинающих писателей.
«Вечерами, в обширном вестибюле «клуба», перед камином, собирались молодые писатели, приходили репортеры, я рассказывал им о русской литературе и революции, о Московском восстании… Газетчики слушали, записывали и, вздыхая, говорили с явным сожалением:
— Это дьявольски интересно, но — не для наших газет…»
Горький спрашивал, почему они не могут сообщить в своих газетах правду о Московском восстании — «событии, которое, возможно, характеризует все будущее нового века». Журналисты объяснили Горькому свою полную зависимость от хозяев-капиталистов и свою погоню за личными скандалами ради хорошей рекламы-сенсации.
Эти беседы дали Горькому повод сказать, что он неплохо знает американских работников печати.
Всегда восторженно принимала Горького рабочая аудитория и население негритянских кварталов в крупных городах Америки.
«Город Желтого Дьявола», которым начинается его великолепная публицистическая сюита «В Америке».
И нужно сказать, что в русской и мировой литературе впервые Горьким показаны американский капитализм и американская «культура» — опора империализма, показаны с потрясающей силой обличения их эксплуататорской сущности, с презрением, с пролетарской ненавистью к представителям капитализма в его наивысшей стадии развития.
Удивительна сила и острота художественного зрения Горького, сумевшего под внешним блеском разглядеть человеконенавистническую, звериную сущность американской буржуазной культуры, ее лживость и лицемерие.
«Кажется, что где-то в центре города вертится со сладострастным визгом и ужасающей быстротой большой ком Золота, он распыливает по всем улицам мелкие пылинки, и целый день люди жадно ловят, ищут, хватают их… Ком Золота — сердце города. В его биении — вся жизнь, в росте его объема — весь смысл ее. Для этого люди целыми днями роют землю, куют железо, строят дома, дышат дымом фабрик, всасывают порами тела грязь отравленного, больного воздуха… Это скверное волшебство усыпляет их души, оно делает людей гибкими орудиями в руке Желтого Дьявола, рудой, из которой он неустанно плавит Золото, свою плоть и кровь».
Этот центральный образ памфлета как бы символизирует собой всю капиталистическую Америку.
— «Царство скуки» — показано место воскресных увеселений. Здесь толпа смотрит на зрелища, которые в этом городе имеют одну цель: научить ее жить на земле смирно и послушно законам хозяев-капиталистов…
Отвлеченный другими задачами, Горький не написал всех задуманных им очерков «В Америке». Сбор денег на русскую революцию не удался из-за интриг реакционной буржуазии в предполагаемом масштабе, — было собрано всего около десяти тысяч долларов. Но за это время — в Америке — Горький написал «Мать».
Написал он также пьесу «Враги» и серию сатирических памфлетов «Мои интервью».
В одном из этих памфлетов, возвращаясь к Америке, он ведет «интервью» с миллионером. В образе миллионера («Один из королей республики») Горький последовательно, с глубоким презрением раскрывает идеологию американских магнатов капитала.
Мы видим «короля республики» и слышим его откровенные речи о науке, философии, религии, искусстве.
«Американцы — лучшие люди земли. У них больше всего денег. Никто не имеет столько денег, как мы. Поэтому к нам скоро приедет весь мир…»
От доллара к мировой гегемонии — на этот бредовый путь американских капиталистов указывал еще Горький.
О социалистах миллионер говорит не менее развязно:
«У хорошего правительства не должно быть социалистов. В Америке они родятся. Значит люди из Вашингтона не вполне ясно понимают свои задачи. Они должны лишить социалистов гражданских прав».
Теперь американские капиталисты, преследующие Компартию США, стремятся всерьез лишить коммунистов гражданских прав.
«Мы линчуем негра, лишь только узнаем, что он жил с белой, как с женой. Сейчас его за шею веревкой и на дерево… без проволочек! Мы очень строги, если дело касается морали…»
Такой беспощадной сатирой клеймил Горький американских капиталистов.
Буржуазная пресса, не добившись высылки Горького, бесчинствовала.
«Теперь они снова начали ругать меня в газетах, — писал Горький в одном из писем, — я напечатал в одном здешнем журнале статью о Нью-Йорке, озаглавив ее «Город Желтого Дьявола». Не понравилось… Желтая пресса неистовствует. На ворота дома, где я живу, наклеивают наиболее резкие выходки против меня» (28, 433–435).
«…Кадеты помогли правительству в 1906 г. весной занять два миллиарда франков на расстрелы, военно-полевые суды и карательные экспедиции»[39].
Горький ответил памфлетом, в котором сопоставлял традиционное представление русской интеллигенции о Франции, как носительнице свободы и культуры, с представлением о ней — пособнице душителей русской революции.
«Франция! Это милое слово звучало для всех, кто честен и смел, как родное имя страстно любимой невесты. Сколько великих людей в прошлом твоем! Твои битвы — лучшие праздники народов, и страдания твои — великие укоры для них.
Сколько красоты и силы было в твоих поисках справедливости, сколько честной крови пролито тобой в битвах ради торжества свободы!..
Жадность к золоту опозорила тебя, связь с банкирами развратила честную душу твою, залила грязью и пошлостью огонь ее…
Великая Франция, когда-то бывшая культурным вождем мира, понимаешь ли ты всю гнусность своего деяния?
Твоя продажная рука на время закрыла путь к свободе и культуре целой страны… Твоим золотом прольется снова кровь русского народа.
Прими и мой плевок крови и желчи в глаза твои!»
Памфлет Горького вызвал целую бурю протестов во французских буржуазных газетах. Профессора, журналисты, государственные деятели наперерыв спешили выразить негодование и возмущение революционером, столь непочтительно отозвавшимся об их стране.
Ведь французы, писали они, восхищались сочинениями Горького, хлопотали о нем, чтобы освободили его из тюрьмы, любили его, а он, Горький, ответил такой неблагодарностью! Один журналист даже утверждал, что он уплатил пятьдесят франков за кресло, чтобы посмотреть пьесу «На дне».
На все эти жалобы Горький ответил статьей «Открытое письмо господам Ж. Ришару, Жюлю Кларети, Рене Вивиани и другим журналистам Франции».
«Я познакомился с гейзерами красноречия, которые вызвала из ваших чернильниц моя статья о займе, данном правительством и финансистами Франции Николаю Романову на устройство в России кровавых экзекуций, военно-полевых судов и всевозможных зверств, я познакомился с вашими возражениями мне и — не поздравляю вас!..
Вы говорите: «Мы встали на защиту Горького, когда он сидел в тюрьме, а он…»
«Я был добр к тебе — ты должен за это заплатить мне благодарностью!» — вот что звучит в ваших словах. Но я не чувствую благодарности и доброту вашу считаю недоразумением…
Ибо мы — враги, и — непримиримые, я уверен…
Надеюсь, что эти строки вполне точно и навсегда определят наши отношения» –409).
А в другом «письме»-ответе французскому историку Олару Горький объясняет:
«Вы ошибаетесь, видимо, полагая, что я бросил мой упрек в лицо всей Франции. Зачем считать меня наивным. Я знаю, что народ никогда не ответственен за политику командующих классов и правительства, послушного лакея их…
Я говорил в лицо Франции банков и финансистов, Франции полицейского участка и министерств, я плюнул в лицо той Франции, которая плевала на Э. Золя, той, которая утопила в страхе перед королем Пруссии и жрецом всяческой глупости все свои рыцарские чувства и ныне живет только трепетом за свой покой и целость франков…
Русская революция будет развиваться медленно и долго, но она кончится победой народа…
Не возвратит» (23, 407).
Примечания
21 М. Горький«Октябрь», 1941, № 6, стр. 12.
22 Сб. «Революционный путь Горького», стр. 101.
23 «Архив А. М. Горького», т. IV, стр. 174.
24 Там же, стр. 177.
25 «Пролетарская революция», 1923, № 3/39, стр. 25.
26 «Литературная газета», 1955, № 38.
27 «Юманите» № 594, 19 ноября 1905 года. Цитирую по книге А. С. Мясникова «М. Горький», стр. 175.
28 В. Десницкий, М. Горький, 1940, стр. 100.
29 «Архив А. М. Горького», т. IV, стр. 190, 192.
30 Там же, т. IV, стр. 192, 193.
31 Сб. «Революционный путь Горького», стр. 108–109.
32 «Правда», 1955, № 355. Доклад П. Н. Поспелова на заседании Московского Совета 20 декабря 1955 года.
33 , М. Горький в эпоху первой русской революции, 1955, стр. 183.
34 «Архив А. М. Горького», т. V, стр. 177, 176.
[28]. В. И. Ленин,
[29]. Андреева — актриса Московского Художественного театра. — И. Г.
[30]. Соч., т. 8, стр. 111.
[31]. В. И. Ленин, Соч., т. 8, стр. 112.
— И. Г.
[33]. В. И. Ленину. — И. Г.
[34]. В. И. Ленин,
[35]. Страстной монастырь был на месте, где сейчас памятник Пушкину. — И. Г.
[36]. В 1912 году Горький, вспоминая грузинских революционеров, охранявших его московскую квартиру, писал:
«Очень часто и сердечно вспоминаю я о вас, добрые товарищи. Все ли живы, здоровы, все ли целы? Погибшим за великое дело, — мой земной, молчаливый поклон, уцелевших обнимаю крепко, и — да здравствуют! Рад заочно пожать знакомые мне крепкие, честные руки и сегодня за обедом выпью за ваше здоровье стакан каприйского вина» (29, 287).
В. И. Ленин, Соч., т. 10, стр. 76.
[38]. В. И. Ленин,
[39]. В. И. Ленин, Соч., т. 12, стр. 275.