ОТВЕТНОЕ СЛОВО НА ТОРЖЕСТВЕННОМ ЗАСЕДАНИИ ЦЕНТРАЛЬНОГО БЮРО КРАЕВЕДЕНИЯ
Прежде всего, уважаемые товарищи, благодарю вас за честь, что вы выбрали меня членом вашей огромной краеведческой семьи. Благодарю вас. Я всё-таки думаю, что основной моей работой, работой всей моей жизни, было не краеведение, а человековедение. (Аплодисменты.) Отнюдь не значит, что этим я умаляю значение краеведения, я только хочу сказать, что я начал жизнь среди людей, которые очень быстро заставили меня догадаться о том, что эти люди не могут написать книг, которые я читал, и что в книгах, которые я читал, нет этих людей. Отсюда явился совершенно естественный логический вывод — где-то есть какие-то другие люди, которые пишут книги и о которых пишут книги. Земляки мои не должны обижаться за это на меня, так как это было в ту пору, когда земляков, которые здесь присутствуют, не было ещё на земле, не было. Те мои земляки были очень скучны... Однажды один из квартирантов дома, где я жил, полковой священник Соловьев на жалобу одного гимназиста, покушавшегося на самоубийство, ответил таким утешением: «Живи, как зерно в мешке зерна». Вот. Так я думаю, что такие люди внушили мне очень рано догадку, что где-то есть другие люди, которые пишут книги, форсунки делают. В нашем городе ходил по улице человек с рыжей лисьей бородкой и в криво надетом картузе, и все говорили, что он делает форсунки, и это сделало то, что этот человек чем-то отличается от всех других. Звали его Василий Иванович Калашников. И многое намекало мне, что возможны другие люди; и вот я начал присматриваться, искать, как их найти? И таким Диогеном без фонаря я ходил лет пять, от двенадцати до семнадцати лет, потом — Казань, потом я стал встречать людей, которые действительно были — другие люди, у них были какие-то другие мечты, они говорили о другом, они думали о неизвестном мне — о народе, что они видят его — как на ладони, сколько земли ему не хватает, сколько лошадей надо. Они заботились не о пирогах, к обедне не ходили и так далее и так далее. О том, как я жил, много уже писали, мне, собственно, не о чем говорить; я читал, читаю и думаю, понимаете, что, пожалуй, это не я (Аплодисменты), очень похоже, но как будто — о моём брате.
А если говорить о настоящей серьёзной дороге, то надо перейти к текущим дням: десять — двенадцать дней, которые я прожил в Москве. Я уже не раз говорил о том, что здесь совершается большая работа, а за работой стоит сила, которая творит, — это меня очень волнует и радует, я вижу много теневых сторон, они неизбежны, но это делает ещё ярче то, что здесь делается, ещё резче просвечивает, — я говорю о работе, о строительстве. Здесь такая сила, и — что особенно с каждым днём меня так удивляет и радует и как-то особенно всё более глубоко волнует, право, я не преувеличиваю, буквально меня физически оздоровляет, — это та атмосфера, в которой я живу, то обилие действительно работающих людей, — людей, работающих не на себя, а для огромного дела, — вы знаете, как оно называется. Масса рабочих, культурная сила, сейчас везде и всюду развивается, начиная с четырнадцатилетних ребят. Вы можете себе представить, как я был удивлён сегодня утром, когда ко мне пришли трое мальчишек, которые приехали из Харькова, где семь лет существует колония моего имени. Это — колония социально опасных, там 400 человек. И вот трое из них приехали ко мне. Один — довольно крупный вор-рецидивист, судившийся три раза и приговорённый в общей сложности на семь лет, теперь — студент харьковского университета, живёт в Харькове и всё свободное время проводит в колонии. Рядом с ним — четырнадцатилетний мальчик, беспризорный, сирота и тоже воришка-карманник. Ему четырнадцать лет, он маленький, плотный, веснушчатый, немного рябой, с очень быстрым взглядом, очень милый, он командует отрядом в 70 человек таких же, как сам. Третий мальчик — музыкант, играет на чём-то. Вот такие вещи меня прямо поражают: встретить воришку, у которого — 70 человек подчинённых? Вся колония разделяется на 24 отряда, и я каждые три месяца получаю 24 письма, и вот три месяца тому назад они писали хуже, теперь пишут грамотнее и лучше. Или то, что я увидел в колонии ГПУ, это можно сделать только в такой стране невероятно дерзких и страшно талантливых людей, — это чёрт знает какая нация! Талантливая нация! Я не знаю ни одной страны, где в области искусства, — о театре и говорить нечего, — и в литературе так много сделано, продвинуто, — это что-то фантастическое. Даже вот сейчас, когда я вижу перед собой несколько сот человек работников науки, я думаю: явь ли это? Шесть лет — ничтожный срок, каким образом всё это случилось, я не усваиваю этого, понимаю, но не усваиваю. Отсюда моё восхищение и, я бы сказал, некоторая восторженность этой работой, но я не понимаю того процесса и энергии людей, живших в таких тяжёлых условиях, переживших великие драмы, как они могут вершить это великое дело. Нельзя понять это как моё стремление хвалить, нет, право, не в этом дело, просто хотелось бы всё усвоить, чтобы этот процесс скорее преобразовался в какие-то формы, какие-то образы, усвоить это — а нет, не усваиваю!
Вы знаете, я кончу, потому что я, кажется, не то говорю. (Аплодисменты, крики:
«Просим!», «Просим!») Довольно, довольно. Если бы у меня была длинная рука, я протянул бы
её вам, каждому из вас, чтобы крепко пожать ваши и передать вам, ну хотя бы десятую часть
того чувства, которое я испытываю. Прекрасные люди живут в России, прекрасные люди вы!..
Впервые напечатано в книге "Заседание Центрального бюро краеведения с участием М.Горького", издание ЦБК, М. 1928.
В авторизованные сборники не включалось.
-
Диоген - греческий философ (ок. 404- 323 до н.э.); здесь в смысле: искатель истины, правды.