А.С. Макаренко и Горький.
Биография Макаренко

А.С.МАКАРЕНКО

...Героизм не на час,

а на всю жизнь.

М. Горький.

Есть люди счастливой судьбы. Счастливой не в том смысле, что жизнь щедро рассыпала перед ними свои дары — бери и пользуйся. Напротив. Путь этих людей кремнист и труден. Все новые и новые преграды возникают впереди. Но идут вперед эти люди. Идут потому, что не могут не идти. Это их путь. Единственный. Другого для них нет. Преодолевая одни препятствия, они обретают силы для борьбы со следующими ради конечной высокой цели, которая владеет всеми их помыслами. В этом их счастье. Счастье трудного пути. Счастье творческого дерзания. Самое высокое на земле счастье — жить с людьми и для людей.

Таким был и Антон Семенович Макаренко, человек непоколебимой убежденности и широкой души, блестящий педагог-практик и теоретик, поднявший науку о воспитании на новую ступень, наконец, талантливый писатель. «Главный секрет его успехов,— по словам В. Н. Терского, хорошо знавшего Макаренко,— умение жить и работать для других, для народа...»*.

Макаренко принадлежал к числу тех «истинно народных учителей», о которых с таким уважением говорил в своей речи на Первом Всероссийском съезде по просвещению В. И. Ленин: «Все, что сочувствует народу не на словах, а на деле, лучшая часть учительства, придет на помощь,— и в этом для нас верный залог того, что дело социализма победит»**.

----------

* В.Н.Терский в кн. А.С.Макаренко. Марш 30 года, «Просвещение». М., 1967, стр. 197. ** В.И.Ленин. Полное собр. соч., изд. V, т. 37, стр. 78.

Увлеченность Макаренко проблемами воспитания была следствием его активного отношения к жизни, его влюбленности в жизнь. «Я живу потому, что люблю жить,— делился он сокровенными чувствами с бывшим своим воспитанником,— люблю дни и ночи, люблю борьбу и люблю смотреть, как растет человек, как он борется с природой, в том числе и со своей собственной природой».

Подходя к человеку неизменно с «оптимистической гипотезой», Макаренко считал, что «хорошее в человеке приходится всегда проектировать, и педагог это обязан делать». К этому следует добавить, что процесс воспитания никогда не сводился для Макаренко к формированию в человеке неких хороших качеств вообще. Ясно представляя перспективу развития нашего общества, он с самого начала ставил перед педагогикой проблему коммунистического воспитания.

Умению проектировать «хорошее в человеке» педагог Макаренко учился, по его словам, у писателя Горького.

Уроки Горького имели неоценимое значение и для Макаренко-писателя.

Как и его учитель, Макаренко убежденно стоял на позициях социалистического реализма. «Я отвечаю за то...— писал он,— чтобы в моем художественном слове не было искажения перспектив и обмана. Там, где я вижу победу, я должен первым поднять знамя торжества, чтобы обрадовать бойцов и успокоить малодушных и отставших. Там, где я вижу прорыв, я должен первым ударить тревогу, чтобы мужество моего народа успело как можно раньше прорыв ликвидировать».

Литература, по его мысли, «должна быть литературой конфликта и его разрешения», она призвана бороться за совершенствование человека, за улучшение его жизни.

И еще одна важная ее черта: «Советская литература должна не только отражать то, что происходит. В каждом ее слове должна заключаться проекция завтрашнего дня, призыв к нему, доказательство его рождения... она — разведчик будущего».

Таким же разведчиком будущего был и сам Макаренко, человек, избравший себе достойнейшую специальность — жить для людей.

Антон Семенович Макаренко родился 1(13) марта 1888 года в небольшом городке Белополье Сумского уезда Харьковской губернии, в потомственной рабочей семье. И влияние семьи было первым существенным фактором, развившим наиболее яркие черты личности будущего педагога и писателя.

Его отец, Семен Григорьевич, сначала старший маляр Белопольского железнодорожного депо, а затем мастер малярного цеха в Крюковских железнодорожных мастерских, был для сына олицетворением высоких традиций рабочего человека. Честный и добросовестный работник, требовательный к себе и своим домашним, прямой и независимый по отношению к начальству и в то же время готовый поддержать в нужный момент своего брата-рабочего, Семен Григорьевич сумел воспитать эти ценные качества и в своем сыне.

же прекрасным даром — чувством юмора, она как бы представляла в семье творческое начало.

Родителям Макаренко не пришлось учиться в школе. Тем сильнее стремились они дать образование сыну. Окончив двухклассное начальное училище первым учеником, Антон поступает в Кременчугское четырехклассное городское училище.

Поражает широта интересов мальчика. Обладая хорошим слухом, он учится играть на скрипке и поет в школьном хоре. Изучает изобразительное искусство и сам неплохо рисует. Он регулярно посещает театр и участвует в импровизированных школьных спектаклях. Наконец, серьезно занимается гимнастикой, иной раз даже заменяя на уроке учителя.

Нужно ли говорить, какое место среди увлечений юного Макаренко занимали книги? Это были не только любезные сердцу каждого подростка книги о путешествиях и приключениях. Мальчик с упоением читает русскую классику, особенно Гоголя и Чехова, помнит наизусть множество стихотворений Пушкина, Лермонтова, Некрасова и других поэтов.

Говоря о литературных пристрастиях молодого Макаренко, следует отметить ту исключительную роль, какую сыграло в его жизни знакомство с творчеством Максима Горького. Максим Горький стал для него не только первым писателем, но и учителем жизни.

«Горький вплотную подошел к нашему человеческому и гражданскому бытию,— признавался впоследствии Макаренко.— Особенно после 1905 года его деятельность, его книги и его удивительная жизнь сделались источником наших размышлений и работы над собой». «Если понимание истории приходило к нам по другим путям, по путям большевистской пропаганды и революционных событий, по путям нашего бытия в особенности, то Горький учил нас ощущать эту историю, заражал нас ненавистью и страстью и еще большим уверенным оптимизмом, большой радостью требования: «Пусть сильнее грянет буря!»

Человеческий и писательский путь Горького стал для молодого Макаренко образцом поведения: «В Горьком мы видели какие-то кусочки самих себя, может быть, даже бессознательно мы видели в нем прорыв нашего брата в недоступную для нас до сих пор большую культуру. За ним нужно было броситься всем, чтобы закрепить и расширить победу».

Пример Горького вдохновляет молодого Макаренко. Он с отличием оканчивает Кременчугское городское училище, а затем одногодичные педагогические курсы. Это дало ему право преподавания в начальной школе.

В дни первой русской революции начал семнадцатилетний учитель свой педагогический путь с Крюковского железнодорожного начального училища. И хотя непосредственного участия в революционных событиях Макаренко не принимал, атмосфера революционной бури способствовала быстрейшему формированию гражданских позиций интеллигента из народа.

Годы работы в школе — годы дальнейшего роста. Каждую свободную минуту молодой преподаватель использует для расширения своего кругозора, усиленно занимаясь самообразованием. Отдаваясь со всем пылом молодости преподавательской деятельности, Макаренко покоряет всех своими незаурядными познаниями, а главное, неиссякаемой энергией, творческим подходом к делу и любовью к детям, с которыми он не уставал возиться буквально с утра до вечера.

И все же, несмотря на бесспорный педагогический успех, Макаренко чувствует настоятельную потребность продолжить свое образование. Узнав, что в Полтаве открывается учительский институт, он сдает конкурсные экзамены и становится его студентом.

Полтавский институт дал Макаренко очень много. Здесь он пополнил и систематизировал свои знания из области педагогики, используя и собственный почти десятилетний учительский опыт. Результатом обобщения теоретико-педагогической позиции Макаренко была большая работа «Кризис современной педагогики», к сожалению, не дошедшая до нас.

С особым увлечением занимался студент Макаренко историей и литературой. По воспоминаниям директора института А. К. Волнина, он «совершенно свободно владел устным словом и, что особенно поражало в украинце, искусно владел в нем гибкой и стройной фразой на чисто русском литературном языке...»*.

Ко времени пребывания в Полтавском институте относится и одно немаловажное для Макаренко событие. Он написал рассказ и отважился послать его самому Горькому.

Впрочем, как указывает исследователь жизни и творчества А. С. Макаренко Е. Балабанович, известны более ранние литературные опыты будущего писателя**. Еще будучи учеником Кременчугского училища, он веселил товарищей своими сатирическими стихами на темы школьной жизни. В течение ряда лет он с присущей ему пунктуальностью вел дневник, который также в какой-то мере способствовал выработке литературных навыков. Уже учительствуя в Крюкове, Макаренко пишет рассказ, героем которого был молодой человек, переживающий тяжелую душевную драму. В Полтавском институте он редактирует рукописный сатирический журнал «Институтская щель» и сотрудничает в нем. К этому же времени относятся и два дошедших до нас стихотворения, написанных Макаренко в альбом одной из его знакомых.

Таким образом, рассказ «Глупый день», посланный Горькому, являлся в какой-то мере итогом первоначальных творческих попыток молодого Макаренко. «В рассказе я изобразил действительное событие,— вспоминал впоследствии автор.— Поп ревнует жену к учителю, и жена и учитель боятся попа; но попа заставляют служить молебен по случаю открытия «Союза русского народа», и после этого поп чувствует, что он потерял власть над женой... и молодая жена приобрела право относиться к нему с презрением».

Однако сложная психологическая коллизия оказалась не по плечу неопытному писателю. Горьковскую отрицательную оценку своего неудачного опуса Макаренко запомнил на всю жизнь: «Рассказ интересен по теме, но написан слабо, драматизм переживаний попа неясен, не написан фон, а диалог неинтересен. Попробуйте написать что нибудь другое».

----------

* А.К.Волнин. А.С.Макаренко в Учительском институте. «Учебно-воспитательная работа в детских домах», бюл. 2—3. 1941, стр. 123. ** Е.Балабанович. Макаренко человек и писатель. «Московский рабочий», 1963.

Нелицеприятный, по-товарищески прямой отзыв Горького привел к тому, что Макаренко, по его собственным словам, «без особого страдания отбросил писательские мечты, тем более что и свою учительскую деятельность ставил очень высоко».

И все таки, хотя в течение ряда лет после этой неудачи Макаренко и не предпринимал новых попыток на писательском поприще, мечта о художественном творчестве оказалась неистребимой. Исподволь, но систематически, упорно он продолжает готовить себя к литературной деятельности: вносит в свою записную книжку «детали жизни, пейзажи, сравнения, диалоги, портреты, темы, словечки». Только через тринадцать лет Макаренко снова повторил свою попытку, на этот раз увенчавшуюся полным успехом.

знаниям, развитию и трудолюбию». Там же подчеркивался «особый интерес», который он «проявил к педагогике и гуманитарным наукам».

«Великая Октябрьская революция — это небывалые в истории сдвиги в жизни отдельных людей, в жизни нашей страны, в жизни всего мира»,— писал А. С. Макаренко в статье, посвященной 20-летию Октября. Великий Октябрь действительно стал для Макаренко рубежом, определившим решающий перелом в его жизни, педагогических и литературных исканиях.

Вернувшись из Полтавы в Крюков, Макаренко в 1918—1919 годах возглавляет коллектив Высшего начального (бывшего железнодорожного) училища. В трудных условиях гражданской войны, разрухи, постоянной смены властей Макаренко экспериментирует, нащупывая методы нового, советского воспитания, которые вскоре так блестяще разовьет и использует в своей работе с беспризорными детьми.

Уже здесь, в Крюкове, выступая против многочисленных сторонников так называемого «свободного воспитания», Макаренко приходит к мысли об исключительной роли детского коллектива и сознательной трудовой деятельности для формирования мировоззрения молодых граждан первого в мире социалистического государства. Он использует дисциплинирующую ребят символику и элементы «военизации», обращается к разнообразным приемам эстетического воспитания.

Приехав осенью 1919 года в Полтаву, Макаренко и здесь с присущей ему энергией продолжает свою педагогическую и общественную деятельность, участвуя в строительстве советской трудовой школы. Через год, в сентябре 1920 года, он принимает предложение Полтавского губнаробраза организовать и возглавить колонию для несовершеннолетних правонарушителей. Начинается новый этап педагогических исканий Макаренко. Позади 15 лет, отданных обычной, «нормальной» школе, период осмысления общих принципов воспитания. Впереди 16 лет работы с «трудными» детьми сначала в колонии имени Горького, затем в коммуне имени Дзержинского — время окончательного оформления педагогической системы А. С. Макаренко.

Нет нужды излагать детали жизни колонии имени Горького и коммуны имени Дзержинского. Это превосходно сделал сам писатель в «Педагогической поэме» и в книгах «Марш тридцатого года», «ФД-1», «Флаги на башнях». Достаточно внимательный читатель найдет там богатейший материал для размышлений. Однако на определенных проблемах, имеющих принципиальное значение для характеристики сущности педагогических исканий, педагогического новаторства А. С. Макаренко, остановиться необходимо.

Читатели помнят начальные страницы «Педагогической поэмы»: описание жизни колонии на заре ее существования. Несколько полуразрушенных зданий, тридцать кроватей-дачек и три стола в единственной пригодной для жилья спальне, полуистлевшая верхняя одежда, вши и обмороженные ноги (большинство колонистов за неимением обуви обертывали ноги портянками и завязывали веревками), полуголодный паек, материализованный в ежедневной похлебке с неблагозвучным названием «кондер»,— словом, складывались условия, дававшие «простор для всякого своеволия, для проявления одичавшей в своем одиночестве личности».

Макаренко посмотрел на создавшуюся ситуацию глазами Горького и понял, что только сочетание горьковского оптимизма и требовательности может спасти положение. Горький помог Макаренко увидеть и пробудить к жизни лучшее в человеке. Не случайно в 1921 году колонии присваивается имя Горького, а с 1925 года завязывается оживленная переписка руководителя колонии и колонистов с их шефом.

Основой основ педагогической теории и практики А. С. Макаренко было воспитание детей в труде и в коллективе.

Руководствуясь в воспитательной работе с детьми своим основным и широко известным ныне принципом: «как можно больше требования к человеку, но вместе с тем и как можно больше уважения к нему»,— Макаренко начал формировать коллектив с создания актива. Шаг за шагом, ставя перед колонистами новые и новые задачи и добиваясь их непременного решения, Макаренко постепенно вовлекает в дела колонии всех ее обитателей.

Успешной организации труда колонистов как нельзя лучше способствовала тщательно продуманная структура се коллектива. Весь состав колонии делился на 28 постоянных отрядов, по 7—15 человек в каждом. Во главе каждого отряда стоял командир, вначале назначавшийся из состава данного отряда заведующим колонией, а позже — советом командиров. Помимо постоянных отрядов, в колонии широко практиковалось создание сводных отрядов. Сводные отряды были временными. Они существовали ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы выполнить то или иное срочное задание: выполоть картофель или обеспечить реквизит для очередного спектакля. Сводные отряды имели огромное воспитательное значение. Их командирами становились обычно рядовые члены постоянных отрядов. Следовательно, почти каждый колонист мог выступать не только в роли добросовестного исполнителя, но и развить в себе организаторские качества.

Ядром колонии, ее активом, состоящим из лучших колонистов — командиров постоянных отрядов, был совет командиров. Здесь очень оперативно (регламент выступлений — одна-две минуты) решались многочисленные вопросы хозяйственной, бытовой, культурной жизни колонии. Совет командиров был тем самым приводным ремнем, который позволял Макаренко систематически воздействовать на все стороны жизни своих воспитанников.

И, наконец, общее собрание колонистов, которое представляло коллектив в целом. По мысли Макаренко, общее собрание было ценно в первую очередь тем, что оно прекрасно воспитывало чувство ответственности за принятое на нем решение, вырабатывая вместе с тем общественное мнение большого коллектива колонистов.

Таким образом, новаторство педагогической теории и практики Макаренко в первую очередь сводилось к тому, что колонист не был простым потребителем материальных благ, заботливо предоставляемых ему государством, не был неподвижным объектом воспитания. Он был активным членом коллектива, растущего вместе с ним, хозяином, заинтересованным в успехе общего дела. Процесс воспитательного воздействия со стороны педагогического персонала колонии естественно и неразрывно сочетался с процессом коллективного самовоспитания.

Поэтому и дисциплина, крепнувшая в колонии год от года, не была дисциплиной, основанной на бездумном подчинении и тем более — насилии. «Наша дисциплина,— писал Макаренко,— это соединение полной сознательности, ясности, полного понимания, общего для всех понимания — как надо поступать, с ясной, совершенно точной внешней формой, которая не допускает споров, разногласий, возражений, проволочек, болтовни».

Выработке внешней формы дисциплины во многом способствовала так называемая «военизация». Говоря о «военизации», Макаренко не случайно заключал это слово в кавычки. Военная атрибутика: приказы, рапорты, бодрый отклик: «Есть!», трубач, играющий сбор, часовой у входа, знамена, оркестр, безукоризненный строй колонистов — все это, как указывал Макаренко, представляло собой «небольшую игру, эстетическое прибавление к трудовой жизни, жизни все-таки трудной и довольно бедной». Правила этой игры соблюдали все — от заведующего до последнего «пацана». Смысл и цели ее были значительно серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. Игра эта делала ребячью жизнь интереснее, красивее и незаметно для ее участников вырабатывала в них не только такие «внешние» стороны поведения, как точность и аккуратность, вежливость и подтянутость, но и качества, составляющие внутреннюю сущность каждого сознательного члена коллектива: организованность, дисциплинированность, чувство ответственности.

Что касается эстетической функции «военизации», то последняя была лишь одним из многих каналов эстетического воздействия на воспитанников. Отводя чрезвычайно важное место эстетическому воспитанию и понимая его весьма широко, Макаренко включал в него не только такие бесспорные средства эстетического воздействия, как хорошая книга, посещение театра и кино, живопись, музыка (духовой оркестр коммуны имени Дзержинского исполнял сложные классические произведения и считался одним из лучших на Украине), но и менее очевидные. Обилие цветов на территории и в помещениях, натертые до блеска полы, белоснежные скатерти на столах, аккуратная одежда и прическа — все ото были те самые «принципиальные мелочи», которые входили в общую глубоко продуманную систему эстетического и вместе с тем нравственного воспитания.

Систему эстетического и нравственного воспитания дополняла физическая подготовка. Спортивные игры и гимнастика, прогулки и большие туристические походы давали отличную разрядку после напряженной работы и учебных занятий, способствовали физической закалке ребят.

К середине 20-х годов перед коллективом колонии и ее руководителем встала новая сложная проблема, решение которой было связано для Макаренко с реализацией открытых им законов и приемов воспитания коллектива.

К этому времени материальное положение колонии, ее быт стали устойчиво благополучными. Это благополучие скрывало в себе реальную опасность остановки в развитии, а вслед за этим и саморазрушения коллектива. Положения не спасло бы строительство очередного здания или увеличение поголовья скота и размеров посевной площади. «Да, мы почти два года стоим на месте,— размышляет А. С. Макаренко — герой «Педагогической поэмы»,— те же поля, те же цветники, та же столярная и тот же ежегодный круг». Он приходит к важному выводу: «Не может быть допущена остановка в жизни коллектива... Формы бытия свободного человеческого коллектива — движение вперед, форма смерти — остановка». Так рождается одна из плодотворнейших идей макаренковской педагогики — учение о «завтрашней радости», о близких и далеких перспективах как о необходимых стимулах движения, совершенствования коллектива и отдельных личностей, из которых он состоит.

Вот почему, когда горьковцы получили неожиданное предложение переселиться на территорию бывшего Куряжского монастыря вблизи Харькова, где в то время размещалась крайне запущенная и в хозяйственном и в педагогическом отношении колония из двух с лишним сотен правонарушителей, Макаренко после недолгих колебаний дает свое согласие. Возможность борьбы за переделку Куряжа и его обитателей и стала той необходимой перспективой, достижение которой требовало преодоления целого ряда серьезных трудностей. Все 120 колонистов с энтузиазмом поддержали своего руководителя.

воздействии «благовоспитанных» горьковцев на распущенных куряжан, забывая о том, что возможно и обратное влияние.

Веря в преобразующую силу коллектива горьковцев и особенно его комсомольского ядра, Макаренко решает прибегнуть к открытому им «методу удивления», или «методу взрыва». «Метод взрыва» — «мгновенное воздействие, переворачивающее все желания человека, все его стремления»,— успешно использовался в колонии имени Горького. Однако в подобных масштабах предстояло применить его впервые.

Огромный действенный эффект «молниеносного удара» 15 мая 1926 года сразу же определил крутой перелом в психологии большинства куряжан. В довольно короткий срок, опираясь на сравнительно немногочисленный, но сплоченный коллектив горьковцев, Макаренко наводит порядок в куряжской «помойной яме». «Завоевание Куряжа» не только приобщило к жизни почти триста его обитателей, оно подняло коллектив горьковцев на новую ступень, открыв перед ними трудную и увлекательную перспективу помощи товарищам.

1928 год стал для Макаренко годом больших радостей и больших печалей.

В этом году произошло долгожданное событие: в начале июля в гости к колонистам приехал их почетный и дорогой шеф Алексей Максимович Горький. Три дня, проведенные Горьким в Куряже, стали большим праздником и для ребят, и для Макаренко. По его словам, это были «самые счастливые дни» в его жизни. В свою очередь, великий писатель с огромным удовлетворением наблюдал черты нового, социалистического сознания, возникшие и прочно утвердившиеся в коллективе колонии. Свои впечатления о Макаренко и его воспитанниках писатель включил в один из очерков цикла «По Союзу Советов».

И в этом же году Макаренко навсегда покидает колонию.

Этот шаг, вынужденный для Макаренко, был следствием его долголетней борьбы за утверждение правоты его педагогических идей. В Наркомпросе Украины, а также в педагогических учебных заведениях и научно-исследовательских учреждениях в те годы нашли приют немало далеких от жизни «теоретиков», которые претендовали на первые роли в педагогике. Тут были защитники теории «свободного воспитания», считавшие, что ребенок — «создание совершенное» и поэтому меры воздействия на него со стороны взрослых должны сводиться к минимуму. Тут были и многочисленные сторонники весьма авторитетной в те годы педологии с ее принципом роковой обусловленности судьбы ребенка биологическими и социальными факторами. Были и представители других разновидностей «умозрительной» и «эмпирической» педагогики.

Весь этот, как называет его Макаренко, «педагогический Олимп» был с самого начала враждебно настроен к творческим поискам талантливого педагога. Многое в работе Макаренко раздражало «олимпийцев». Еще в 1925 году они нападали на него за организацию соревнования между отрядами во время осенних полевых работ, утверждая, что соревнование — капиталистический принцип. Выступали они и против стремления воспитать в детях чувство долга и чести, называя их «буржуазными категориями». Стремление Макаренко укрепить авторитет педагогов-воспитателей казалось им насилием над свободой детей. С другой стороны, многих из них ужасали те большие права, которые имел в колонии совет командиров. Но едва ли не главным жупелом для противников педагогической системы Макаренко была «военизация», дававшая им повод обвинить руководителя колонии в «аракчеевщине», «командирской педагогике» и прочих смертных грехах.

Бесконечные комиссии и инспектора, наезжавшие в колонию, открытые нападки и тайные козни создавали вокруг Макаренко обстановку «невыносимого организационного одиночества». Приходилось тратить силы и нервы на никому не нужную, бесплодную возню. Обстановка накалялась. Весной 1928 года Макаренко выступил с большим отчетом о своей педагогической системе и о результатах работы в колонии имени Горького. Присутствовавшие на заседании представители Наркомпроса Украины и научно-исследовательского института педагогики вынесли совершенно поразительную резолюцию: «Предложенная система воспитательного процесса есть система не советская». Сторонники Макаренко в органах народного образования советовали ему, чтобы не дразнить гусей, пойти хотя бы на мелкие уступки. Но до конца убежденный в справедливости своей педагогической веры, человек высокой принципиальности и честности, Макаренко отказался от любых компромиссов. Он подал заявление об уходе.

И все же замечательный педагогический эксперимент не был прерван. Еще в октябре 1927 года Макаренко принимает предложение украинских чекистов возглавить трудовую коммуну имени Дзержинского. Первое время он совмещает работу в коммуне с работой в колонии, а с ранней осени 1928 года полностью переходит в коммуну. Здесь Макаренко проработал почти 8 лет, до июля 1935 года.

Принципы воспитательной работы и в коммуне остаются прежними. К началу основания коммуны туда было переведено 60 горьковцев. Они и составили надежное ядро нового, большого растущего коллектива. «...Фактически коммуна имени Дзержинского,— подчеркивает Макаренко,— продолжала не только опыт колонии имени Горького, но и продолжала историю одного человеческого коллектива. Это имеет очень большое значение для меня и для дела, потому что продолжались и накапливались традиции, созданные в колонии им. Горького».

Но нельзя не заметить и существенной разницы между этими двумя воспитательными учреждениями. Коммуна, с самого начала разместившаяся в прекрасном здании, выстроенном на средства чекистов, была материально обеспечена более солидно.

Если трудовой базой колонии было сельское хозяйство, то коммуна стала настоящим индустриальным предприятием. Начав со скромных мастерских, переоборудованных затем в производственные цехи, коммуна к 1930 году перешла на полную самоокупаемость. А в 1932 году на ее территории были воздвигнуты большие корпуса заводов электроинструмента и фотоаппаратов марки «ФЭД», на которых работало до 600 коммунаров.

Невозможно переоценить роль крупного производства в воспитании сознательных членов социалистического общества. «...Только в производственном процессе,— справедливо утверждал Макаренко,— вырастает настоящий характер человека, члена производственного коллектива...»

Важным фактором воспитания стала в коммуне даже система заработной платы. Заводы приносили большую ежегодную прибыль. Естественно, что основная часть причитающихся коммуне денег шла на совершенствование производственного процесса и на нужды коллектива в целом. Десять процентов поступало в фонд совета командиров, и тот распределял их в зависимости от потребностей: на культурную работу, на стипендии студентам — бывшим коммунарам и пр. Определенная сумма переводилась на личные сберкнижки, которые коммунары, уходя из коммуны, получали на руки. И, наконец, определенная часть общего заработка вручалась коммунару. Каждый воспитанник, будучи лично заинтересован в производительном труде, одновременно ощущал себя не только членом трудового коллектива коммуны, но и участником борьбы всего народа за социализм. Достаточно сказать, что в 1934 году прибыль от заводов коммуны составила 3,5 миллиона рублей, а в 1935-м — 5 миллионов!

Не следует, однако, думать, что производство заполняло всю жизнь коммунаров. Каждый из них отдавал работе не более 4 часов, а около 5 часов отводилось на учебные занятия. Если в колонии школа с обязательным обучением имела лишь шесть классов, то в коммуне был открыт сначала рабфак, а затем и школа-десятилетка. Таким образом, любой из коммунаров при достаточном желании и настойчивости мог поступить и в вуз.

Увлекательные экскурсии всего коллектива коммуны во время летних каникул в Москву, в Крым, на Кавказ, поездка на пароходе от Горького до Астрахани и т. д. были для дзержинцев не только отдыхом и физической закалкой — они неизмеримо расширяли кругозор коммунаров, воспитывали чувство патриотизма. Регулярное посещение харьковских театральных премьер, свой собственный театр, в котором ставились серьезные, «полноценные» пьесы, технические и художественные кружки довершали «нравственную и интеллектуальную шлифовку» дзержинцев.

То, что многим посетившим коммуну имени Дзержинского казалось сказкой, чудом, было на самом деле результатом каждодневной напряженной, самоотверженной работы энтузиастов-педагогов во главе с А. С. Макаренко, было в конечном счете одним из разительных примеров стремительного марша всей нашей страны на пути к социализму.

«Горьковский» и «Дзержинский» периоды были еще примечательны и тем, что в это время Макаренко снова возвращается, и теперь уже серьезно и бесповоротно, к литературной деятельности.

В 1925 году он начал писать книгу, которой суждено было стать его «главной книгой»,— «Педагогическую поэму». «Поэма» была первоначально задумана как развернутый педагогический трактат, где излагались бы теоретические принципы воспитания нового человека и практическая методика этого воспитания. Очень скоро, однако, Макаренко понял, что подобный труд прочтут лишь немногие специалисты. С широким читателем, которого он искал, нужно было говорить другим языком. Именно поэтому Макаренко отказывается и от мемуарной формы, а избирает форму беллетристическую.

Основные главы первой части «Поэмы» были написаны к 1928 году, сразу же после встречи с Горьким и перехода Макаренко в коммуну имени Дзержинского, и... пять лет пролежали под спудом, так как писатель, памятуя свою неудачу с первым рассказом, не решался представить их на суд А. М. Горького. «...Я не хотел,— вспоминал позже Макаренко,— превращаться в глазах Алексея Максимовича из порядочного педагога в неудачного писателя».

совхозах Северного Кавказа «На гигантском фронте». Книжка эта была напечатана в 1930 году на украинском языке. Фамилии ее авторов были скромно обозначены инициалами — Н. Ф. и А. М.

В конце 1930 года Макаренко заканчивает книгу, которая стала его настоящим литературным дебютом. Это цикл очерков о коммуне имени Дзержинского — «Марш тридцатого года».

В трех первых главах книги дана краткая история коммуны. В последующих двадцати пяти, каждая из которых является относительно самостоятельной и завершенной, автор знакомит читателя с той или иной стороной жизни коммуны. Распорядок дня дзержинцев, их работа , учебные занятия, структура самоуправления коммуны, проведение досуга, взаимоотношения между мальчиками и девочками, московский и крымский походы — обо всем этом и многом другом лаконично, но заинтересованно и живо рассказывает автор. Очерковый стиль «Марша» уступает в образности и в художественной яркости стилю «Педагогической поэмы», но вместе е тем нетрудно заметить, что книга написана все же после того, как были созданы главы первой части «Поэмы». Макаренко уже свободно пользуется разнообразными интонациями повествования, умеет несколькими точными штрихами набросать портрет, владеет искусством диалога. Юмор и ирония, характерные для его таланта, органически соединены с высоким поэтическим пафосом. И хотя в его книге нет планомерно развивающегося сюжета, нет точно обозначенной системы персонажей с переплетающимися линиями их судеб, писателю удалось главное: дать всестороннее и достаточно полное представление о коммуне как о передовом отряде, совершающем стремительный марш в прекрасное будущее.

Книга Макаренко вышла в Государственном издательстве художественной литературы только через два года. К огорчению Макаренко, откликов читателей и критики на его книгу не последовало. Какова же была его радость, когда в декабре 1932 года, получив очередное письмо из Сорренто от Горького, он прочел в нем одобрительный отзыв о своей книге. «...Вчера прочитал Вашу книжку «Марш 30-го года»,— писал Горький.— Читал — с волнением и радостью. Вы очэнь хорошо изобразили коммуну и коммунаров. На каждой странице чувствуешь Вашу любовь к ребятам, непрерывную Вашу заботу о них и такое тонкое понимание детской души. Я Вас искренно поздравляю с этой книгой» (17.12.1932 г.).

В том же 1932 году во время отпуска Макаренко пишет вторую книгу — «ФД-1». Верный очерковому жанру, он продолжил здесь рассказ о коммуне и ее делах. «Марш тридцатого года» заканчивался возвращением коммунаров из крымского похода. «ФД-1» с этого эпизода начинается. «Прекрасный марш тридцатого года,— пишет Макаренко в первой главе новой книги,— это вовсе не был потрясающий, звенящий марш победителей, нет, это мы только учились ходить. Так это было скромно в сравнении с тем, что выпало на долю нашего коллектива в славном боевом тридцать первом году».

Но эта книга Макаренко при его жизни не была издана. Пролежав в Издательстве художественной литературы, рукопись книги вернулась к автору. Позже, когда Макаренко работал над повестью «Флаги на башнях», он воспользовался некоторыми главами «ФД-1», включив их в свою новую повесть. Поэтому «ФД-1» публикуется в посмертных изданиях сочинений Макаренко с существенными пропусками.

Тема и отдельные сюжетные линии «ФД-1» были использованы Макаренко и в четырехактной пьесе «Мажор» (1933) — его первом и во многом несовершенном драматургическом опыте. Музыкальный термин «мажор» выражал для писателя-педагога «главную черту стиля детского коллектива». Позже в своих специальных теоретических работах он писал: «Во-первых, мажор. Я ставлю во главу угла это качество. Постоянная бодрость, никаких сумрачных лиц, никаких кислых выражений, постоянная готовность к действию, радужное настроение, именно мажорное, веселое, бодрое настроение...» И еще: «Мажор в коллективе должен иметь очень спокойный и крепкий вид. Это прежде всего проявление внутреннего, уверенного спокойствия в своих силах, в силах своего коллектива и в своем будущем».

В 1935 году пьеса «Мажор» была издана ГИХЛом под псевдонимом Андрей Гальченко.

В 1935 году Макаренко написал вторую свою пьесу — «Ньютоновы кольца» — о росте и воспитании человека в процессе коллективного труда на большом заводе фотоаппаратов.

Писательская работа по-настоящему захватила Макаренко, а между тем начальные главы его первой и самой замечательной книги продолжали лежать без движения и даже не в ящике письменного стола, а в чемодане на чердаке.

И снова — Горький. В своем письме (январь 1933 года) он настойчиво напоминает Макаренко о не выполненном им долге: «12 лет трудились Вы, и результатам трудов нет цены. Да никто и не знает о них, и никто не будет знать, если Вы сами не расскажете... Поезжайте куда-нибудь в теплые места и пишите книгу, дорогой друг мой». Эти сердечные, полные дружеской заботы слова человека, чей авторитет для Макаренко был непререкаемым, и явились тем необходимым психологическим толчком, который сдвинул дело с мертвой точки.

Макаренко не смог поехать в теплые места, хотя и о деньгах для этой цели позаботился Горький, но он е энтузиазмом возвращается к работе над завершением первой части «Поэмы». Писать приходилось урывками, нередко оставляя для сиа не более четырех часов. Однако дело подвигалось быстро, и Макаренко испытывал большое удовлетворение. «Сейчас работаю сильно над Горьковской*,— делится он с женой,— либо в самом деле хорошо получится, либо я не способен понимать, что хорошо и что плохо»** (16.9.1933).

----------

* Вначале Макаренко предполагал назвать книгу «Горьковцы» или «Горьковская колония». ** Е.Балабанович. Макаренко человек и писатель. «Московский рабочий». 1963, стр. 200—201.

Получилось действительно хорошо. В конце сентября 1933 года Макаренко привез первую часть «Поэмы» Горькому и через день получил от него полное одобрение: «...«Поэма» очень удалась Вам... Мне кажется, что рукопись не требует серьезной правки... Рукопись нужно издавать» (25.9.1933).

Вскоре первая часть «Педагогической поэмы» была опубликована в альманахе «Год XVII», выходившем под редакцией Горького.

Так же, при живейшем участии и под дружеским «нажимом» Горького, были написаны вторая (1934) и третья (1935) части «Педагогической поэмы». Летом 1934 года Макаренко становится членом Союза советских писателей. Посылая своему шефу рукопись последней части «Поэмы», Макаренко об ращается к Горькому со словами, идущими из глубины сердца: «Дорогой Алексей Максимович! Большая и непривычная для меня работа «Педагогическая поэма» окончена. Не нахожу слов и не соберу чувств, чтобы благодарить Вас, потому что вся эта книга исключительно дело Вашего внимания и любви к людям. Без Вашего нажима и прямо невиданной энергии помощи я никогда этой книжки не написал бы» (28.9.1935).

«Поздравляю Вас с хорошей книгой, горячо поздравляю»,— пишет Горький Макаренко, прочитав заключительные главы «Поэмы» (8.10.1935).

В 1935 году вторая и третья части книги были напечатаны в альманахе «Год XVIII».

Многочисленные письма читателей, читательские конференции с участием автора, одобрительные отзывы критики — все это показатель большого интереса к новой книге Макаренко.

Книга Макаренко прошла самую беспристрастную, самую объективную проверку — проверку временем. И дело, конечно, не в «экзотике» ее материала и даже не только в блестящей наблюдательности автора и живости его письма. Чисто литературные достоинства «Педагогической поэмы» органически связаны с глубиной и богатством ее идейного содержания.

Если в 20-е годы основное внимание наших писателей привлекали люди, делавшие революцию и закалявшиеся в битвах за нее в огне гражданской войны («Чапаев» Д. Фурманова, «Железный поток» А. Серафимовича, «Разгром» А. Фадеева, «Любовь Яровая» К. Тренева и др.), то в 30 е годы центр тяжести переносится на героев иного плана.

Годы первых пятилеток, годы строительства крупнейших промышленных гигантов, годы массовой коллективизации заложили прочный фундамент социализма в нашей стране. Они во многом определили и существенные сдвиги в психологии строителей новой жизни. Созидательный труд на благо всего народа, труд коллективный и осмысленный стал лучшим воспитателем человека. «Люди делали блюминг — блюминг делал людей»,— читаем мы в одной из газетных заметок тех лет. Скупое, но точное выражение сущности происходящего.

Большинство значительных произведений литературы 30-х годов и посвящено изображению этого чрезвычайно знаменательного процесса, тесно связанного с настоящим и вместе с тем определяющего перспективы нашего движения в будущее. Среди них «Соть» Л. Леонова, «Время, вперед!» В. Катаева, романы о социалистическом преобразовании деревни М. Шолохова и Ф. Панферова... К ним примыкает и «Как закалялась сталь» Н. Островского, где особое место занимают эпизоды борьбы на трудовом фронте.

Во всех этих и других не названных здесь книгах, изображая красноречивые сами по себе факты социалистического строительства, писатели в первую очередь стремились проникнуть во внутренний мир своих современников, отразить решающие изменения, происходящие в их сознании, дать художественное исследование процессов формирования характера человека социалистической эпохи.

«Педагогическая поэма» А. С. Макаренко заняла особое место в ряду этих произведений. Особое потому, что проблема воспитания, проблема роста нового человека раскрывается здесь не просто талантливым писателем, но и замечательным педагогом новатором. Читатель знает: в книге Макаренко речь идет о событиях, имеющих в основе реальные, жизненные факты, о героях, что называется, списанных с натуры. Это подчеркивал и сам Макаренко. Выступая перед харьковскими читателями, он говорил, что в «Педагогической поэме» «нет выдумки, за исключением отдельных фамилий и отдельных ситуаций».

Действительно, большинство героев книги имеют прототипов. Некоторым из них автор оставил даже подлинные имена (Антон Семенович Макаренко, Калина Иванович Сердюк, Коваль). Иным изменил, но очень незначительно, совершенно прозрачно намекая на реальный прообраз (Калабалин — Карабанов, Супрун — Бурун, Колос — Голос, Браткевич — Братченко, Шершнев — Вершнев, Фере — Шере, Б. Ф. Григорович — Екатерина Григорьевна и т. д.).

То же самое можно сказать и о фабуле «Поэмы». События, составляющие ее основу, точно воспроизводят этапы роста колонии имени Горького.

Однако было бы ошибкой на этом основании отнести «Пе дагогическую поэму» к документальному жанру. Нам известны и другие произведения, основанные на подлинных фактах, но не являющиеся документальными по своей жанровой природе. Достаточно вспомнить «Как закалялась сталь» Н. Островского, «Молодую гвардию» А. Фадеева. К подобной категории книг относится и «Педагогическая поэма». Типизируя reроев и обстоятельства, писатель опирается на документальнофактическую основу, но при этом строго соблюдает принцип художественной целесообразности, щедро пользуясь правом писателя на вымысел. Он отсекает «лишние» факты, допускает хронологические смещения, заостряет отдельные сюжетные ситуации, а иной раз и видоизменяет их, додумывает необходимые детали и т. п. Известно, например, что «подлинный» Калина Иванович Сердюк работал в колонии имени Горького до 1 мая 1922 года. А Калина Иванович в «Поэме» со свойственной ему горячностью напутствует колонистов перед штурмом Куряжа, который состоялся в 1926 году. Очевидно, автору было необходимо «задержать» в колонии своего колоритного завхоза, с тем чтобы шире развернуть тему «воспитания юмором» и обозначить его уходом начало нового этапа в жизни колонии. Показательный пример деформации фактического материала в книге Макаренко приводит Е. Балабанович: колонист, ставший прототипом Ужикова, украл деньги не у рабфаковцев, а у самого Макаренко. Исследователь справедливо объясняет суть замены сюжетной ситуации: украсть у товарищей с точки зрения колонистской этики — самое тягчайшее преступление. Писатель тем самым подчеркивает предел нравственного падения Ужикова.

Глубоко продумана и прочувствована писателем композиция книги, ее главная сюжетная линия. Три части «Педагогической поэмы» — три последовательных этапа становления и развития коллектива колонии имени Горького. Впрочем, сюжетно-композиционную структуру книги предельно четко охарактеризовал сам Макаренко.

«В первой части «ПП»,— читаем мы в одном из его писем к Горькому,— я хотел показать, как я, неопытный и даже ошибающийся, создавал коллектив из людей заблудших и отсталых» (18.9.1934). То, что выражено здесь всего лишь в одной фразе, развернуто в тексте «Поэмы» в двадцати восьми насыщенных острыми конфликтами драматически напряженных главах.

Первая из них выполняет роль пролога. Получая задание организовать колонию для малолетних правонарушителей, Макаренко твердо убежден только в одном: «Нужно нового человека по-новому делать». Но как? Это неизвестно ни завгубнаробразом, ни самому Макаренко.

Воспитать новых людей из вчерашних преступников, беспризорников, хлебнувших анархической уличной свободы, оказывается делом неимоверно сложным. Трудность усугуб ляется обстановкой разрухи: полуголодным пайком, большими материальными нехватками. И едва ли не самое главное — отсутствие разработанной методики воспитания: двигаться приходилось ощупью, наобум.

«...Дела своего мы, собственно говоря, не знали,— признается Макаренко, имея в виду не только себя, но весь маленький коллектив воспитателей,— наш рабочий день полон был ошибок, неуверенных движений, путаной мысли. А впереди стоял бесконечный туман, в котором с большим трудом мы различали обрывки контуров будущей педагогической жизни». Но было у этих «подвижников соцвоса» самое главное: любовь к детям, желание помочь им.

Начиная с завязки — прибытия в колонию первых шести воспитанников — и далее действие развивается таким образом, что эпизоды, рисующие маленькие завоевания педагогического коллектива, сменяются ситуациями, которые, казалось бы, снова и снова отбрасывают колонию на исходные рубежи. Это и воровство в самой колонии, и набеги на сельские погреба, драки, нередко переходящие в поножовщину, и картежная зараза, это дикая вспышка антисемитизма и мертвый ребенок, обнаруженный в спальне девочек, это и настоящие грабежи на большой дороге. В особо тяжелых случаях заведующему колонией приходится прибегать к «ампутации»: изгоняется из колонии неисправимый вор Митягин. Иной раз ненависть бессилия толкает Макаренко на поступки, категорически запрещенные в педагогике. Но диалектика этих срывов такова, что они вместе с тем открывают колонистам в пунктуальном и требовательном воспитателе живого, заинтересованного в их судьбе человека.

«Картина, в общем, была тягостная,— пишет Макаренко в одной из начальных глав,— но все же зачатки коллектива, зародившиеся в течение первой зимы, потихоньку зеленели в нашем обществе... Защита этих первых ростков потом оказалась таким невероятно трудным, таким бесконечно длинным и тягостным процессом, что, если бы я знал это заранее, я, наверное, испугался бы и отказался от борьбы. Хорошо было то, что я всегда ощущал себя накануне победы, для этого нужно было быть неисправимым оптимистом».

Исподволь, постепенно приобщает Макаренко своих воспитанников к общественно-трудовой деятельности. Первый эпизод в этом ряду — заготовка дров в лесу после известного инцидента с Задоровым. Затем колонисты включаются в «дела государственного значения» : охраняют леса от незаконной порубки, борются с самогонщиками. С появлением в колонии «настоящей лошади» начинаются сельскохозяйственные работы, дымит собственная кузница. Восстановление и освоение имения Трепке становится реальной целью крепнущего коллектива. Возникают первые сводные отряды, создана комсомольская организация. Так, шаг за шагом коллектив горьковцев набирает силу для решения новых задач, для «фанфарного марша», которым и завершается первая часть «Педагогической поэмы».

«Во второй части,— пишет Макаренко в письме к Горькому от 18.9.1934 года,— я сознательно не ставил перед собою темы переделки человека... Во второй части я задался целью изобразить главный инструмент воспитания, коллектив, и показать диалектичность его развития». Поэтому в соответствии с авторским замыслом здесь почти нет эпизодов напряженно-драматического звучания, каких было немало в первой части. Зато большинство глав раскрывает самые различные аспекты жизни и деятельности уже сформировавшегося коллектива. Примечательны, например, главы восьмая и девятая, где показан по-настоящему тяжелый, но в то же время самоотверженный и радостный труд колонистов. Много живых комических деталей содержит рассказ о театральных увлечениях горьковцев. В главе «Свадьба» мы любуемся не столько красивой и разумно распланированной территорией новой колонии, сколько жизнедеятельным и слаженным коллективом ее хозяев. «Они стройны и собранны, у них хорошие, подвижные талии, мускулистые и здоровые, не знающие, что такое медицина, тела и свежие красногубые лица. Лица эти делаются в колонии,— с улицы приходят в колонию совсем не такие лица.

У каждого из них есть свой путь и есть путь у колонии имени Горького».

У каждого из них свой путь... И вот уже колонисты провожают своих лучших товарищей на рабфак. Для горьковцев это момент чрезвычайно значительный, торжественный и тревожный одновременно.

«...Как мы теперь будем без ядра?» — озабоченно спрашивает заведующего колонией воспитательница Екатерина Григорьевна. «Если есть коллектив, то будет и ядро»,— успокаивает ее Макаренко, и его прогноз, основанный на диалектическом понимании жизни коллектива, полностью оправдывается. Общие заботы, общие усилия очень быстро позволяют восполнить, казалось бы, невосполнимую потерю.

он заведующему колонией, но его словам Макаренко до времени не придает серьезного значения. Ту же мысль высказывает и приехавший на каникулы рабфаковец Бурун: «...В колонии делать нечего... И поту много выходит, и толку не видно. Это хозяйство маленькое. Еще год прожить, хлопцам скучно станет, захочется лучшей доли...» И, наконец, после самоубийства Чобота ее подхватывает экспансивный Карабанов: «Надо думать про завтрашний день. А я вам скажу: тикайте отсюда с колонией, а то у вас все перевешаются». То, о чем говорят лучшие колонисты, понимает и заведующий колонией. Все дело в остановке. Остановка — гибель для коллектива. Необходимо немедленно наметить новые большие цели, для достижения которых коллектив горьковцев должен будет мобилизовать всю свою энергию.

К концу второй части напряженность в развитии действия начинает нарастать. Вершинным ее моментом является сцена общего собрания колонистов, на котором решается вопрос о целесообразности переезда в Куряж. «Благоразумная» тирада воспитателя Осипова («Зачем губить колонию Горького? Вы на погибель идете, Антон Семенович!»), встреченная колонистами достаточно серьезно и заставившая их призадуматься, начисто разбивается горячим монологом Калины Ивановича: «А чего ж тут думать? Ты ж человек передовой, смотри ж ты, триста ж твоих братив пропадаеть, таких же Максимов Горьких, как и ты».

Колония голосует «за». Перспектива предстоящей борьбы вливает в коллектив горьковцев новые силы.

«Строй горьковцев и толпа куряжан стояли друг против друга на расстоянии семи-восьми метров». В спокойном повествовании, которым начинается восьмая глава третьей части «Поэмы», на первый взгляд нет ничего особенно примечательного. Но в контексте третьей части, в контексте всего произведения это событие имеет особый смысл. В нем показано решающее столкновение нового со старым, в нем начало кульминации.

где стойко гнездятся «нищета, вонь, вши», обнажил «кровоточащую грязь беспризорщины». «Три сотни совершенно отупевших, развращенных, обозленных» ребят, обитающих в Куряже, представляют реальную угрозу для сравнительно малочисленного коллектива горьковцев, состоящего всего из ста двадцати человек. Сейчас должен решиться вопрос: кто кого? Победят ли прекрасные традиции организованного, но сравнительно малочисленного коллектива, или он бесследно растворится в зтом обширном болоте своеволия и анархии?

Итак, толпа куряжан молча, «в порядке некоторого обалдения» смотрит на знамя, барабанщиков, трубача, на «строгие шеренги внимательных, спокойных лиц, блестящих поясных пряжек и ловких коротких трусиков над линией загоревших ног». Это первый удар. За ним безотлагательно следует второй. Это Декларация комсомольской ячейки горьковцев, которую оглашают на общем собрании. Она ошеломляет куряжан своей «жестокой определенностью и требовательностью действия». За нее голосуют все, даже самые отпетые «глогы». И, наконец, блестящее завершение кульминационного фейерверка — гопак под гармошку. Это окончательно покоряет старожилов Куряжа: «А здорово танцуют, сволочи!..»

Остается развить первоначальный успех. Сознание куряжан завоевано, но этого мало. Нужно создать стиль коллектива, и здесь не обойдешься без кропотливой повседневной работы, широкого использования педагогической техники. Эпизоды с прогульщиком Криворучко (в столовой) и с лодырем Ховрахом (в поле) превосходно демонстрируют эту технику в действии.

«В третьей части,— писал Макаренко Горькому,— у меня богатый материал для изображения такой (массовой.— А. Т.) переделки и доказательства того, что силами коллектива эта переделка легче и быстрее» (18.9.1934). И действительно, результат ее не замедлил сказаться. Не прошло и двух месяцев, как Куряж и его обитатели совершенно преобразились. Традиционный праздник Первого снопа стал для колонии своеобразным отчетом после военной операции. Поражает не только полная радостного увлечения «мистерия труда», в которой участвует основная масса колонистов,— восхищает похорошевшая колония, а главное — сами ребята, которые составляют теперь единый, дружный, боевой коллектив горьковцев.

Описание праздника Первого снопа — последний штрих, завершающий куряжскую эпопею. А затем следует и развязка основной сюжетной линии: истории колонии имени Горького с момента ее основания. Это два решающих события в жизни колонии. Одно из них — приезд Горького к своим подшефным — самый большой праздник за все время существования колонии, признание полной победы замечательного коллектива и его руководителя. Другое — увольнение Макаренко с поста заведующего колонией имени Горького как педагога, предложившего «не советскую» систему воспитания.

по-новому, но как его делать — никто не знает, на что следовал ответ: «А вот у меня это самое... есть такие в губнаробразе, которые знают...

— А за дело браться не хотят.

— Не хотят, сволочи, это ты верно.

— А если я возьмусь, так они меня со света сживут. Что бы я ни сделал, они скажут: но так.

— Скажут, стервы, это ты верно».

постепенно, становясь тем активнее, чем больших успехов добивался противник.

«В третьей же части,— пишет Макаренко Горькому в письме от 18.9.1934 г.,— я хочу изобразить и сопротивление отдельных лиц в НКП. Во второй я хотел показать только первые предчувствия, первые дыхания борьбы. Нападение НКП на мою работу было вызвано именно обстоятельствами актив ной деятельности коллектива горьковцев в Куряже».

И все же победа «олимпийцев» над Макаренко только кажущаяся. Заведующий снят с поста, но коллектив, им созданный, продолжает жить и развиваться. Чекисты оказались дальновиднее иных ученых мужей и без колебаний доверили Макаренко руководство коммуной имени Дзержинского. И первыми коммунарами становятся горьковцы.

Таким образом, коллектив является главным героем книги Макаренко. Пути его создания, развития, наконец, активного действия и составляют основу содержания «Педагогической поэмы». Но ведь коллектив не есть нечто безликое. Настоящий коллектив состоит из разнообразных неповторимых индивидуальностей. Это диалектическое единство личности и коллектива Макаренко учитывал постоянно. «Воспитывая отдельную личность,— пишет он в статье «Цель воспитания»,— мы должны думать о воспитании всего коллектива... И наоборот, каждое наше прикосновение к коллективу обязательно будет и воспитанием каждой личности, входящей в коллектив».

Поэтому-то в «Педагогической поэме» вместе с изображением роста коллектива перед нами развертываются судьбы отдельных наиболее примечательных его членов. Среди них — зачинатели колонии: Задоров, Бурун, Таранец; колонисты первых наборов: Карабанов, Братченко, Георгиевский, Ветковский, а затем Лапоть, братья Волковы, Олег Огнев и многие другие.

Его интересуют или поворотные моменты в формировании человека, или такие ситуации, где он с очевидностью выявляет те или иные уже определившиеся качества своей натуры. Характерным примером этого может служить известный эпизод, в котором Карабанов, вновь вернувшийся в колонию, получает задание привезти из города большую сумму денег. В этом и в других подобных ему остроконфликтных эпизодах Макаренко демонстрирует становление нового в характере своих героев. Дальнейшие сцены утверждают лейтмотив образа, подкрепляют и развивают это новое, главное. В Александре Задорове постоянно подчеркивается спокойная, доброжелательная уверенность, незаурядный интеллект, «прекрасная» «открытая улыбка». Семен Карабанов — воплощение кипучего темперамента, который не только поминутно прорывается в его манере поведения, но и увлекает окружающих. «Карабанов во время работы умел размахнуться широко и го страстью, умел в работе находить радость и других заражать ею. У него из-под рук буквально рассыпались искры энергии и вдохновения. На ленивых и вялых он только изредка рычал, и этого было достаточно, чтобы устыдить самого отъявленного лодыря». Наиболее примечательной деталью внешнего облика Семена являются большие черные глаза, его взгляд, как будто излучающий избыток жизненной силы, которой переполнен Карабанов. «Пристальный горячий взгляд», «полыхающие глаза» — это внешняя деталь, которая, однако, помогает представить самую сердцевину его пылкой натуры. Таким он остался и будучи рабфаковцем.

Большинство колонистов раскрыты писателем более скупо, чем, скажем, Задоров, Карабанов, Бурун и Братченко. Но и в этом случае он умеет двумя-тремя штрихами набросать запоминающийся портрет и точно определить основные черты характера героя. Таков, например, исполненный откровенного лиризма образ крестьянской девушки Наташи Петренко, которая станет одной из лучших колонисток. «В рыжем ореоле изодранного, испачканного бабьего платка на вас смотрит даже не лицо, а какое-то высшее выражение нетронутости, чистоты, детски улыбающейся доверчивости. Наташа никогда не гримасничала, никогда не выражала злобы, негодования, подозрения, страдания. Она умела только или серьезно слушать, и в это время у нее чуть-чуть подрагивали густые черные ресницы, или открыто, внимательно улыбаться, показывая милые маленькие зубки, из которых один передний был поставлен немного вкось». Кстати, этот «косой зубик в зарумянившейся ее улыбке» снова сверкнет в кульминационной сцене завоевания Куряжа, когда Наташа и Семен Карабанов своим гопаком растопят последний лед недоверия со стороны куряжан.

жизни колонии имени Горького: например, в сцене молотьбы из второй части «Поэмы» (глава «Четвертый сводный») или в описания праздника Первого снопа.

Лирика и юмор — ведущие стилевые тенденции глубоко человечной книги Макаренко. Юмор, которым писатель пользуется широко и свободно, оттеняет лирическое начало и вносит в «Поэму» «земные» и вместе с тем мажорные тона. Собственно, юмор и лиризм пропитывают книгу от начала до конца и живут в ней в нерасторжимом единстве. Попытайтесь их разъединить хотя бы вот в этой маленькой зарисовке: «Зореню лет тринадцать, руки у него всегда за спиной, он всегда молчит и улыбается. Этот мальчишка красив, у него изогнутые темные ресницы. Он медленно открывает их, включает какой-то далекий свет в черных глазах, не спеша задирает носик, молчит и улыбается. Я спрашиваю:

— Зорень, скажи мне хоть словечко,— какой у тебя голос, страшно интересно!

— Та-а...»

В иных случаях легкая ирония Макаренко сменяется сарказмом, его смех становится беспощадным. Именно так изображены по недоразумению попавшие в воспитатели Дерюченко и Родимчик. Первый из них, по словам Макаренко, «ясен, как телеграфный столб: это был петлюровец». Портрет второго носит явно гротескный характер. «У него странное лицо, очень напоминающее старый, изношенный, слежавшийся кошелек. Все на этом лице измято и покрыто красным налетом: нос немного приплюснут и свернут в сторону, уши придавлены к черепу и липнут к нему вялыми, мертвыми складками, рот в случайном кособочин давно изношен, истрепан и даже изорван кое-где от долгого и неаккуратного обращения».

Но особенно непримиримо, особенно ядовито высмеивает Макаренко своих извечных противников — далеких от жизни педагогов-схоластов, занимающих командные посты на педагогическом Олимпе. Это инспектор Шарин, бойко оперирующий набором расхожих научных терминов, но не имеющий представления о самом обычном барометре. Это гранд-дама Варвара Брегель, которая на правах «высшего начальства» не упускает случая прочесть очередную нотацию заведующему колонией. Это ее достойная помощница «товарищ Зоя» — «женщина, судя по костюму, но, вероятно, существо бесполое по существу: низкорослая с лошадиным лицом...» Это, наконец, ученый муж из «олимпийцев», профессор педагогики Чайкин — «невзрачный человек, полурыжий, полурусый, не то с бородкой, не то без бородки». Говорит он «со всякими галантными ужимочками и с псевдопочтительной мимикой». Всех этих руководящих и научных деятелей объединяет одно: рабская приверженность ко всякого рода педагогическим догмам, нежелание учиться У жизни, боязнь нового, инстинктивная ненависть к нему.

«Педагогическая поэма» по праву заняла видное место среди лучших произведений литературы социалистического реализма. Документ и художественный вымысел, эпос и научная публицистика, бытовая достоверность и романтическая приподнятость, лирика и широкий диапазон комического сливаются в ней воедино и определяют ее неповторимое своеобразие. Книга Макаренко по-настоящему партийна: в ней убедительно раскрываются идеи социалистического гуманизма, огромные возможности коммунистического воспитания человеческой личности в обществе, свободном от эксплуатации человека человеком.

коммун НКВД УССР. Макаренко переезжает в Киев. Но все чаще и чаще мечтает он о Москве, где можно было бы по-настоящему, без помех заняться научной и писательской деятельностью. «Вы даже представить себе не можете, Алексей Максимович, — пишет он Горькому в феврале 1935 года, — сколько у меня скопилось за 30 лет работы мыслей, наблюдений, предчувствий, анализов, синтезов. Жалко будет, если все это исчезнет вместо со мной. Я потом и буду просить... чтобы мне дали возможность жить в Москве, поближе к книгам и к центрам мысли, и работать».

Макаренко переехал в Москву уже после смерти своего наставника и друга, в феврале 1937 года. Поражает, как много успел он сделать за последние два года жизни. В это время им были написаны три крупные вещи: «Книга для родителей», «Честь» и «Флаги на башнях». На страницах центральных газет и журналов печатаются его многочисленные рассказы, очерки, публицистические статьи. Он успешно выступает в роли литературного критика, особо останавливаясь на вопросах развития литературы для детей и юношества. Наконец, большое внимание уделяет Макаренко обобщению и пропаганде своих педагогических идей. Он пишет для радио цикл лекций о воспитании детей, публикует целый ряд статей по вопросам коммунистического воспитания, участвует в учительских конференциях, выступает перед массовой аудиторией.

Особое место в теоретико педагогических трудах Макаренко второй половины 30-х годов заняла проблема семьи и школы. Вопросам семейного воспитания он посвятил «Книгу для родителей».

Над «Книгой для родителей» Макаренко начал работать еще в Киеве летом 1936 года. Живейшее участие в подготовке материалов для книги принимала его жена Галина Стахиевна. Но, только переехав в Москву, писатель летом и ранней осенью 1937 года смог успешно завершить работу над первым томом. В этом же году книга была опубликована в журнале «Красная новь», а затем вышла отдельным изданием. Появ ление нового произведения известного педагога и писателя вызвало широкий читательский отклик.

«Воспитание есть процесс социальный в самом широком смысле,— напоминает Макаренко в первой главе «Книги для родителей».— Воспитывает все: люди, вещи, явления, но прежде всего и больше всего — люди. Из них на первом месте — родители и педагоги». «Дети — «цветы жизни»,— против этой известной метафоры Макаренко не возражает. Но он предостерегает от уподобления «цветов жизни» роскошному декоративному букету, которым любуются, испуская сентиментальные ахи и охи. «Нет, наши дети вовсе не такие цветы... — убежденно восклицает Макаренко,— это не букет, это прекрасный яблоневый сад... Трудно, конечно, не любоваться таким садом, трудно ему не радоваться, но еще труднее не работать в таком саду». И поэтому, заканчивает свою мысль Макаренко, «давайте будем садовниками».

сменяются развернутыми рассказами или небольшими зарисовками, выполняющими роль художественных иллюстраций к теп или иным педагогическим проблемам.

Но было бы неверно рассматривать «Книгу для родителей» как некий свод педагогических правил, как учебник, предлагающий исчерпывающие ответы на все сложные вопросы семейного воспитания. «...Трудно надеяться,— говорил Макаренко на одной из встреч со своими читателями,— что по книге можно научиться воспитывать, но научиться мыслить, войти в сферу мыслей о воспитании, мне кажется, можно. Я только на то и рассчитывал, что эта книга поможет читателям самим, на примерах, задуматься над вопросами воспитания и прийти к тем или другим решениям».

И, действительно, книга Макаренко дает богатейший материал для раздумий. Вот, например, две семьи. В семье кузнеца Степана Денисовича Веткина тринадцать детей. Ютятся все в одной комнате. С разносолами не густо. А в семье видного работника Наркомзема Петра Александровича Кетова всего один сын. Да и бытовые условия иные, чем у Веткиных: квартира, материальный достаток.

Казалось бы, все преимущества на стороне второй семьи. Ведь одного ребенка воспитать намного легче, чем ораву в 13 человек. Но Макаренко убедительно демонстрирует преимущество воспитания в многодетной семье при том условии, что семья эта представляет дружный коллектив. А система единственного ребенка приводит даже таких внимательных родителей, как Кетовы, к почти неизбежному педагогическому краху. Их «единственный сын-царевич» вырастает черствым, бездушным эгоистом. Причина этого, делает вывод Макаренко, «сводится к потере семьей качеств коллектива... в семье просто недостаточно физических элементов коллектива, отец, мать и сын и количественно и по разнообразию типа способны составить настолько легкую постройку, что она разрушается при первом явлении диспропорции, и такой диспропорцией всегда становится центральное положение ребенка».

Другим примером нарушения пропорций в семейном коллективе, продолжительного его разложения, которое Макаренко называет «химическим» и считает весьма опасным для семьи, может служить история Евгении Алексеевны Жуковой и ее детей — Игоря и Оли. Отец ушел к другой и бросил семью. Деньги, которые он выплачивает семье, мелкие подачки сыну, а главное, неуравновешенный, истеричный тон самой Евгении Алексеевны, не скрывающей от детей своего уязвленного самолюбия,— все это приводит к тому, что подросток сын начинает дерзить матери и противопоставлять ее отцу. Только полный разрыв с Жуковым, отказ от всякой его помощи, другими словами, обретение подлинной независимости и самостоятельности или, как пишет Макаренко, обращение «химической» фигуры бывшего мужа в «механический» и простой нуль» восстанавливает равновесие в семье Евгении Алексеевны.

планового отдела Куриловского, мастера Кандыбина и учителя Головина, Макаренко обосновывает истоки авторитета, дисциплины и свободы в се мейном коллективе. Витье, панибратство с детьми, система запретов ни в коей мере не способствуют ни укреплению дисциплины, ни росту авторитета родителей. И только разумная требовательность и дружеское доверие формирует в ребенке уважение к старшим и вырабатывают навыки сознательной дисциплины.

Останавливается Макаренко и на таких специфических проблемах, как воспитательная роль денег в семье, значение полового воспитания, сущность материнской любви.

Все разнообразные вопросы, которые ставит Макаренко в «Книге для родителей», можно было бы сгруппировать вокруг единого центра: причина появления эгоизма. Формы проявления эгоизма бесчисленны, но начинается он обычно с мелочей. Вот почему большое значение приобретает совсем незначительный на первый взгляд эпизод:

— Кошка хочет съесть молоко. Кошка смотрит на молоко. Нет! Кошке не дадим! Жора скушает молоко! Пошла вон, кошка!

молоко ела кошка.

С таких пустяков начинается эгоист».

«Книга для родителей» была задумана Макаренко как фундаментальное произведение в 4-х томах, своего рода энциклопедия семейного воспитания. В первом, написанном томе рассмотрен вопрос о структуре семьи-коллектива. «Я хотел... показать,— говорил писатель,— что для успешного воспитания ребенка семья должна быть прежде всего советским коллективом». Содержанием второго тома должны были стать проблемы политического и морального воспитания. В третьем томе предполагалось рассмотреть вопросы трудового воспитания и выбора профессии. И, наконец, четвертый, заключительный, посвящался «важнейшему вопросу, к сожалению, до сих пор не поднятому в педагогике, вопросу о том, как воспитать человека, чтобы он был не только прекрасным работником, не только хорошим гражданином, но чтобы он был еще счастливым человеком».

Можно лишь пожалеть, что замысел этот остался незавершенным.

Вскоре после выхода в свет «Книги для родителей», в том же 1937 году, журнал «Октябрь» начинает публиковать новую повесть Макаренко — «Честь». Эта вещь стоит особняком среди других произведений писателя. Здесь нет той четко выраженной документально-прототипной основы, какую мы ощущаем в «Педагогической поэме». Да и тематически «Честь» резко отличается от остальных книг писателя. Основу ее сюжета составляют события эпохи первой мировой войны и Октябрьской революции.

показан здесь не в сравнительно узких рамках колонии или семьи, а в сложных жизненных условиях под влиянием острых перипетий классовой борьбы.

Центральный герой повести Алеша Теплов вырос в семье рабочего-токаря. Поселок Кострома, предместье небольшого провинциального города, заставляет вспомнить Крюков, где прошли годы молодости писателя, а родители Алеши — Семен Михайлович и Василиса Пантелеевна — имеют немало общих черт с родителями самого Макаренко. Можно усмотреть автобиографические черты и в том, как способный, серьезный юноша «на медные деньги» оканчивает с отличием реальное училище, а затем поступает в институт. На этом, пожалуй, автобиографические параллели и кончаются.

Вопрос о чести как нравственной категории давно уже привлекал внимание Макаренко. В сцене заседания педагогического «синедриона» («Педагогическая поэма») небезызвестный профессор Чайкин обрушивается на Макаренко, в частности за его призыв к воспитанию чувства чести. «Мы не можем не заявить протест против этого призыва,— разглагольствует «апостол» догматической педагогики.— Советская общественность также присоединяет свой голос к науке, она также не примиряется с возвращением этого понятия, котороз так ярко напоминает нам офицерские привилегии, мундиры, погоны».

Было бы наивным полагать, что Макаренко игнорировал классовый характер понятия чести. В своей повести он как раз и делает на это упор. Алексей Теплов, волею обстоятельств окончив военное училище, становится офицером царской армии. И принадлежность к офицерской касте на какое-то время накладывает отпечаток на его представление о чести и патриотическом долге. Но под воздействием бурно развивающихся событий истории, захвативших и Кострому, где тяжело контуженный Алексей находится на излечении, под влиянием отца, хранителя традиций «рабочей чести», и друзей-большевиков, наконец, в практике революционной борьбы он приходит к пониманию чести в новом ее значении. Захваченный в плен белогвардейцами, Алексей дает отповедь председателю военно-полевого суда, который пытается, апеллируя к присяге, России, народу, пробудить в нем безвозвратно ушедшее чувство офицерской чести: «А о чести, поверьте, я больше вашего знаю... Честь — это как здоровье, ее нельзя придумать и притянуть к себе на канате, как это вы делаете. Кто с народом, кто любит людей, кто борется за народное счастье, у того всегда будет и честь».

Повесть «Честь» по своим художественным качествам уступает лучшим произведениям Макаренко. Она страдает композиционной рыхлостью, не все сюжетные линии прочерчены с достаточной четкостью, отдельным образам присущ схематизм. Но то лучшее, что есть в повести, делает ее нужной читателю. В первую очередь это патриотическое чувство и утверждение того, что такие высокие понятия, как долг и честь, наполняются в наше время новым содержанием и составляют сильную сторону нравственного облика истинно свободного человека.

новь», а затем принята ГИХЛом для отдельного издания. Вышла в свет она уже после смерти писателя.

Новая книга Макаренко по своему содержанию органически связана с «Педагогической поэмой», с «Маршем тридцатого года» и «ФД-1».

В эпилоге «Поэмы» мы находим то «зерно», из которого проросла последняя повесть Макаренко. Речь идет о важном этапе в жизни коммуны имени Дзержинского. «Давно, давно забыты, разломаны, сожжены в кочегарке фанерные цехи Соломона Борисовича... Еще в тридцать первом году построили коммунары свой первый завод — завод электроинструмента».

То, что в эпилоге «Поэмы» изложено всего в двух фразах, было важным этапом в истории коммуны имени Дзержинского. Это был год напряженной борьбы и больших свершений. Строительство завода изменило жизнь коммуны, создало новые возможности для роста ее воспитанников.

Первоначально события эти легли в основу «ФД-1». Но затем, когда у Макаренко возник замысел книги «Флаги на башнях» — большой повести о коллективе коммунаров, он, как уже говорилось, воспользовался многими страницами отвергнутой издательством рукописи «ФД-1».

повествования, отказываясь от своего обычного приема — вести рассказ от имени заведующего колонией Макаренко. «Флаги на башнях» в большей степени «беллетризованное» произведение, чем «Педагогическая поэма», не говоря уже о документально-очерковом «Марше тридцатого года». Эта «беллетризация» проявилась, в частности, в сюжетно-композиционных особенностях повести. В «Флагах на башнях» композиция более рационалистична, чем в «Педагогической поэме». Главы повести, небольшие по размеру и динамичные, включают в себя обычно по одному эпизоду, как правило, «работающему» на сюжет. К этому можно добавить, что в повести почти нет теоретико-педагогических отступлений, к которым так часто обращался Макаренко в «Педагогической поэме».

Повесть «Флаги на башнях» была по-разному встречена критикой. Очень резко выступил против книги Ф. Левин. Он предъявил автору повести серьезные претензии: приукрашивание действительности (повесть «сентиментальна и паточна», это «сказка, рассказанная добрым дядей Макаренко») и отсутствие значительных конфликтов (не показана перековка детей, «изуродованных и искалеченных беспризорностью»).

То, о чем рассказал в повести Макаренко, действительно похоже на сказку, на чудо, но чудо это — одно из тех чудес, которые на каждом шагу рождаются в нашей жизни. Ведь последняя повесть Макаренко так же, как и три другие его книги о колонистах и коммунарах,— произведение, основан ное на фактах. Об этом неоднократно заявлял сам писатель: «Флаги на башнях» — это не сказка и не мечта, это — наша действительность... В повести нет ни одной выдуманной ситуации, очень мало сведенных образов, нет ни одного пятна искусственно созданного колорита». Это подтвердили и бывшие коммунары в письме редактору «Литературной газеты»: «Мы во всеуслышание заявляем, что жизнь, описанная в книге А. С. Макаренко «Флаги на башнях», существовала, что действительно была в Харькове коммуна имени Ф. Э. Дзержинского, названная в романе «Колонией Первого мая», и что мы ее воспитанники».

Настолько же несостоятельно и обвинение повести в бесконфликтности. Если в «Педагогической поэме» тема «перековки» занимала одно из главных мест, то здесь тема иная. Ее точно определил сам писатель: «...Счастливый детский коллектив, свободный от антагонизмов и настолько могучий, что любой ребенок, в том числе и правонарушитель, легко и быстро занимает правильную позицию в коллективе». Однако мощная воспитательная сила коллектива не исключает, конечно, и возможности возникновения весьма напряженных ситуаций, особенно в тех случаях, когда в коллектив приходят люди с улицы. Именно на этом и строится сюжет повести.

уже в колонии имени Первого мая. Это двенадцатилетний сирота Ваня Гальченко и ребята лет по шестнадцати — Гришка Рыжиков, Ванда Стадницкая и Игорь Чернявин.

в стремительный и радостный ритм жизни первомайцев. Намного сложнее обстояло дело с остальными: Рыжиков, например, настолько уже сформировался как профессиональный вор, что коллектив вынужден был отвергнуть его: перевоспитание здесь невозможно. Много товарищеской заботы и теплоты нужно было отдать Ванде Стадницкой, чтобы оттаяло ее сердце, чтобы поверила она в людей и стала чувствовать себя полноценным человеком.

Наиболее детально прослеживает Макаренко «вживание» в коллектив Игоря Чернявина.

Еще в «Педагогической поэме» писатель создал образ, очень близкий по характеру и даже внешним признакам Игорю Чернявину. Имя этого персонажа «Поэмы» Олег Огнев. «Олег Огнев — авантюрист, путешественник и нахал, по всей вероятности, потомок древних норманнов, такой же, как они, высокий, долговязый, белобрысый. Может быть, между ним и его варяжскими предками стояло несколько поколений хороших российских интеллигентов, потому что у Олега высокий чистый лоб и от уха до уха растянувшийся умный рот, живущий в крепком согласии с ловкими, бодрыми серыми глазами. Олег попался на какой-то афере с почтовыми переводами...» Игорь тоже «худой и длинный. У него насмешливоехидный большой рот и веселые глаза». Он сбежал от отцапрофессора. И в колонии очутился, попавшись на подлоге с почтовым переводом. То, что в Олеге Огневе было только намечено, Макаренко развернул и углубил в Игоре Чернявине.

Психологически точно, щедро используя разнообразные оттенки юмора, рисует Макаренко этапы роста своего героя.

Уже с самого начала Игорь заинтересовался колонией и колонистами. Однако, склонный к позерству, Чернявин обескуражен тем, что первомайцы не обращают никакого внимания на его «оригинальное» поведение и манеру держаться. Желая во что бы то ни стало привлечь к себе внимание, он после подъема остается в постели, отказываясь идти на неинтересную для него работу. Но ожидаемого им эффекта не произошло. Вызванный для объяснения на совет бригадиров, он тщетно пытается отстоять свою «независимость»: колонисты настроены против такого «самоутверждения». Более того, некоторые из них даже предлагают крайнюю меру: выгнать его из колонии как неисправимого лодыря.

порыве просит за Ваню: «Товарищи! Все, что хотите! Проножки? Хорошо! Алексей Степанович! Делайте, что хотите! Только примите этого пацана».

Постепенно, шаг за шагом Игорь незаметно для себя начинает находить глубокое удовлетворение и в работе и в школьных занятиях, от которых поначалу он тоже высокомерно отмахивался.

В конце повести Игорь становится бригадиром, а затем избирается и секретарем совета бригадиров. Это результат полного признания его коллективом.

Показательно, что, став полноправным и достойным членом большой и дружной семьи первомайцев, Игорь не утратил самобытных качеств своего характера. Но его самобытность — это не прежнее «оркгинальничание»: она помогает ему полнее проявить себя в коллективе.

Запоминаются и многие герои второго плана. Среди них кристально честный бригадир Воленко, непримиримый к недостаткам Алеша Зырянский — Робеспьер, озорной пацан Филька, рассудительный и справедливый секретарь совета бригадиров Виктор Торский, доброжелательная, полная девичьего обаяния Оксана Литовченко и другие. Удались Макаренко и образы представителей старшего поколения. Внешне суровый, сдержанный инженер Воргунов, вначале скептически относившийся к тому, что «мальчишки» смогут работать на заводе, который будет выпускать электросверлилки, познакомившись с первомайцами ближе, теплеет, и его недоверие рассеивается без следа. Совсем иным человеком предстает перед нами энтузиаст колонии Соломон Давидович Блюм, написанный автором в тонах мягкого юмора и с большой любовью. Прекрасный хозяйственник, он, что называется, горит на работе, и его кипучая деятельность приносит колонии реальные результаты в виде солидных финансовых накоплений. Но практическая хватка уживается в нем с наивностью, с узостью кругозора. Колония стремительно движется вперед, и Соломону Давидовичу за ней не угнаться. Он уже не может оставаться на посту руководителя производства и вынужден выполнять роль снабженца.

этом человеке не было ничего особенного: подстриженные усы, стеклышки пенсне, под машинку стриженная голова». Это сходство подтверждается и фактами воспитательской деятельности Захарова и его педагогическим кредо, изложенным в главе с полемическим названием «Не может быть!».

И все же образ Захарова в значительной степени уступает образу Макаренко из «Педагогической поэмы». Сосредоточив главное внимание на коллективе, постоянно подчеркивая его самостоятельность и творческую силу, писатель невольно отодвигает своего героя на задний план. Захаров часто лишь сторонний наблюдатель. Он слишком мало показан в действии, его внутренний мир по настоящему не раскрыт. Поэтому фигура начальника колонии выглядит статичной.

Повесть «Флаги на башнях» достойно завершает так рано оборвавшийся путь Макаренко в литературе. Красные флаги, развевающиеся на башнях колонии,— это символ победы высокоорганизованного трудового социалистического коллектива, это символ всепобеждающей юности, символ большого человеческого счастья.

Свое пятидесятилетие А. С. Макаренко встретил в полном расцвете творческих сил. В январе 1939 года в числе ведущих советских писателей он был награжден орденом Трудового Красного Знамени. «В этом акте партии и правительства, следовательно в этом выражении народного одобрения, я хочу видеть не только награду...— писал Макаренко после награждения.— Орден, полученный мною, прежде всего подчеркивает идею моей ответственности... Я отвечаю за то, что в своей работе я буду честен и правдив...»

Идея ответственности составляла суть жизненной позиции Макаренко.

замыслы. Ждет своего завершения «Книга для родителей». Он обдумывает комедию о внимании к человеку. Влюбленный с юных лет в историю, он мечтает написать роман о временах Владимира Мономаха. А на письменном столе лежат главы начатого им романа о современниках — «Пути поколения».

Но этим и другим замыслам писателя не суждено было осуществиться.

Первого апреля 1939 года Макаренко возвращался в Москву из дачного поселка Голицыно. Он вез на киностудию свой новый сценарий. Здесь, в вагоне, он скоропостижно скончался. Сказались дни и ночи напряженного труда на протяжении долгих лет. Умевший четко организовать режим для своих воспитанников, Макаренко, однако, был безжалостен к себе. Он работал почти без отдыха, на износ.

Большой писатель, талантливый педагог, Макаренко был настоящим человеком. Он не ушел от нас бесследно. Остались славные его воспитанники, сохранившие в себе часть щедрой его души. Осталась его педагогическая система. Пусть не все ее стороны разработаны Макаренко с одинаковой полнотой и отдельные ее положения вызывают возражения у спе циалистов. Но то, что им сделано, достойно называться «педагогикой завтрашнего дня», педагогикой, воплощающей основные принципы коммунистического воспитания.

Замечательные книги Макаренко еще долгие годы будут нашими помощниками и друзьями, нашими мудрыми советчиками. Они несут в себе заряд великолепного макаренковского мажора. Они учат нас самому главному — человечности.