Послесловие
С. Полесьев Большая жизнь
Мне довелось часто видеть Николая Евгеньевича Буренина в последние годы его жизни, подолгу беседовать с ним, быть свидетелем его многочисленных встреч с молодежью. Я помню, как затихала взволнованная аудитория, когда этот седой человек с усталым лицом начинал свою неторопливую речь.
Однажды студенты попросили Буренина рассказать о каком-нибудь дне, особенно запечатлевшемся в его памяти. Николай Евгеньевич задумался. И вспомнил далекий-далекий осенний день, перрон Финляндского вокзала, квартиру на Можайской улице.
...8 ноября 1905 года Владимир Ильич вернулся в Петербург из Женевы. О его предстоящем приезде знали только несколько человек, члены Центрального Комитета. Но и они не могли встретить Ленина на вокзале, надо было строго соблюдать требования конспирации.
Когда Владимир Ильич вышел на перрон, к нему шагнул, крепко пожал ему руку одетый с иголочки, весьма респектабельный господин Ленин сразу узнал его:
— Здравствуйте, Герман Федорович. Очень рад вас видеть. В Питере встречаться приятнее, чем в Женеве.
Вместе они вышли на площадь, сели в пролетку и направились в сторону Невского. Пролетка остановилась на тихой Можайской улице, у дома номер восемь. Сопровождаемый «Германом Федоровичем», Ленин вошел в мрачноватый подъезд, поднялся на четвертый этаж.
Навсегда запомнил «Герман Федорович» эти минуты, проведенные с Лениным. Он едва успевал отвечать на вопросы Владимира Ильича, рассказывал о стачке на Семянниковском, о волнениях на Ижорском, о новой забастовке на Балтийском. Ленин жадно слушал. Он был счастлив, что вырвался из постылой эмиграции, из «проклятого женевского далека» в кипящий, революционный Питер.
В доме на Можайской жила сестра «Германа Федоровича». От политики она была далека, но с детских лет питала горячую привязанность к брату и готова была оказать ему любую услугу. В ее квартире хранилась нелегальная литература, встречались большевики-подпольщики.
«Герман Федорович», «Герман», «Виктор Петрович», «Том», «Борис Иванович»... Таковы были конспиративные имена Николая Евгеньевича Буренина, человека необычной и яркой судьбы, профессионального революционера, активного работника большевистской партии.
Незадолго до смерти Буренина его навестила Елена Дмитриевна Стасова, приехавшая на несколько дней из Москвы в Ленинград. Они встретились в квартире на Рузовской улице, где
Буренин прожил всю свою жизнь. Когда-то Елена Стасова приходила в эту квартиру, чтобы «нагрузиться» нелегальной литературой, которую нужно было доставить куда-нибудь за Невскую заставу или на Выборгскую сторону. И вот та же квартира на Рузовской спустя шесть десятилетий. В этот вечер здесь вновь и вновь звучал вопрос, сопровождающий обычно беседу старых друзей после долгой разлуки: «А помните?»
Вспомнили, конечно, музыкальные четверги на Фурштадской, в квартире Дмитрия Васильевича Стасова, старшины присяжных поверенных Петербурга. Оказывается, за этими вечерами царская охранка вела пристальное наблюдение. Охранное отделение докладывало министру внутренних дел в одном из секретных донесений: «Квартира семейства Стасовых часто стала служить местом собраний неблагонадежных лиц, в присутствии которых, под видом семейных вечеринок, производилось чтение лекций и рефератов с денежными сборами в пользу различных революционных фондов». И в первую очередь охранников, конечно, интересовала дочь Дмитрия Васильевича—учительница воскресной рабочей школы Елена Стасова. «Стасова,— говорилось в этом донесении, — известна Департаменту полиции еще с 1896 года по принадлежности своей к организовавшемуся в столице подпольному сообществу, именовавшемуся „Союзом борьбы за освобождение рабочего класса»».
Под влиянием Елены Стасовой Буренин вступил на трудный и опасный путь революционной борьбы. Интересы партии требовали, чтобы он не порывал связи со средой, в которой жил ранее. В кругу многочисленных знакомых, в светских петербургских салонах Николай Буренин оставался все тем же склонным к филантропии и либерализму молодым барином, музыкантом, художником, поэтической натурой. Но и музыка и живопись отошли в его жизни на задний план. Он переправлял через Финляндию в Петербург ленинскую «Искру», ведал подпольными типографиями, складами литературы, явочными квартирами. Он выполнял и другие ответственные задания партии.
В мае 1905 года, в день окончания работы Третьего съезда партии, собрался вновь избранный Центральный Комитет. Об этом заседании ЦК напоминает документ, написанный рукой Ленина. Владимир Ильич перечислил товарищей, которым ЦК поручает в дни подготовки к вооруженному восстанию «технику, транспорт и кассу». Среди людей, упомянутых Лениным, мы видим наряду с «Винтером» — «ответственным техником, финансистом и транспортером», «Латышевым» — «ответственным распорядителем техники всей, транспорта внешнего и внутреннего» также и «Бориса Ивановича». «Винтер» — это Л. Б. Красин, «Латышев» — М. М. Литвинов, а «Борис Иванович» — Н. Е. Буренин.
Прошел месяц после съезда партии, и Буренин выехал в Женеву, к Владимиру Ильичу. Надо было решить вопросы, связанные с вооружением боевых рабочих дружин, с транспортировкой литературы. Через всю свою долгую жизнь пронес Николай Евгеньевич память об июньском дне 1905 года, когда он впервые встретился с Лениным.
в письме,— и, кажется, кое-что удастся устроить».
В те же дни Е. Д. Стасова писала В. И. Ленину и Н. К. Крупской о транспортировке литературы из Швейцарии в Петербург: «Пожалуйста, пошлите немедленно, если только средства позволят, по всем тем адресам, которые Вам оставил Том (Герман). Дело в том, что если Вы пошлете всё сразу, то всё будет привезено на специальной яхте и мы получим все очень быстро (насколько я помню, речь шла о 500 килограммах)».
В августе 1905 года Н. Е. Буренин доложил на заседании Центрального Комитета о принятых им мерах для приобретения оружия и транспортировки литературы в Россию. А спустя несколько дней он отправил подробный отчет в Женеву В. И. Ленину. Буренин сообщал Владимиру Ильичу о том, как работают созданные на окраинах Питера конспиративные мастерские по производству оружия и боеприпасов для рабочих дружин. Дело это было сопряжено с огромными трудностями. «Для окончательного приготовления бомб нет самого существенного — запалов, — писал Буренин. — Остановка за капсюлями гремучей ртути по два-три грамма и за бикфордовым шнуром. Не можете ли посоветовать, как быть?.. Вы, наверное, знаете, что у нас есть свои мастерские. И всё скоро остановится за отсутствием запалов».
По поручению Центрального Комитета Буренин выехал в Париж. Он закупил там бикфордов шнур и запалы. В своих воспоминаниях Николай Евгеньевич рассказывает о боевиках-транспортерах, людях героического подвига, перевозивших оружие из-за границы в Россию.
Десятки лет дружбы связывали Н. Е. Буренина с Алексеем Максимовичем Горьким. В начале 1906 года, когда Горькому угрожали репрессии за участие в Декабрьском вооруженном восстании в Москве и он нелегально выехал в Финляндию, Буренин организовал охрану писателя от царских ищеек. Весной 1906 года А. М. Горький выехал по поручению партии в Соединенные Штаты Америки. Нужен был человек, который был бы ему надежным помощником в этой поездке. Выбор Центрального Комитета партии пал на Буренина.
Деятельность А. М. Горького в США, его выступления, из которых трудящиеся Соединенных Штатов узнавали правду о русской революции, его протесты против предоставления царизму иностранных займов, его памфлеты и очерки, гневно разоблачавшие истинную сущность американского капитализма, вызвали озлобление правящих кругов США. Помня об ответственности, возложенной на него партией, Н. Е. Буренин охранял великого писателя от провокаций, помогал Горькому выполнить свою миссию в Америке. Вместе с Горьким Буренин поздней осенью 1906 года приехал в Италию. Оттуда он направился в Петербург.
А. М. Горький часто писал из Италии своему верному другу, просил Буренина приехать на Капри.
«Дорогой мой, если есть у тебя хотя малейшая возможность ехать сюда, я прошу тебя сделать это... Приказываем: собирай свои манатки и дуй сюда немедля. Здесь будем тебя прокаливать на солнце, мыть в морской воде, кормить сытно и поить вкусно. Очень хочется видеть тебя, и в желании этом нет ничего своекорыстного, кроме глубокой симпатии к тебе, симпатия же—дело чистое... В самом деле, дружище, двигайся сюда, как только получишь возможность, и — это будет очень хорошо... Очень любим тебя, как ты это знаешь».
Сколько дружеской теплоты и нежности в таких вот шутливых словах из письма Горького к Буренину: «Старике, старике! Ты есть человеке хорошее, человеке живое, нужное!»
Горький делится с Бурениным своими взглядами на события в России. Идет 1907 год. В стране свирепствует разнузданный террор, контрреволюция развертывает наступление и на идеологическом фронте. Но письма Горького проникнуты оптимизмом, бодростью, верой в победу революции:
«Все курилки живы, благоденствуют и наполняют воздух чадом своего тления. Но всё это — пена, всё это — мусор, прибитый к берегам бурей, он скоро сгниет на солнце. А само море во глубинах и далях его чисто и прекрасно, могуче и обещает еще много освежающих душу бурь».
«Любить Россию надо, — пишет Горький Буренину,—она этого стоит, она богата великими силами и чарующей красотой».
Вернувшись в Петербург из длительной заграничной поездки с А. М. Горьким, Буренин возобновил свою деятельность партийного техника, но летом 1907 года тюремный надзиратель закрыл за ним дверь одиночной камеры в «Крестах».
Перед нами копия обнаруженного в архиве дела, заведенного в 1907 году департаментом полиции на «находящегося под стражей в Санкт-Петербургской одиночной тюрьме потомственного почетного гражданина Николая Евгеньевича Буренина, принадлежащего к технической группе Центрального комитета социал-демократов».
В своей книге «Памятные годы» Н. Е. Буренин рассказывает о днях, проведенных в «Крестах». Уже после выхода в свет первого издания книги, после смерти Николая Евгеньевича его родные нашли в семейном архиве рукопись неопубликованного очерка «Маевка в тюрьме», принадлежащего перу Н. Е. Буренина. Автор вспоминает, как отметили в 1908 году Первое мая политические заключенные петербургской тюрьмы «Кресты».
«Окна камер были под самым потолком и, чтобы добраться до них, приходилось подставить стол, на стол еще водрузить табуретку и, только взобравшись на нее, можно было взглянуть в окно. Но это категорически запрещалось. Внутри двора, вдоль стены ходил солдат с ружьем и следил, чтобы заключенные не подходили к окнам. Провинившихся строго наказывали: лишали прогулок, передач, свиданий с родными. Тем не менее в окна смотрели до тех пор, пока солдат, после второго окрика, не брал ружье на прицел или в камеру не врывался надзиратель.
Окно камеры одного товарища на четвертом этаже выходило в тюремный двор, отделенный каменной стеной от Симбирской улицы (теперь улица Комсомола).
Товарищ этот был очень изобретателен. Он ловко наладил связь с «волей». Раз в неделю заключенные получали передачу (продукты и белье), обратно разрешалось передавать свое белье для стирки. В эти передачи, как в ту, так и в другую, секретным способом вкладывались записки. Но как узнать, дошла ли записка благополучно?
Мимо «Крестов» по Симбирской улице ходила парная конка с империалом, т. е. с открытыми сиденьями на крыше. Оттуда можно было увидеть окна третьего и четвертого этажей тюремного корпуса, а из окон тюрьмы видны были люди, ехавшие на империале.
Если записка была получена, то в определенное время в окне камеры прикреплялся лист бумаги. Товарищи на конке, в свою очередь, отвечали условленным жестом: снимали фуражку или махали носовым платком.
друга-заключенного. Проезжая мимо тюрьмы, они все сняли фуражки и стали махать платками. Это было замечено многими заключенными. Моментально раскрылись форточки, из них выпорхнули платки и полотенца, привязанные к длинным ручкам швабр.
Надо было случиться, чтобы в эту минуту конка остановилась — что-то ее задержало. И все пассажиры, видя, что из окон тюрьмы машут платками, повскакали со своих мест, стали махать шляпами и кричать:
— С Первым мая, то-ва-ри-щи! Из тюрьмы ответили:
— С Первым мая!..
...Надзиратели защелкали замками, бросились наводить порядок, солдат, ходивший вдоль тюремной ограды, растерялся, не знал, в какое окно кричать, кого предупреждать: «Сходи с окна, стрелять буду!»
Это длилось всего несколько минут, но минуты эти были для заключенных настоящим праздником».
Год просидел Буренин в тюрьме. Как ни бились охранники, стремясь уличить его, прочесть зашифрованные адреса в записной книжке, изъятой у него при аресте, искусный конспиратор свел на нет все их усилия.
Николай Евгеньевич был освобожден из тюрьмы «за отсутствием улик». Вскоре после выхода из тюрьмы он получил письмо от Е. Д. Стасовой. Елена Дмитриевна вела в те дни партийную работу в Тифлисе. «Мне ясно было до мелочей, — писала она Николаю Евгеньевичу, — что Вы должны пережить, идя на суд, и то, что Вы так к этому относились, наполнило мою душу гордостью. Ведь я чувствую всегда по отношению к Вам то, что всякий воспитатель ощущает по отношению к своему любимому ученику. И я горжусь, что мой любимый ученик — товарищ такой сильный душой, бодрый и жизнеспособный. Горжусь Вами, как своим трудом. Ясно?.. Рада зато теперь бесконечно, что Вы на свободе».
После выхода из тюрьмы Буренин возобновил свою работу в большевистском подполье. Как известно, партия, следуя указаниям Владимира Ильича, всемерно использовала для сплочения и воспитания масс профсоюзы, кооперативы, клубы, культурно-просветительные общества и другие легальные организации. Одной из таких организаций было Общество изящных искусств, созданное Н. Е.Бурениным в 1913 году. Выдающаяся русская актриса, член партии с 1904 года М. Ф. Андреева писала, вспоминая деятельность Буренина в Обществе изящных искусств: «Он был одним из инициаторов и главным организатором группы революционно настроенной интеллигенции, работавшей по распространению и по внедрению здорового и подлинного искусства в широких рабочих массах под фирмой «Общества изящных искусств». Эту работу с огромными трудностями, при бесчисленных препятствиях, чинимых ему царским правительством. Общество выполняло с большим умением, тактом и с большими достижениями. Тов. Буренин был душой этого дела, и в значительной степени благодаря его неусыпным трудам, энергии, организаторскому таланту широким рабочим массам был открыт доступ к настоящему искусству в противовес той дряни, которой кормили их в «Обществе трезвости» под эгидою принца Ольденбургского...»
Среди тех, кто присутствовал на музыкальных вечерах Общества изящных искусств, была и молодая питерская работница Груша. Она видела в те дни Буренина. «Какой редкий человек!—удивлялась Груша.—Барин, а заботится о том, чтобы рабочие развивались, слушали Глинку, Мусоргского, Чайковского». Вскоре Груша узнала, что не устройство концертов было главным делом Буренина.
нужно получить пакет. Указали Груше и номер вагона.
Груша повязалась платком, приняла вид разбитной пригородной бабенки и направилась в Дибуны. Остановился поезд. Как назло на перроне у самого вагона, в котором находился господин с цветком, торчал жандарм.
К великому своему удивлению, Груша узнала в господине с цветком Буренина, устроителя музыкальных вечеров для рабочих. А Буренин, даже не удостоив жандарма взглядом, подозвал Грушу:
— Отдайте, голубушка, это письмо Валентине Михайловне.
И вручил вместе с пакетом новенькую десятирублевку.
— Чего стоишь? Беги, неси письмо,—сказал жандарм. — А то давай адрес. За десятку я и сам сбегаю.
Груша сразу же спрятала десятку, точно боясь, что у нее отнимут деньги. Это очень рассмешило жандарма.
— Богатый, видно, барин, — сказал он.— Денег не жалеет.
— Да, не бедный, — подтвердила Груша.— А уж добрее его я человека не видела. — И прибавила, понизив голос, точно выдавала очень важную тайну:—Этот барин—ухажер нашей барыни.
Прошли десятки лет. Встречая Буренина, старая большевичка Агриппина Ильинична Круглова — Груша, вспоминала перрон на станции Дибуны и «господина с цветком» на площадке пассажирского вагона...
В годы первой мировой войны Н. Е. Буренин вел работу среди моряков Балтийского флота. «Прошу сообщить, не имеется ли в вашем распоряжении каких-либо неблагоприятных сведений о потомственном почетном гражданине Николае Евгеньевиче Буренине, проживавшем некоторое время в городе Москве. Названное лицо, как неоднократно привлекавшееся при Петроградском губернском жандармском управлении к дознанию за принадлежность к социал-демократической организации, в настоящее время, по-видимому, намеревается в целях революционной пропаганды завести связи с матросами Балтийского флота». С таким запросом начальник кронштадтского жандармского управления обратился в московскую охранку. Это было в декабре 1915 года.
Шеф кронштадтских жандармов располагал устаревшими сведениями. Буренин уже успел к тому времени установить с матросами-балтийцами тесные связи. Одним из его друзей и помощников был матрос с миноносца «Сибирский стрелок» Николай Верещагин, потомственный московский рабочий, сын маляра депо Москва-Сортировочная.
По поручению Буренина Верещагин распространял большевистские листовки среди команд миноносцев и линкора «Петропавловск». За это он был брошен в плавучую тюрьму. А 1 января 1916 года в охранку поступило донесение: «Сего числа с плавучей казармы № 1 бежал матрос Верещагин. Побег совершен через 8-й бастион Военной гавани».
балтийского моряка. Верещагин едва стоял на ногах. Отмороженные его уши и руки побелели. Матроса приютили, согрели. Но дом, за которым уже давно вела наблюдение полиция, не мог служить надежным убежищем для человека, бежавшего из-под ареста. Ему надо было срочно покинуть Петроград.
Верещагин очень удивился, когда узнал, что некий поручик Игнатьев согласен укрыть его от полиции и взять к себе в вестовые.
Вскоре, однако, Верещагину стало известно, что Александр Михайлович Игнатьев — старый друг Буренина, его близкий соратник, товарищ по революционной работе. Вместе с Игнатьевым Верещагин уехал на фронт. Там он помогал Александру Михайловичу вести большевистскую пропаганду среди солдат.
Бывший балтийский моряк Николай Федорович Верещагин здравствует и поныне, живет под Москвой. Незадолго до смерти Буренина он побывал в Ленинграде. Трогательной была встреча старых боевых товарищей.
После победы Великого Октября Н. Е. Буренин целиком отдался своему любимому делу — искусству. Он работал в Комиссариате театров и зрелищ, а затем в театральном отделении отдела народного образования Петросовета.
Благодаря Н. Е. Буренину найдены драгоценные исторические документы. Так, например, в 1934 году он разыскал в Швейцарии и привез в СССР несколько десятков писем В. И. Ленина и Н. К. Крупской к А. В. Луначарскому. Эти письма хранятся ныне в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Ценные материалы передал Буренин Институту мировой литературы имени А. М. Горького, историко-революционным музеям Москвы и Ленинграда.
Николай Евгеньевич был членом Союза советских писателей. Его перу принадлежат яркие, содержательные мемуары, пользующиеся у читателей большим успехом.
...Я вспоминаю декабрьский день 1959 года, когда Николаю Евгеньевичу исполнилось восемьдесят пять лет. Оживление царило в квартире на Рузовской. Среди гостей были ветераны Сестрорецкого завода. Еще в дни первой русской революции они, члены заводской боевой дружины, познакомились с Бурениным. И в этот день, десятки лет спустя, пришли пожать ему руку:
Николай Евгеньевич благодарил. Он был взволнован, услышав свою давнишнюю партийную кличку.
Ребята — школьники повязали Николаю Евгеньевичу пионерский галстук. Они пришли поздравить дедушку Буренина, который часто встречался с ними, рассказывал им о своей жизни, о встречах с Лениным, Горьким. Буренин обнял своих юных друзей, сказал:
— Так и есть, не выдержал старик, прослезился. Уж очень мила моему сердцу эта курносая публика...
Умер Николай Евгеньевич Буренин в 1962 году. Старые большевики, писатели, музыканты, актеры, студенты и школьники провожали в последний путь ветерана революции, человека большого мужества и редкого душевного обаяния. Ленинградцы помнят своего славного земляка.