Спиридонова Л.: Трагедия Горького глазами эмигрантов

Трагедия Горького глазами эмигрантов

Кто из русских писателей занял самое заметное место в исторической памяти эмигрантов? Парадокс: великий пролетарский писатель Максим Горький!

К его личности обращают свой взор политические деятели - эсерка Е. Кускова и меньшевики В.Валентинов и Б.Николаевский, отколовшийся от большевизма Ф.Раскольников, автор гневного обличительного письма Сталину; писатели М.Алданов, И.Бунин, З.Гиппиус, Е.Замятин, Б.Зайцев, А.Ремизов, В. Ходаесевич; художники и артисты Ю.Анненков, Д.Бурлюк, Б.Григорьев, К. Коровин, Ф.Шаляпин; ученые - химик В.Ипатьев и медик И.Манухин. Воистину блистательное созвездие имен!

Какими же красками они, не принявшие революцию, а порой и яростно отрицавшие большевистскую власть, рисовали портрет Буревестника этой революции, писателя, согласно распространенным в ту пору (да, впрочем, и сейчас) представлениям, пошедшему ан сговор со сталинским режимом? Да ко всему прочему весьма нелестно отзывавшемуся о литературе эмиграции.

С высоты Нобелевского лауреатства

Отдавая должное дарованию и иным человеческим качествам, мемуаристы, порой, делали немало, чтобы вызвать у читателя стойкую неприязнь к нему. Вот какие колоритные подробности использует И.Бунин, описывая наружность молодого Горького: ступал с какой-то "воровской щеголеватостью", "небольшой лоб, низко заросший волосами. был морщинистым, как у обезьяны", скулы "выдавались совсем по-татарски", в выражении лица мелькало "нечто клоунское". Но что там наружность! И мировую славу Горького, считает Бунин, "беспримерной по незаслуженности, основанной на безмерно счастливом для ее носителя стечении не только политических, но и весьма многих других обстоятельств".

Послушаем однако другого мемуариста-эмигранта. Живший под одной крышей с Горьким два с половиной года В.Ходасевич утверждает нечто прямо противоположное. По "степени его известности во всех частях света" "не мог с ним сравниться ни один из русских писателей". И вправду: такой славы, как у Горького на грани веков не имел, пожалуй, ни один писатель в мире.

Другой бунинский аргумент: неосведомленность публики в горьковской биографии. Следует пример: он вовсе не "босяк, поднявшийся со дна моря народного", а человек из среды "вполне буржуазной": отец - управляющий большой пароходной конторы". На самом деле "большая контора" (наверное все- таки компания) - всего лишь дебаркадер, пристань, каких было множество на великой реке.

Не выговорившись до конца, Бунин обращается к Горькому в очерке о Маяковском. ".Думаю, что Маяковский останется в истории литературы большевицких лет как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства по части литературного восхваления и тем самым воздействия на советскую чернь,- тут не в счет только один Горький, пропаганда которого с его мировой знаменитостью, с его большими и примитивными литературными способностями, как нельзя более подходящими для вкусов толпы, с огромной силой актерства, с гомерической лживостью и беспримерной неутомимостью в ней оказала такую страшную преступную помощь большевизму поистине "в планетарном масштабе".

Явную пристрастность бунинских характеристик объясняет и борьба за приоритет, за лидерство в русской литературе (хотя к моменту написания очерка о Горьком Бунин уже получил Нобелевскую премию).

Заметим, впрочем, что эмиграция не была абсолютно единодушна к этом выбору. Например, М.Цветаева отдавала безоговорочное предпочтение Горькому, говоря: "и больше, и человечнее, и своеобразнее, и нужнее - Горький. Горький - эпоха, а Бунин - конец эпохи" (1933 г.).

Но может быть Бунин просто допустил полемический перебор и лишь в заостренной форме выразил то, о чем думали многие в его среде?

В чем суть очарования

Еще не просохли чернила бунинской рукописи, а уже выводил своей удивительной вязью строки другой писатель, заброшенный в Париж,- Алексей Михайлович Ремизов. "Суть очарования Горького именно в том, что в круге бестий, бесчеловечья и подчеловечья заговорил он голосом громким и в новых образах о самом нужном для человеческой жизни - о достоинстве человека. Место его в русской литературе на виду.

Черты искренней влюбленности в Горького как в Личность носят обширные воспоминания Анастасии Цветаевой, гостившей в Сорренто, и в какой-то мере объясняющиеся "культом" Горького, сложившимся в семье, тем, что она глядела на писателя глазами старшей сестры.

Футурист Давид Бурлюк заявляет, "окидывая взором могучую фигуру великого народного писателя": "что поражало в Горьком - это связь его с народом. Горький - человек новой России, в нем воплощение ее воли и дерзаний".

С огромным уважением пишут о Горьком Ю.Анненков, К.Коровин, Е.Замятин. Со спокойным аналитизмом, со стремлением постичь загадку горьковской судьбы - В.Валентинов, Б.Зайцев, фрейлина Ю.Данзас, И.Манухин и другие.

Подводя итог своим впечатлениям от встреч с лидерами русского зарубежья, российский литератор Д.Лутохин высказался следующим образом: "Навещаю Горького. - Вот первый действительно сильный человек, с которым сталкиваюсь за рубежом. - Интересуется Западом, в курсе и литературных, и научных, и политических дел. Отсутствует интерес к дрязгам, нет желания играть роль, поражает безмерная любовь к культуре и стремление сделать все, что в силах, для родного народа. Гулливер среди пигмеев".

Гулливер среди пигмеев. этого отзыва не мог знать Б.Пастернак, потому что затерялся он в бумагах (так же, впрочем, как остался неопубликованным даже набранный в одном из советских журналов обширный очерк Лутохина "У тех, кто бежал революции"). Тем более показателен масштаб измерения личности Горького поэтом: "океанический человек".

Попытки постижения

Любовь к родине, к России. А еще - к Волге. К любимой реке Максимовича, взрастившей его, - считает Ф.Шаляпин в своем очерке, родившемся как отклик на известие о смерти писателя.

Но были и объяснения совсем иного рода. За рубежом иссякали и слава и материальный достаток (а при Горьком всегда, начиная с последних нижегородских лет, обитало множество родственников, домочадцев, приживалов, гостей). Положение можно было поправить лишь в России. Среди наших современников, из третьей волны эмиграции соображениями личной выгоды, "корысти" объясняет возвращение А.Солженицын. В своем знаменитом "Архипелаге" он пишет: ".за деньгами и оживлением славы надо возвращаться в Союз и принять все условия". Авторитет этого героического человека, главного обличителя сталинских беззаконий, оказался столь велик, что многие приняли его оценку без каких-либо поправок. Уточнить картину помогают не какие-то ортодоксальные литературоведы большевистской закваски, а. эмигранты.

Поправка первая - относительно материального благополучия. Делает ее В. Ходасевич. Мы не забыли, что в Италии жил он под одной крышей с Горьким. Пути их довольно скоро круто разошлись, даже прервалась переписка. Как писал Марк Вишняк, редактор ведущего эмигрантского журнала "Современные записки": "От Горького к Гукасову - так схематически может быть обозначен мучительно трудный эмигрантский путь Ходасевича." Гукасов - редактор типично эмигрантской газеты "Возрождение"). Тем выше цена объективности позднейшего свидетельского показания поэта.

"Больше тридцати лет в русском обществе ходили слухи о роскошной жизни Максима Горького. решительно заявляю, что в годы моей с ним близости ни о какой роскоши не могло быть и речи. Все россказни о виллах, принадлежащих Горькому, о чуть ли не оргиях, там происходивших, - ложь, для меня просто смешная, пораженная литературной завистью и подхваченная политической враждой".

Поправка вторая - о честолюбии. "В отличие от очень многих он не гонялся за славой и не томился заботой о ее поддержании; он не пугался критики. он не искал поводов удостовериться в своей известности, может быть потому, что она была настоящая, а не дутая. Я не видел человека, который бы носил свою славу с большим умением и благородством, чем Горький".

Тем убийственнее выглядит однако вывод, который сделает сам Ходасевич во втором своем очерк о Горьком, написанном в 1939 году.

".Он некогда усвоил себе свой собственный "идеальный", отчасти подлинный, отчасти воображаемый образ певца революции пролетариата. И хотя сама революция оказалась не такой, какою он создал своим воображением, - мысль о возможной утрате этого образа, о "порче биографии", была ему нестерпима. Деньги, автомобили, дома - все это было нужно его окружающим. Ему самому было нужно другое. Он в конце концов продался, - но не за деньги, а за то, чтобы для себя и для других сохранить главную иллюзию своей жизни. Упрямясь и бунтуя, он знал, что не выдержит и бросится в СССР, потому что, какова бы ни бы тамошняя революция - она одна могла ему обеспечить славу великого пролетарского писателя при жизни, а после смерти - нишу в кремлевской стене для урны с его прахом. В обмен на все это революция потребовала от него, как требует от всех не честной работы, а рабства и лести. Он стал рабом и льстецом".

М.Вишняк свидетельствует: "Ходасевич от природы был существом недостаточно социальным. Он не без удовольствия высмеивал всякую общественность". Горький, напротив, всегда был человеком социальным. И только учитывая это обстоятельство, можно найти ответ на интересующий нас вопрос.

Азия или Европа?

В эмигрантской среде нашлись два человека, которые с моей точки зрения, ближе других продвинулись к разгадке причин, побудивших Горького вступить в прямое сотрудничество с Советами. Это люди общались с Горьким в течение долгих лет. Одним из них В.Валентинов (Н.Вольский), до революции меньшевик. Потом работал в советском учреждении. Выехал в командировку на Запад и стал одним из невозвращенцев. Другой - доктор И.Манухин, лечивший Горького (его воспоминания не перепечатывались в нашей стране).

Очерк В.Валентинова (1947) пронизывает одна идея. Выходец из низов, Горький превратился в фанатического приверженца идеи просвещения масс, окультуривания народа, преодоления в нем темноты, отсталости, - всего того, что он считал проявлением азиатчины.

"Лозунг "Стать Европой" я слышал от Горького в течение 1914-1916 гг. множество раз. Это был его постоянный рефрен. И когда ему приходилось пояснять, что значит быть Европой, он неизменно отвечал: быть не рабами, а людьми свободными, уметь работать, быть культурными и знать. Слова знать, просвещать, не сходили с его языка". "Политиком он не был и не хотел быть. Он хотел быть идеологом-просветителем. Уехав из России в черной нижегородской рубахе без галстука, он возвратился в европейском костюме". "Я ведь был деклассированный,- говорил он мне.- Был вне общества. Мне труднее, чем неаполитанскому босяку, было усвоить, что такое культуры и что по- настоящему переделать социальную жизнь можно лишь при свободе знанием, любовью к работе, страстью к делу".

Как известно, Горький чрезвычайно опасался разрушительного воздействия революции на судьбы культуры. Отсюда его разная полемика с большевиками в "Несвоевременных мыслях" 1917-18 г.г. Свидетельствует И.Манухин.

"Он был событиями (октября - В.Б.) озлоблен, им не доверял и с ними идти не хотел. И если потом. решил из своего угла выйти, то с задней мыслью - не ниспровергал власть, на нее воздействовать. "Довольно отсиживаться! Социалистическая демократия должна войти в ряды большевиков и незаметно их окружить. Надо постараться на них влиять, иначе они непоправимых глупостей наделают; они уж и сейчас "черт знает что натворили",- озабоченно говорил он. Так возник у него план "окружения большевиков". В реальности это означало посадить на плечи рабоче-крестьянской солдатчины интеллигенцию всех толков и этим спасти страну от гибели, а революцию - от контрреволюции".

И.Манухин выдвигает парадоксальный тезис: "свою деятельность при новой власти" великий пролетарский начинает. "ролью заступника за гонимую буржуазию".

Мемуаристы (например, ученый Д.Беляев) свидетельствуют, что Горький хлопотал перед властью, перед Лениным спасении членов царской фамилии, великих князей. одному из них великому князю Гавриилу Константиновичу, освобожденному из тюрьмы и спасенному от гибели по ходатайству Горького, он дал приют в своем доме на Кронверкском, а потом выхлопотал разрешение на выезд за границу. Так же, как фрейлине императрицы Ю.Данзас, профессору Петербургского университета, досрочно освобожденной по его ходатайству с Соловков.

От литературы к дипломатии и политике

Стремясь к окультуриванию страны, Горький полагал, что знания интеллигенции, ее таланты, опыт науки и искусства должны на чаше весов исторического выбора перевесить анархию и бескультурье. Теперь мы отлично понимаем, сколь утопичным изначально было это намерение. "Окруженными" оказался он сам и ему подобные. А место анархии заняла вскоре железная диктатура, взявшая интеллигенцию за горло.

Отдавая должное Горькому как автору "несвоевременных мыслей", многие до сих пор считают, что с возвращением в Россию в 1928 году он сдался на милость победителя, стал высокопоставленным прислужником режима.

Наибольший вклад в распространение этой легенды внес Сталин, сосредоточивший в своих руках всю полноту власти и подчинивший себе весь агитационно-пропагандистский аппарат.

не ко двору в эпоху пятилеток. Приспособляясь к обстановке, созданной Сталиным... Горький принуждался ампутировать, скрывать, извращать целые части своего мировоззрения".

Вынужденный считаться с реальностью, Горький все свои силы продолжал прикладывать к тому, чтобы "очеловечивать", либерализовать режим, облегчить участь и условия труда интеллигенции и прежде всего писателей. Бесценными являются суждения Е.Замятина (1936), опубликованные во Франции (1936). Он регулярно встречался с Горьким в пору, когда тот хлопотал перед вождем о разрешении на выезд опального писателя за границу (отъезд произошел в 1931 г. ). В очерке Е.Замятина читаем: ".Для всех советских писателей не коммунистов, а только "попутчиков",- самым тяжелым периодом были годы 1927- 1932. Советская литература попала под команду - иного выражения нельзя подобрать - организация "пролетарских писателей") на языке советского кода - "РАПП"). Их главным талантом был партийный билет и чисто военная решительность. Эти энергичные молодые люди взяли на себя задачу немедленного "перевоспитания" всех прочих писателей. Ничего хорошего, разумеется, из этого не получилось. При встречах мне не раз приходилось говорить об этом с Горьким. Он молча курил, грыз усы. Потом останавливал меня: "Подождите. Эту историю я должен для себя записать". Смысл этих записей стал для меня ясен только гораздо позже, в 32-м году. В апреле этого года, неожиданно для всех, произошел подлинный литературный переворот: правительственным декретом деятельность "РАППа", была признана "препятствующей развитию советской литературы", организация эта была объявлена распущенной. Это не было неожиданностью только для Горького: я совершенно уверен, что этот акт был подготовлен именно им, и он действовал, как очень искусный дипломат".

Ю.Анненков высказывает свой взгляд на природу нового творческого метода, утвержденного I писательским съездом. "Теперь мы часто читаем в советской прессе, даже в зарубежных русских журналах, что Горький является предтечей и основоположником "социалистического реализма". Это совершенно неверно, и я восстаю против подобной клеветы. Я помню одно издательское собрание, руководимое Горьким, несколько месяцев после Октябрьской революции. Горький. был категоричен: - Лучше - самый отъявленный футуризм, чем коммерческий реализм, - заявил он.

В то время (1918-1919), термин "социалистический реализм" еще не существовал. Но в разговорном языке, "коммерческий реализм" или - просто "реалистическая халтура", были его синонимом. Ни в каком случае Горький не мог быть провозгласителем "официальной" формы искусства, выдвинутой государством, капиталистическим или пролетарским". "Идейную подчиненность он считал оскорблением для человека. Прямую линию он все время заставлял вибрировать, как струну".

Особое значение для понимания трагедии Горького имеют воспоминания Б. Николаевского (1887-1966). Видный деятель меньшевизма, он выступал против подавления Тамбовского и Кронштадтского восстаний. Был арестован в 1921 г. и заключен в Бутырскую тюрьму. Освобожден лишь после длительной голодовки. В 1922 г. выслан за границу. В Берлине после смерти лидера меньшевизма Ю. Мартова (1923) возглавил журнал "Социалистический вестник". Здесь-то и была опубликована в конце 1936 г. получившая широкую известность статья "Как подготовлялся Московский процесс" ("Из письма старого большевика"). Имеется в виду процесс над Каменевым и Зиновьевым, начавшийся в августе 1936 г., вскоре после смерти Горького (18.06.36), первый из серии политических процессов 1936-1938 гг. (Р.Конквест считает, что "большой террор" начался не после убийства Кирова, а после смерти Горького).

Б.Николаевский пользовался информацией, "из первых рук", - от Бухарина, командированного за границу. Его публикация имеет чисто политический характер, и имя Горького встречается в ней не так часто. Но всякий раз - рядом с именем Кирова, убитого в декабре 1934 г. Оба они фигурируют как союзники, последовательно ориентировавшиеся на послабление жесткого режима в стране, на переход к демократическим методам правления.

Оценить Горького, увиденного глазами эмиграции читатель мог бы ознакомиться не только с цитатами, но и с текстами мемуаров (они войдут в большой однотомник "Жизнь и смерть "океанического человека" М.Горький в мемуарах современников", который готовится в одном из столичных издательств к 130-летию со дня рождения классика. Однако из сказанного можно сделать важный и неожиданный вывод: русское зарубежье (так же, как и капиталистический Запад) сумели оценить заслуги Горького перед отечественной и мировой культурой значительно выше и объективней, чем наша пресса периода перестройки и демократизации. Если судить по итогам публикации, можно подумать, что нынче сами масштабы измерения наследия крупнейших писателей, пользовавшихся официальным признанием, меняются, можно сказать, минимируются. И Горький, Маяковский, А.Толстой, Шолохов - вроде бы уже не классики. А их место должны занять другие, тоже чрезвычайно талантливые писатели, но претерпевавшие гонения от тех же властей. Что и говорить возрождение имен, подвергавшихся ранее забвению, факт глубоко отрадный, своего рода знамение времени. Но не слишком преломлен, не отдает ли догматичностью принцип "или- или".

Взять того же Горького.

Достаточно ли бережно относимся мы, русские, к тем великим культурным ценностям, которые были накоплены в годы послеоктябрьского развития, годы, безусловно, исполненные тяжких противоречий, стоивших народу множества жертв?

Вадим БАРАНОВ. ИЗВЕСТИЯ от 14.08.1997 (С) ИЗВЕСТИЯ (РОССИЯ) № 152 (25005) от 14/08/97

"ОЧЕНЬ СОЖАЛЕЮ, ЧТО ДЕЛО РАЗВАЛИЛОСЬ" Как не был написан очерк Горького о Сталине

К 130-ЛЕТИЮ со дня рождения М. Горького в ИМЛИ РАН выходит сборник "М. Горький. Неизданная переписка с Богдановым, Лениным, Сталиным, Зиновьевым, Каменевым, Короленко" (серия "Материалы и исследования, вып. 5). Мы публикуем из него несколько документов, раскрывающих одну из самых таинственных страниц в истории советской литературы. Речь идет об очерке Горького "Иосиф Сталин", который должен был начать пропаганду "культа личности" вождя в США, но так и остался незаконченным.

Как известно, после возвращения на родину Горький оказался под неусыпным вниманием Сталина. Это объяснялось не только его желанием поставить авторитет писателя на службу тоталитарной власти. Был у вождя и свой, сугубо личный расчет. Создавая его "культ", ближайшее окружение Сталина отводило Горькому роль придворного биографа, который мог бы написать очерк, подобный "В.И. Ленину". Поэтому во время его визита в СССР в 1931 г. ему стали намекать о желательности создания такого произведения. Из писем писателя следует, что, уклоняясь от этой задачи, он вначале сослался на отсутствие необходимых материалов, т.к. к этому времени уже вернулся в Сорренто. Однако 24 ноября 1931 г. Горький телеграфировал П.П. Крючкову: "Привезите биографию Кобы или материалы для нее".

Крючков ответил 5 декабря 1931 г.: "Т. Товстуха послал Вам через Д.И. "Курского" материалы по биографии С"талина", когда получите, сообщите мне". В конце того же года А.Б. Халатов писал Горькому: "Материалы для биографии И"осифа" В"иссарионовича" мы Вам послали, напишите мне - не нужны ли Вам какие-либо еще материалы и когда Вы думаете нам ее дать". Горький ответил на это письмо почти сразу, но, перечислив около десятка своих срочных дел, даже не упомянул о биографии или очерке о вожде. Он не ответил Халатову и на прямо поставленный вопрос о сроках окончания работы.

Можно предположить, что рукопись от Горького ожидали в Госиздате к 15-й годовщине Октябрьской революции. Это был бы важный пропагандистский акт, способный заглушить антисоветскую пропаганду, вспыхнувшую в мире: буржуазные и эмигрантские газеты заявляли о провале первой пятилетки и крахе сталинской политики. Однако Горький не торопился браться за дело, он тянул время и уклонялся от прямых ответов.

В начале 1932 г. Горький получил предложение от англо-американских издателей Рея Лонга и Р. Смита написать очерк о Сталине для книги "Россия сегодня" (другое название - "Правда о России"). Р. Смит сообщил ему, что такая "чрезвычайно важная книга выйдет самым широким тиражом", ибо в ней предполагается участие Сталина. О существовании нью-йоркского издательства "Rау Lоng аnd Riсhаrd R.Smith" Горький узнал от М.И. Будберг, которой Рей Лонг предложил сделать переводы для задуманной им серии советских книг, наиболее убедительно и ярко рисующих достижения социализма за 15 лет. В начале декабря 1931 г. она попросила Крючкова выслать ей в Лондон книгу М. Ильина "Рассказ о пятилетнем плане", а Горького - подумать, какие книги, кроме этой, можно было бы предложить издательству.

Писатель поддержал идею Рея Лонга, т.к. она совпадала с предложением Сталина о необходимости усилить идеологическое влияние на интеллигенцию США. В середине октября 1931 г. перед отъездом в Сорренто Горький беседовал об этом со Сталиным в Кремле. В обстановке активизации монархических организаций, препятствующих признанию СССР Америкой, Горький не раз напрямую обращался к американской общественности в статьях "Ответ интеллигенту", "Логика истории", "Террор капиталистов против негритянских рабочих в Америке", "С кем вы, мастера культуры?". Противопоставляя пропаганде социальной ненависти новую культуру пролетариата, он писал о достижениях социализма, который открывает широчайшие возможности для творческого труда. Иными словами, идея американского издательства отвечала творческим планам самого писателя.

4 декабря 1931 г. Горький сообщил Крючкову, что считает издание серии книг, наиболее ярко рисующих достижения нового строя, делом чрезвычайно важным и попросил помощи. "Мне кажется, - писал он, - что Вы могли бы поторопить выбор книг для англо-американцев и выбрать листов 10-12 очерков - наиболее удачных - о социалистическом соревновании. Возможно, что некоторые книги нужно будет заново проредактировать или даже "дописать", некоторые же - сократить. Об этом поговорите лично с И"осифом" В"иссарионовичем"." Предупредив Крючкова, что "шуметь об этом деле - не следует", Горький 1 декабря 1931 г. написал Сталину, предлагая принять предложение американцев.

на утверждение". Но дело затягивалось. В этот момент и возникло второе предложение от издательства Рея Лонга. Помимо издания книг (или вместо них?) предполагалось издать сборник "Россия сегодня", где предисловие - очерк о Сталине - написал бы Горький, а затем Сталин рассказал бы о себе и своей работе в партии. Книгу должен был завершать обстоятельный разговор о пятилетнем плане и путях развития России от первой мировой войны до последних дней. Такой взгляд на Россию помог бы убедить всех сомневающихся в преимуществах сталинской политики и правде социализма.

4 марта 1932 г. Рей Лонг отправил Горькому контракт и чек на 2500 долларов. В тот же день, не дождавшись ответа, он поместил в "Nеw Jоrk Тimеs" следующее рекламное сообщение о книге: "Сталин пишет книгу о России. Впервые она будет опубликована здесь с предисловием Горького". Перевод был поручен М.И. Будберг. В начале марта она сообщила Горькому: "Видела Рея Лонга, и он подписал со своей стороны договор и уже выслал Вам 2500 долларов. Он просил из них оставить мне задаток в 500 долларов на перевод, он пополнит эту сумму при посылке второй части". Это письмо свидетельствует, что М.И. Будберг была непосредственно заинтересована в предприятии. Не исключено, что именно она подсказала Рею Лонгу и первый, и второй замыслы, тесно связанные друг с другом. Возможно также, что идея Лонга (через М.И. Будберг) была реализацией первой советской попытки сделать Горького биографом Сталина. Во всяком случае, по праву "секретаря и друга" она настойчиво советовала Горькому не отказываться от работы над очерком.

Между тем Горький долго колебался и уже совсем было собрался отправить чек на 2500 долларов обратно, когда получил письмо от М.И. Будберг. Она уговаривала: "...нет ничего легче, чем отправить обратно чек Лонга и аннулировать договор", однако сообщение о книге уже опубликовано, а главное, отказ "будет иметь влияние на решение конгресса по вопросу о признании России Америкой". Перед таким аргументом Горький не устоял. Он сообщил Крючкову, что принимается за работу и постарается сделать ее до своего отъезда в СССР, т.е. к 21 апреля 1932 г. Одновременно он отправил копию договора и письмо Рея Лонга Сталину, о чем написал ему в письме от 17 февраля. Судя по письмам Крючкова, переговоры продолжались в марте. 3 марта 1932 г. он писал Горькому: "Говорил сегодня по телефону с И.В., он обещает дать ответ дня через два, но указывает, что срок "апрель или начало мая" недостаточен. Лично он согласен, но ждет подтверждения товарищей: Каганович и Постышев больны". В следующем письме он известил, что план книги составляется и в ближайшие дни будет утвержден.

"Очень сожалею, что дело развалилось". На такое решение, видимо, повлияло и письмо Горького Сталину, в котором он деликатно уклонялся от роли его биографа, предлагая написать для книги Лонга очерк "Положение среднего русского человека до революции", и преждевременный шум вокруг издания, которым был недоволен вождь. Книга в свет не вышла, а очерк Горького не появился ни к 15-й годовщине Октября, ни позже. Какова бы ни была судьба книги, она высветила бесспорную истину: Сталину не удалось использовать талант Горького для восхваления своего имени. Горький разорвал контракт с Р. Лонгом и вернул чек. Одновременно он известил телеграммой Крючкова, что высылает обратно материалы о Сталине.

Однако слухи о том, что в сталинском архиве за семью печатями хранится очерк или книга Горького о Сталине, возникшие в 1930-е годы, продолжали существовать довольно долго. В советское время их использовали для доказательства духовной близости и крепкой дружбы писателя и вождя, после смерти Сталина намекали, что он в последние годы своей жизни, разочаровавшись в политике советской власти, запечатлел истинный лик "вождя народов". Но ни та, ни другая версия ни разу не была подтверждена публикацией документальных материалов.

для книги "Россия сегодня". Эта страница, по-видимому, так и оставшаяся единственной, могла быть написана в феврале-марте 1932 г., когда Горький скрепя сердце пытался начать жизнеописание вождя. Из-под его пера вышли лишь скупые строки об истории Грузии и о "каторжной жизни крестьян и ремесленников" на родине Сталина.

М. Горький - И.В. Сталину 17 февраля 1932, Сорренто

Дорогой Иосиф Виссарионович -

Крючков передаст Вам три документа:

2. Письмо Лонга ко мне.

3. Проект договора, составленный им.

Рей - человек вполне "приличный", насколько вообще может быть приличен американец-буржуа, который хорошо чувствует, что его страна - в опасности и что опасность эту могло бы устранить решительное изменение политики группы Гувера, т.е. прежде всего - признание Вашингтоном Союза Советов, затем - все остальное, логически вытекающее из признания. По всему, что говорилось им, мне кажется, что он действует не совсем за "свой страх", а как будто от лица группы. Он был компаньоном крупной издательской фирмы "Ричард Смит и Рей Лонг", но теперь вышел и организует свое дело на "русском материале". Из Нью-Йорка в Сорренто он приехал специально для переговоров об этом "предприятии", я думаю, что для небольшого и личного дела это слишком большой "накладной расход". Материальные условия, предлагаемые им, тоже не в нравах обычных, даже и крупных издателей Америки. Характер вопросов, которые он предлагает осветить, тоже воспринимаются мною как инициатива группы, настроенной в пользу признания Союза. Лично мне это дело кажется серьезным и заслуживающим того, чтоб оно было сделано хорошо. Затем: по моему мнению, дело это отвечает Вашему предложению "обратить внимание на интеллигенцию США".

Итак: если Вы принципиально не против предложения Лонга, - я просил бы Вас немедля распорядиться о практическом его осуществлении и телеграфировать через Крючкова Ваше решение. "..."

А. Пешков

Р.S. Личное Ваше участие в создании книги Р. Лонг считает обязательным и необходимым как основной и самый серьезный удар по американским мозгам - я нахожу, что он в этом совершенно прав: Ваше участие, действительно, необходимо. Окончательная редакция всех статей - тоже Ваша.

Тему: "Положение среднего русского человека до революции" я могу взять на себя, но необходимо, чтоб мне прислали тезисы.

Книга не должна быть более 10 листов. Тираж, видимо, предполагается массовый.

А.П.

Около 20 февраля 1932, Сорренто

Спасибо за письмо, дорогой Иосиф Виссарионович. Зная, как много Вы работаете, я, разумеется, не претендую на частую переписку с Вами, но - живу я письмами из Москвы, это главное мое "духовное" питание, и оно всего лучше действует на здоровье. Письма и газеты из Союза отлично рассеивают тот подлый бытовой и политический туман, в котором живешь здесь.

Отвечаю на Ваше письмо. Вы пишете: "Не хотите художников-литераторов" - в работе по "Истории гражданской войны" - "ну и не надо". Но я вовсе не отвергаю, не исключаю художников из этой работы, а только отвожу им скромную роль шлифовальщиков стиля. С этой ролью они согласны и понимают ее хорошо"..."

Общее впечатление всех людей, которые, посетив Англию, Францию, Америку, побывали у меня за это время: среди технической, научной и служащей интеллигенции этих стран интерес к Союзу Советов быстро растет и становится все серьезней. Я, со своей стороны, то же могу сказать об интеллигенции итальянской. Вы в последней беседе со мной, в Кремле, очень правильно указали на необходимость поддерживать или подогревать настроение американцев. Они все-таки черти четвероногие, им, чертям, как раз теперь выгодно бы признать Союз Советов, а затем дать бы нам хоть какой-нибудь миллиард.

Крепко жму руку.

А. Пешков

Прилагаю копию записки, посланной мною т. Бубнову. Если Вы найдете смысл этой записки правильным, - было бы хорошо распространить ее - от имени ЦК? - по всем наркоматам, в ведении которых вузы и втузы.

До свидания.

М. Горький - И. В. Сталину 24 марта 1932 Сорренто

Дорогой Иосиф Виссарионович

телеграмму Вашу получил и принял соответствующие меры. Сожалею, что бестактность Р. Лонга разрушила серьезное дело, но думаю, что - через некоторое время дело это следует возобновить, разумеется, не по нашей инициативе и в форме несколько иной.

для меня не совсем ясны, но, насколько я понимаю, она стремится к примитивизму и опрощению в области литературы, однако не указывает с достаточной ясностью: почему и зачем это нужно? Если я не ошибаюсь: тогда - это стремление вредное, и в нем чувствуется присутствие элемента угодничества начинающим писателям и желания группы Панферова занять командующие позиции.

Начинающих писателей нужно убеждать: учитесь! И вовсе не следует угождать их слишком легкому отношению к литературной работе. В массу рапповцев эта полемика вносит смущение, раздоры и вызывает в ней бесплодную трату времени на исследование вопроса не - "кто прав", а за кем идти? "Именно так формулируют свое настроение молодые писатели в их письмах ко мне. Как видите - формулировка, за которую не похвалишь.

Бесконечные групповые споры и склоки в среде РАППа, на мой взгляд, крайне вредны, тем более что мне кажется: в основе их лежат не идеологические, а, главным образом, личные мотивы. Вот что я думаю. Затем, кажется мне, что замена руководящей группы РАППа, - в которой объединены наиболее грамотные и культурные из литераторов-партийцев, - группой Серафимовича-Ставского-Панферова пользы дальнейшему росту РАПП - не принесет.

Здесь, в Неаполе и Венеции, строятся траллеры для Мурманска и Владивостока. Выстроят траллер, и он стоит месяца полтора до того, как приедет из Союза команда.

Прилагаю перевод статейки из газеты "Рома", м.б., она проскользнула мимо внимания товарищей, для которых такие заметки небезынтересны.

Крепко жму Вашу руку.

А. Пешков. "..." 24.III.32.

"ИОСИФ СТАЛИН"

- уроженец штата Георгия. Грузия расположена за хребтом Кавказских гор, по бассейнам рек Чороха, Риона и Куры. Первые две реки впадают в Черное море, Кура - в Каспийское. (Рион) Греки именовали Рион - Фазисом, и с этой рекой связана древняя легенда о походе аргонавтов за золотым руном. Легенда эта, вероятно, имеет историческое основание: аджарские горы, один из отрогов Кавказского хребта, содержат золото, (которое) греки промывали, пропуская (в) по коже барана, крупинки золота задерживались шерстью, отсюда - золотое руно. Грузины поселились в Закавказье (за) в VII веке до нашей (эпохи) эры, но история их не говорит, откуда они пришли. Исторические ее памятники уничтожены за время бесчисленных нападений и грабежей Грузии парфянами, персами, войсками Александра Македонского, римского полководца, впоследствии императора Помпея, затем - арабов, снова персов и турок. В общем история этой небольшой, но прекрасной и богатой страны есть история грабежа ее и различных насилий над нею. (Это привело) В конце ХVIII в. царь Грузии и дворянство решили просить защиты у России, и в 1801 г. Грузия была присоединена к владениям русского царя. Этот акт неплохо устраивал грузинское дворянство, но само собою разумеется, ничем не мог облегчить каторжную жизнь крестьян и ремесленников.

Лидия Спиридонова. НЕЗАВИСИМАЯ ГАЗЕТА от 27.03.1998