ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО А.С.СЕРАФИМОВИЧУ
Александр Серафимович!
Я прочитал Вашу статейку "О писателях облизанных и необлизанных" и чувствую себя обязанным возразить Вам.
Хотя форма и тон статейки Вашей говорят, что Вы как будто хотели придать ей характер увеселительный, но, по смыслу её, она является определённо вредоносной.
Мы с Вами — древние писатели и, не особенно хвастаясь, можем сказать, что в литературе советской признаны как бы за протопопов. Мы проповедуем, молодёжь слушает нас, но, к сожалению, редко подвергает проповеди наши критике — это, должно быть, из почтения к нашей дряхлости. Но хотя и протопопы, однако мы не обладаем правом "канонизировать", то есть причислять людей к лику снятых угодников, уже не подлежащих широкой критике. Однако мы присваиваем себе это право и — часто, слишком часто! — ошибаемся, возглашая: писатель — сей или оный — хотя и молод, но уже гениален и обречён на бессмертие в памяти людей.
На днях мне было правильно указано, что я перехвалил книгу Алексеева "Атаманщина". Конечно, не только одна эта ошибочка числится за мною, — перехваливал я многих из среды "пишущей братии". Ныне Вы канонизируете Панферова, говоря о нём такими словами:
"Видите ли, какая штука: идёшь, бывало, по лесу, бледный туман. Смотришь, что-то вырисовывается, человек не человек, а что-то такое рогатое торчит во все стороны, и не сразу сообразишь, в чём же дело?
А когда подойдёшь — это просто громадная вывороченная бурей сосна. И вот торчит корнями во все стороны. И потом, много спустя, как-нибудь случайно припоминаешь, как среди этого тумана во все стороны торчит какая-то сила. Но в этой рогатости заключена сила, которую постоянно с собой носишь, от которой не отделаешься, если бы и хотел. Вот это Панферов.
Сидит в нём мужицкая сила, и её не вырвешь из его сознания. Ну, а если бы он задумал сделать свою вещь "облизанной", ничего не вышло бы, она потеряла бы свою силу, этакую корявую, здоровую, мужичью."
Я готов думать, что даже Панферову "не поздоровится от этаких похвал", хотя он человек, который слишком спешит достичь славы и чина протопопа от литературы. Но гораздо больше оснований опасаться, что Ваша тяжёлая похвала повредит молодому писателю, ибо Вы утверждаете за ним право остаться таким, каков он есть, не заботясь о дальнейшем его техническом и культурном росте.
Разрешите напомнить Вам, что мужицкая сила — сила социально нездоровая и что культурно-политическая, талантливо последовательная работа партии Ленина— Сталина направлена именно к тому, чтоб вытравить из сознания мужика эту его хвалимую Вами "силу", ибо сила эта есть в основе своей не что иное, как инстинкт классовый, инстинкт мелкого собственника, выражаемый, как мы знаем, в формах зоологического озверения. Этот инстинкт внушает мужику мысли и стремления, которые очень верно оформлены Панферовым на 107—108 страницах третьей книги "Брусков", но по небрежности автора оформлены так, что можно думать: автор излагает свои личные мысли и чувства, а не чувства и мысли одного из героев.
Панферов хорошо понимает мужицкую силу, которая питается стихийной "властью земли", — властью, особенно глубоко понятой и убедительно изображённой Глебом Успенским.
Но одно дело — понимать, другое — чувствовать, и вот, например, мне, читателю, кажется, что в третьей книге "Брусков" разноречие между умом и чувством выражено весьма резко, отчего и получается так, что вражеское отношение "мужицкой силы" к социалистической культуре дано гораздо ярче, наглядней, более "прочувствованно", чем освободительное значение революционной работы пролетариата.
Перевоспитание прославленного народниками мужика, страдальца, который в одну сторону фабрикует нищих, а в другую — мироедов, лавочников, фабрикантов и вообще жесточайших грабителей, — это перевоспитание по существу своему имеет целью изменить классовый тип человека, воспитанного веками зверской собственнической культуры.
Насколько типично изображён этот процесс в "Брусках"? Критика не ставила перед собою этот вопрос во всём его объёме и глубине, критика ещё не удосужилась сопоставить "Бруски" с "Ненавистью" Шухова и "Поднятой целиной" Шолохова. И нам с Вами, протопопам, следовало бы предоставить слово критике, подождав несколько с оглашением наших личныя вкусов и симпатий. Поставленные благосклонной оценкой читателей на некую высоту, мы, старики, меценатствуем, а это — дело вредное.
Вы утверждаете: "По произведениям Панферова учатся сейчас и в будущем будут изучать нашу эпоху". Мне кажется, что хотя мы и протопопы, но нам следует воздерживаться от пророчеств, совершенно неуместных в эпоху могучей и глубочайшей социальной революции, и не следует торопиться создавать литературные авторитеты для нашей молодёжи.
Напомню, что торопливость в этом деле уже создала несколько смешных анекдотов: так, например, лет шесть тому назад некий профессор Фатов утверждал, что писатель Пантелеймон Романов равен Бальзаку, Тургеневу, Толстому и ещё кому-то. Профессору верили, но вскоре оказалось, что он бездарен и литературно малограмотен. Были и ещё анекдоты такого рода. Недавно некто Резников утверждал, что Панферов тоже равен Бальзаку и классикам. Я уверен, что этим утверждением Резников очень вредно повлиял на Панферова, нуждающегося в более внимательном и серьёзном отношении к нему.
Нет, Александр Серафимович, не будем торопиться провозглашать гениями писателей, которые ещё должны учиться литературной грамоте, очень слабо освоенной ими. Я вполне согласен с Вами, когда Вы говорите, что "...пройдёт время, многие из нас, "облизанных", будут белеть костями на полках — мы своё дело тоже, я думаю, сделали и делаем, — но многие из нас будут белеть костями на полках, а вот панферовская вещь — корявая, такая, что торчит во все стороны, надолго останется, ибо вопреки своим недостаткам, своей корявости она насыщена той силой, которая свойственна мужику. Эта сила тоже корявая, тоже с этакими штуками."
Здесь я разрешу себе маленькое отступление: мне не совсем понятно, почему кости мои будут "белеть на полках"? Значит ли это, что плоть и кости мои не будут сожжены в крематории? Неужели скелетишко мой выварят и косточки мои будут разобраны почитателями таланта моего "на память"? Или же будет создан музей скелетов писательских на предмет внушения малоприятной истины: "как ни пиши, а — умрешь"? Если так, то хотя сие и оригинально, однако ужасает мрачностью своей.
Но — шутки прочь!
Я решительно возражаю против утверждения, что молодёжь может чему-то научиться у Панферова, литератора, который плохо знает литературный язык и вообще пишет непродуманно, небрежно. Прошу понять, что здесь идёт речь не об одном Панферове, а о явном стремлении к снижению качества литературы, ибо оправдание словесного штукарства есть оправдание брака. Рабочих за производство брака порицают, а литераторов — оправдывают. К чему это ведёт?
Вот в книжке Нитобурга "Немецкая слобода" я встречаю такие уродливые словечки: "скокулязило", "вычикурдывать", "ожгнуть", "небо забураманило" и т.д., встречаю такие фразы, как, например: "Белевесый был. Гогона, крикун, бабник, одно слово: брянский ворокоса безуенный". "Шалапутный табунок анархиствовавших девиц невзначай лягнулся задиристой фразой". Что значат эти слова?
"Поженили близнецов в один мясоед, и молодухи долго путали своих мужей, особенно в бане, — в банях кержаки моются семьями, мужчины, женщины, дети — все вместе. Не один год мучались бабы, пока не приноровились узнавать каждая своего". Что за ерунда!
Вот Пётр Сажин, книжка "Британский профиль", у него: лебёдки "хардыбачат", солнце — "карминовая медуза", "согнулась спина, утащив за собою грудь", героям его "природа ещё в муках рождённая подарила ослиное терпение", "облака — паршивые клочья густой влаги — неслись на запад в поисках пристанища", омнибусы у него "орут, как заблудившиеся мастодонты" — где он слышал, как орут мастодонты? У него "желания забредали в гости к чувствам", "туман ослабил вожжи", "рожь сочная, зерном любопытства наполненная", "они шли с песней и звуками флейт. В тишине были слышны отчетливо их шаги" — разве флейты и песни не нарушали тишины?
Можно привести ещё десяток книг, — всё "продукция" текущего года, — наполненных такою чепухой, таким явным, а иногда, кажется, злостным издевательством над языком и над читателем. Поражает глубочайшее невежество бойких писателей: у них "с треском лопаются сосновые почки", они не знают, что дерево не гниёт в воде, у них "чугун звенит, как стекло", пила "выхаркивает стружку", ораторы "загораются от пороха собственных слов" и т.д. — без конца идёт какое-то старушечье плетение словесной чепухи, возбуждая читателя до бешенства, до отвращения к людям, которые всё ещё не могут или не хотят понять, как огромна должна быть роль писателя в нашей стране, как необходимо честное, строгое отношение к работе со словом и над словом.
В области словесного творчества языковая — лексическая — малограмотность всегда является признаком низкой культуры и всегда сопряжена с малограмотностью идеологической, — пора, наконец, понять это!
По линии идеологической славные литераторы наши сугубо беззаботны и даже более того, некоторые хвастают слабостью идейного вооружения своего. Так, например, в какой-то газетке я нашёл нижеследующее заявление автора "Цусимы" Новикова-Прибоя:
"У меня этого не бывает, чтобы вычёркивать из написанного что-нибудь, хоть строчку... Это вычёркивают те, которые стараются напустить как можно больше идеологии и которым приходится сказать: "Ты с этой, с позволения сказать, идеологией только срамишь Советскую власть". А у меня идеология в крови и волосах."
О составе крови этого писателя мне, разумеется, ничего не известно, но волос на голове его, мне помнится, не очень много, а судя по приведённым его словам — совсем нет волос.
к авторам.
Ни один из наших критиков не указал литераторам, что язык, которым они пишут, или трудно доступен, или совершенно невозможен для перевода на иностранные языки.
А ведь пролетариат Союза Советов завоевал и утверждает право своё большевизировать мир, и литература пролетариата-диктатора должна бы — пора уже! — понять своё место, своё назначение в этом великом деле.
Я спрашиваю Вас, Серафимович, и единомыслящих с Вами: возможно ли посредством идиотического языка, образцы коего даны выше, изобразить героику и романтизм действительности, творимой в Союзе Социалистических Советов?
Нам нужно вспомнить, как относился к языку Владимир Ленин.
бороться против всех попыток снижения качества литературы.
К чему я и призынаю всех, кто понимает её подлинное значение мощного орудия
социалистической культуры.
ПРИМЕЧАНИЯ
Статья А.С.Серафимовича, послужившая поводом для письма М.Горького, была напечатана в "Литературной газете", 1934, номер 13 от 6 февраля, с примечанием: "Из выступления т.Серафимовича на дискуссии о "Брусках" Ф.Панферова в Гихле".
Письмо включалось во второе и третье издания сборника статей М.Горького "О литературе".
Печатается по тексту второго издания указанного сборника, сверенному с рукописью и авторизованной машинописью (Архив Л. М.Горького).
...я перехвалил книгу Алексеева "Атаманщина" -
-
См. В. И. Л е н и н , Сочинения, изд.4-е, т.30, стр.274.